— Кто дал Большому Рту право хватать меня и так на меня орать? Если я действовал неверно, то старейшины племени могут собраться на суд надо мной и вынести свой приговор, которому я должен буду подчиниться. Если же кто-либо оскорбляет меня, пусть он возьмет свой нож и выйдет на бой со мной. Большой Рот должен подумать над тем, что он, оскорбляя меня, задел и всех воинов, бывших рядом со мной!

Среди тех, кто пришел позже с этим воином, послышалось одобрительное гудение. Вождь понял, что зашел слишком далеко, и умиротворяюще ответил:

— Мой брат может считать, что он слышал не мои слова — это говорил мой гнев.

— Мужчина должен уметь сдерживать свой гнев, однако я готов согласиться, что здесь ничего не было сказано. Если бы Большой Рот сам пошел с нами искать мальчика, он бы его тоже не поймал.

— Но ведь ноги ребенка короче ног взрослого мужчины. Вы непременно должны были его догнать!

— Мы бежали, пока нам хватило дыхания, но даже не увидели его, потому что он получил слишком большое преимущество в расстоянии. Потом, на скалах, его следы пропали, потому что земля стала такой твердой, что на ней не оставалось отпечатков его ног.

— Вы видели только его следы или были еще и другие?

— Только его.

— Значит, брата и сестры с ним уже не было. Только Олд Шеттерхэнд остался рядом с ним, он-то и должен нам обо всем рассказать.

После таких слов он подошел и в первый раз обратился непосредственно ко мне:

— Каким образом вы с мальчиком, которого мы ищем, попали сюда? Вы шли пешком или приехали верхом?

— Почему ты меня спрашиваешь? — ответил я. — Ты хочешь быть не только воином, но еще и вождем, а спрашиваешь мое мнение о том, что разом поймет даже разум ребенка. Спроси свою проницательность, если только таковая есть у тебя!

— Ты не хочешь отвечать, собака? — набросился он на меня.

— Бреши сколько угодно! От меня ты ничего не узнаешь.

Выражение «бреши» так разозлило его, что он выхватил из-за пояса нож; однако он тут же засунул его обратно, пнул меня ногой и сказал:

— Так молчи же! Скоро ты так завоешь и закричишь, что будет слышно за горами.

— Конечно, не из-за такого труса, как ты. Ведь ты позорно бежал от меня, бросив от страха ружье!

— Замолчи, иначе я вмиг заколю тебя! — закричал он, снова вытаскивая нож.

— Коли! Меня-то ты вынудишь замолчать, а свой позор — не смоешь. Твое ружье находится в руках мальчишек-мимбренхо, которых ты сделал своими смертельными врагами. Как будут мимбренхо хохотать над тобой, когда узнают, что ты, вождь юма, от ужаса бросил свое ружье и ускакал быстрее ветра!

Я намеренно злил его, чтобы вынудить говорить, потому что больше не хотел ждать, а мне хотелось узнать свою судьбу: теперь меня убьют или позже. Вождь пришел в ярость и снова замахнулся для удара; многоголосый призыв его воинов вынудил его опомниться. Рука его упала, и он ответил, издевательски рассмеявшись:

— Я тебя раскусил. Ты хочешь разозлить меня, чтобы в припадке гнева я убил тебя, но я раскусил твой замысел. Сейчас ты не пострадаешь; мы быстро донесем тебя здоровым до наших вигвамов. Ты должен остаться тучным и жирным, ты должен быть сильным, чтобы выдержать вдвое дольше предназначенные тебе мучения. Поднесите этой собаке жратвы столько, сколько он сможет запихнуть в свою глотку!

Я достиг своей цели; теперь я узнал, что меня не только пощадят, но даже, так сказать, станут откармливать. Это должно было меня утешить, если бы вопрос о еде сильно меня беспокоил. Но отданный вождем приказ был выполнен немедленно. Как раз в это время в котлах сварилась еда, приготовленная из перемолотой фасоли, и старый замызганный индеец стал кормить меня, точно маленького ребенка, поскольку сам я не мог пустить в ход руки. Он подсел со своей миской ко мне, запустил в разваренное месиво свои ручищи и приготовился заталкивать это варево мне в рот. Я замотал головой, защищаясь от такого угощения. Увидев это, вождь сказал:

— Этот пес считает себя слишком благородным, чтобы отведать пищу краснокожих воинов. Развяжи ему руки и дай кусок мяса; это ему больше понравится. Я пообещал, что он не будет голодать. Тем громче сможет он потом выть и орать.

Старик пошел в складскую палатку и принес оттуда большой кусок телятины, который я, после того как мне развязали руки, съел с гораздо большим аппетитом, чем ранее предложенное мне варево из фасоли. После того, как я поел, мне снова связали руки.

Когда индейцы поели, из лесу вышел Уэллер-младший. Он привел с собою отца. Тот, поприветствовав вождя, подошел ко мне, подмигнул со злобной фамильярностью и сказал:

— Добрый вечер, сэр! Как ваше драгоценное здоровье, мастер Шеттерхэнд?

Я отвернулся и ничего не ответил.

— А, вы, кажется, очень гордый парень! Я для вас слишком прост, и вы не снизойдете до того, чтобы ответить на мое вежливое приветствие. Ну, вы станете обходительнее! Я познакомлю вас со своим сыном, замечательным пареньком. Он — знаменитый актер. Когда он выдавал себя за стюарда, вы, пожалуй, и не подозревали, что у него на уме. Не так ли?

Я и на этот раз не ответил, а он продолжал:

— Я был несказанно обрадован, когда по моем прибытии сюда он рассказал мне, какую добычу захватили мои краснокожие друзья. Вы вмешались в чужие дела, которые вас совершенно не касались, а теперь не можете помочь самому себе. Так всегда происходит, когда без особой на то надобности становятся адвокатами посторонних людей. Вы проиграете процесс, и на вас лягут все расходы, которые вы оплатите своей жизнью. Будьте здоровы!

Он отвернулся от меня и направился к вождю, сидевшему в отдалении, чтобы никто из соплеменников не смог подслушать намеченный разговор. Сын Уэллера последовал за отцом, и вскоре вся троица о чем-то вполголоса повела важную, судя по выражению их лиц, беседу. Окончив ее, они поднялись со своих мест; Большой Рот созвал своих воинов, чтобы рассказать им о результатах проведенного совещания, а оба Уэллера нарочно встали поблизости от меня, так что мне пришлось слышать обо всем, что они говорили. Старший первым обратился к младшему:

— Значит, я теперь возвращаюсь, а ты остаешься у индейцев, выступающих следом за мной. Отсюда до асиенды Арройо недалеко, вы успеете совершить нападение как раз перед рассветом.

— А как же ты откроешь ворота? — сказал сын, причем так, что я сразу понял: говорят они только для того, чтобы я слышал.

— А что такое? Я поехал на охоту, заблудился, поздно вернулся и разбудил мажордома, чтобы он открыл мне.

— Он живет в главном здании и не услышит стук в ворота.

— Значит, услышат немецкие переселенцы, и кто-нибудь из них откроет мне. Скорее всего вы найдете ворота открытыми.

— А если нет, то как попасть внутрь?

— По ручью, который протекает под обеими стенами. Ты, разумеется, не должен появляться, потому что иначе сразу узнают, что ты сговорился с краснокожими. Ты появишься только тогда, когда они покинут асиенду.

Оба перекинулись еще несколькими незначащими фразами, потом отец повернулся ко мне и сказал:

— Вы удивлены, вероятно, почему мы позволили вам все это слышать, сэр? Во-первых, потому, что вы действовали против нас и теперь должны убедиться, что все ваши происки были напрасными; мы добьемся своего.

— А во-вторых, — продолжил сын, — чтобы уверить вас в том, что вам не стоит питать никаких надежд на спасение — вы погибли.

— Да, это так, — подтвердил отец. — Если бы у вас был хоть малейший шанс выпутаться из этого положения, то мы поостереглись бы сделать вас свидетелем нашего разговора. Готовьтесь-ка к смерти, и притом к самой ужасной, которая только может быть! Конец Олд Шеттерхэнду. Вас перенесут к пастбищам юма, а там привяжут к столбу и поджарят или сделают еще что-либо похуже. Но прежде ваш друг Мелтон нанесет свой визит, чтобы высказать свою благодарность за вашу любовь к нему. Его визит станет настоящим праздником, потому что во время него вам слегка поломают руки, что вы недавно устроили Мелтону. Так будьте же здоровы! Вы нас больше не увидите, поскольку скоро отправитесь к юма, и мы вас, к сожалению, тоже.