— Что до этого, то вам не следует беспокоиться, потому что я не имею желания выставлять себя в смешном виде. Сеньор Мелтон посчитал бы, что я сошел с ума, если бы повторил кому другому подобную глупость; он вынужден был бы предположить, что эдакая фантазия родилась в моей собственной голове. Значит, я буду обо всем молчать. А как обстоит дело с должностью бухгалтера? Мелтон в самом деле обещал ее вам?
— Да.
— Невероятно, просто невероятно! Он же знает столь же хорошо, как и я сам, что никакого бухгалтера мне не нужно.
— Он только намеревался завлечь меня сюда таким обещанием.
— Это еще зачем? Для чего вы здесь нужны?
— Я сам не знаю причины.
— Так вон оно что! У вас есть одни голословные утверждения, но нет никаких точных фактов. Я полагаю, что эта бухгалтерская должность тоже является плодом вашей фантазии.
— То есть вы, дон Тимотео, просто считаете меня сошедшим с ума!
— Ну, сумасшедшим я вас не считаю, но какое-то колесико крутится у вас в голове быстрее, чем нужно. Рекомендую вам обследоваться в какой-нибудь больнице; может быть, еще не поздно спасти весь механизм.
— Спасибо, дон Тимотео! Голова у одного работает быстрее, у другого медленнее, от этого могут возникать забавные ситуации, и кто-то может упрекнуть другого в излишней доле фантазии, а тот возразит упреком в умственной лени. От должности бухгалтера я отказываюсь. Вообще я не собирался претендовать на это место.
— Ваша уступчивость и деликатность меня радует, сеньор, потому что, раз уж вы заговорили об умственной лени, я признаюсь, что мы, возможно, не ужились бы друг с другом. Когда вы намерены уехать?
— Завтра утром, с вашего разрешения.
— Даю вам это разрешение уже сегодня, даже в этот самый момент.
— Это означает, что вы выставляете меня за ворота?
— Не только за ворота, но и за пределы моей асиенды.
— Дон Тимотео, это — жестокость, противоречащая всем местным обычаям!
— Мне очень жаль! Но в этом вы сами виноваты! Эта видимая жестокость на самом деле является только лишь необходимой мерой предосторожности, которая, может быть, покажет вам, что я все же не такой уж отсталый человек, за какого вы меня приняли. Вы предупредили меня о нападении индейцев, возникшем только в вашем воображении; оно бы произошло, и пожалуй, немедленно, если бы я оставил у себя вас и ваших спутников. Вы убили сына вождя индейцев-юма, и вождь, безусловно, преследует вас. Оставь я вас у себя, на мою голову свалилось бы все племя. Пожалуй, вы согласитесь с тем, что я должен от вас избавиться!
— Если вы полагаете, что действуете в соответствии со своими принципами, то я не стану возражать и вынужден буду удалиться.
— Кому принадлежит лошадь, на которой вы приехали?
— Мне ее дал в Лобосе Мелтон.
— Значит, она принадлежит мне, и вы должны будете оставить ее здесь. Раньше вы говорили, что ваши спутники только для того сюда приехали, чтобы купить при случае лошадей; я вынужден сказать им, что не смогу продать ни одной лошади. Я мог дать им лошадей и без денег, которых у индейцев скорее всего нет, потому что мимбренхо известны как честные люди и вернули бы мне этих животных или же переслали бы плату за них; но я не могу оказывать им помощь, потому что в этом случае юма станут моими врагами.
— Ваша предусмотрительность заслуживает только похвалы, дон Тимотео. Я хочу только еще спросить, как мне идти, чтобы побыстрее покинуть границы вашего владения?
— Что касается этого, я дам вам проводника, а то вы, вследствие своих буйных фантазий, легко можете сбиться с пути. Вы увидите, как я о вас позабочусь!
— Возможно, и мне придется когда-нибудь о вас позаботиться. Не могу быть ни перед кем в долгу.
— В данном случае — ничего не надо. Я отказываюсь от вашей благодарности, потому что на самом деле не знаю, чем бедняк, не владеющий даже лошадью, может помочь мне, богатому асьендеро.
Он хлопнул в ладоши, после чего быстро возник мажордом, который вынужден был дожидаться за дверью, подслушивая нашу беседу. Когда одутловатый «сеньор Адольфо» получил задание выставить нас за пределы имения и присмотреть при этом за тем, чтобы я оставил свою лошадь, мне делать в комнате стало нечего, а он поспешил за мной. Когда мы вышли из дома, он прямо перед дверью, оскалив зубы в улыбке, сказал мне хамским тоном:
— Стало быть, с tenedor de libros ничего не вышло! Значит, ты и есть тот, за кого я тебя принял — бро…
— А ты величайший болван, который мне когда-либо встречался, — прервал я его, — а для дружеского hablar de tu[625] ты еще должен получить разрешение. Вот оно!
И я влепил ему пощечину по левой щеке, так что он качнулся вправо, а потом по правой щеке, еще более мощную, так что он прямо-таки рухнул налево. Возможно, я не сделал бы этого, но я заметил, что асьендеро открыл окно, чтобы полюбоваться моим уходом. Во всяком случае, он слышал слова своего мажордома и должен был не только услышать, но и увидеть мой ответ. «Сеньор Адольфо» быстро вскочил на ноги, выхватил нож, который в этих краях каждый носит за поясом, и с ревом бросился на меня:
— Босяк, на что ты решился! Ты за это поплатишься!
Его выпад я легко парировал, выбив у него из руки нож, схватил его обеими руками за пояс, приподнял и швырнул в ручей поблизости от моста. Вода сомкнулась над его головой. Но ручей был не настолько глубок, чтобы он мог утонуть. Вскоре он снова появился и, отфыркиваясь и пыхтя, полез на берег. Возможно, он еще раз бы напал на меня, причем снова оказался бы в воде, но в этот самый момент появился некто, кого я никак не ожидал встретить сейчас в этих местах.
Когда я бросил мажордома в воду, мне пришлось отвести свой взгляд и от ручья, и от «сеньора Адольфо». При этом я посмотрел в раскрытые ворота, через которые как раз въезжал во двор мормон Мелтон. Он увидел, что произошло, увидел и асьендеро, стоявшего возле открытого окна, понукнул лошадь и крикнул:
— Что здесь происходит? Я даже думаю — драка! Это вызвано какой-то ошибкой, которую я сейчас же должен исправить. Успокойтесь же!
Последние слова были обращены к мажордому; потом он повернулся ко мне:
— А мы так вас искали. И все понапрасну! Как вы сюда попали?
— Самым простым способом, — ответил я. — Вы знаете, что моя лошадь понесла; она примчала меня прямо сюда.
— Удивительно! Позже вы мне обязательно расскажете об этой диковинной поездке!
— Для этого уже нет времени; я вынужден уехать, так как меня отсюда вышвырнули.
— И поэтому вы решили доставить себе немного удовольствия и кинули слугу в воду!
— Разумеется. Такая уж у меня привычка, от которой я никак не могу отказаться!
— Я должен узнать, что случилось, и тогда все объяснится. Подождите, пока я не переговорю с доном Тимотео! Не уезжайте, я скоро вернусь!
Он слез с лошади и ушел в дом. Мокрый мажордом заковылял за ним, не дав мне удовольствия поймать хотя бы один свой взгляд.
Что мне надо было делать — ехать или оставаться? Я, конечно, почти решился покинуть асиенду, но одновременно меня разбирало любопытство узнать, удастся ли мормону оставить меня. Я был уверен, что мое изгнание было не в его интересах. Итак, я не торопился уехать, но пошел к своей лошади, чтобы отвязать от седла сверток, в котором находился мой новый костюм. Мои ружья висели на луке седла. Я снял и их. При этом я сообщил мальчишкам и скво:
— Вы видели, что приняли меня недружественно. Асьендеро не принимает нас, потому что боится мести юма. Значит, нам придется уйти и провести эту ночь в лесу.
— А кто этот всадник, который только что приехал и говорил с Олд Шеттерхэндом? — спросил старший из братьев.
— Друг Большого Рта, злой человек, которого нам всем надо опасаться.
Теперь лошадь скво должна была нести три индейских седла. Мы привязали их покрепче. Итак, мы все четверо стали пешеходами. Тут из дома вышел мормон и быстро направился к нам через мост.
