Зато попугай распушил свои перья, раскрыл свой кривой клюв и прокряхтел:

— Eres ratero!

Это приветствие переводится: «ты — мошенник!» Дама погладила птицу — вроде бы за этот остроумный выкрик, а я по-прежнему вежливо повторил свой вопрос.

— Eres ratero! — закричал попугай, тогда как дама упорно хранила молчание.

Я еще раз повторил вопрос.

— Eres ratero, eres ratero, ratero! — ругался пернатый клеветник, а дама только давала себе труд указывать рукой в сторону двери, давая мне таким остроумным способом понять, что она и ее попугай хотели бы освободиться от моего общества.

Мне пришлось открыть дверь, но я не вышел, а только выглянул и увидел того самого полицейского, который направил меня сюда. Он уставился в противоположную стену, и тогда я засунул пальцы в рот и свистнул так резко, как мог свистеть один я. Попугай стал вторить мне; дама взвизгнула, почти как попугай, а полицейский обернулся ко мне. Я поманил его, а когда он подошел, спросил:

— Это ли служебное помещение окружного алькальда?

— Да, сеньор, — ответил он.

— Тогда где же он?

— Ну, там, в канцелярии.

— Однако я его не вижу, а сеньора мне не отвечает!

— Тогда ничем не могу вам помочь.

При этих словах он повернулся и пошел прочь. Я снова обернулся к даме и еще один раз повторил мой вопрос, но на этот раз уже не столь вежливо. Тогда она выпрямилась, сверкнула своими темными глазами и ответила:

— Сейчас же вон отсюда, иначе я прикажу посадить вас в тюрьму! В каком виде вы осмелились к нам прийти! Ведь по вас сразу заметно, что вы не можете оплатить пошлину на государственную бумагу!

Попугай захлопал крыльями, вытянул в мою сторону клюв и закричал: «Eres ratero, eres ratero!» Однако я хладнокровно вытащил из кармана кошелек, вынул оттуда несколько золотых монет и, не говоря ни слова, стал пересыпать их из одной руки в другую. Попугай немедленно, полностью изменившимся голосом стал подражать перезвону золотых монет, а дама повернулась к другому гамаку, и голос ее зажурчал нежными переливами, напомнившими мне звуки флейты:

— Поднимись-ка, мой милый! Тут пришел кабальеро, которому надо немедленно с тобой поговорить. Я сверну ему сигарету.

Под полочкой, на которой сидел попугай, находился ящичек, в котором хранились табак и бумага для сигарет. Дама сунула одну бумажку, в рот, чтобы смочить ее слюной, положила на нее порцию табака и завернула все это своими изящными пальчиками в некое подобие гусеницы, потом подожгла один конец и протянула гусеницу мне с милой, покоряющей сердце улыбкой.

Хм! Слюна! А эти пальчики, пестрая окраска которых заставляла гадать — то ли они были в перчатках, то ли еще чем покрыты! Да и место, где хранился табак, находилось как раз под попугаем! Короче говоря, я хоть и взял сигарету с глубоким поклоном, но поостерегся поднести ее к губам.

Я обратил внимание, что тем временем в глубине комнаты наметилось какое-то движение. Второй гамак закачался, и из него освободилось — я намеренно употребил слово «освободилось» — длинное, ужасающе худое существо, направившееся ко мне медленными, неслышными шагами призрака, потом остановилось передо мной и спросило глухим голосом чревовещателя:

— Какой налог, сеньор, вы готовы заплатить?

— Он будет зависеть от ценности полученного мной ответа!

Дылда повернулся к своей молодой жене и произнес, скорчив омерзительную гримасу, которая должна была изображать приветливую улыбку:

— Ты слышишь, моя голубка? Он заплатит в зависимости от ценности моих слов. А так как все, что я говорю, весьма ценно для каждого человека, то прошу тебя, скрути ему еще одну сигарету.

Она с видимым удовольствием занялась исполнением этого желания, а когда я между пальцами держал второго подожженного было ею, но уже угасшего табачного червя, ее благородный супруг предложил мне:

— Ну, а теперь сеньор, изложите мне спокойно и без утайки ваше дело! Считайте, что мы — ваши лучшие друзья!

И попугай при этом издал такие нежные и кроткие вздохи, что я пришел в блаженное расположение духа. Разумеется, я оказался перед двумя лучшими и благороднейшими из людей, а также — перед задушевнейшим из попугаев, а поэтому осведомился с полной откровенностью:

— Сеньор, может быть, вам известно имя Тимотео Пручильо?

— Нет. А тебе моя голубка?

— Впервые слышу, — ответила голубка.

— Я разыскиваю некую асиенду Арройо, которая расположена, кажется, недалеко от Уреса. Может быть, вы можете что-нибудь о ней сообщить?

— Нет. А ты, голубка?

— Нет, — эхом отозвалась голубка.

— Тимотео Пручильо выписал немецких переселенцев, которые должны работать у него на асиенде. Кто защитит этих людей, если он поступит с ними нечестно?

— Не я, сеньор.

— А кто же тогда? — спросил я.

— Германия с ее посольством и консульствами.

— А здесь есть консульство?

— Нет.

— Но если эти люди окажутся в нужде или даже в опасности, то должен же найтись кто-нибудь, кто о них позаботится.

— Боюсь, что таких людей здесь нет.

— Но, сеньор, получается, что бедные переселенцы оказались беззащитными, потому что в здешнем округе нет представителей их родной страны. Но можно ожидать, что если любой мексиканец, который поступит с ними бесчестно, будет привлечен к ответственности местными властями?

— Нет, сеньор. Меня совершенно не касается, что происходит с иностранцами.

— А если житель вашего округа убьет немца, что вы тогда сделаете, сеньор?

— Ничего, совершенно ничего. Мои подданные доставляют мне столько хлопот, что я не могу возиться с гражданами чужих государств. Нам некогда заниматься делами иностранцев. Ничего подобного они потребовать от нас не могут. Вы еще о чем-нибудь желали узнать, сеньор?

— Нет, после ваших ответов у меня больше не осталось неясностей.

— Тогда я вас отпущу, как только вы оцените полученные от меня сведения.

— Да, оцените по достоинству, — обворожительным голосом повторила сеньора, причем попугай аккомпанировал ей милейшими негромкими певучими звуками.

— Мне трудно оценить полученные сведения, — ответил я. — Поскольку вы все время отвечали только «нет», то ваши высказывания не имеют для меня никакой ценности.

— Что? Как? Не хотите ли вы этим сказать, что ничего не заплатите?

— Разумеется.

Он отступил на два шага, смерил меня гневным взглядом и пригрозил:

— Я могу вас заставить, сеньор!

— Нет! Ведь я тоже немец. У меня только иностранные деньги, а так как вам, по вашим же собственным словам, не пристало заниматься делами и взаимоотношениями иностранцев, а мои деньги, безусловно, причисляются к иностранным делам, то я считаю невозможным согрешить против вашего отечественного самоуважения, предложив вам чужую валюту.

Сеньора отбросила свою сигарету и прикусила зубками губу. Попугай захлопал крыльями и раскрыл клюв. Сеньор отступил еще на несколько шагов и злобно зашипел:

— Значит, деньги у вас только чужие?

— Да. Единственные местные предметы, которые я могу вам предложить, — вот эти две сигареты, которые я кладу в ящик с табаком.

Я кинул сигареты в табак, при этом попугай клюнул меня в руку.

— Значит, вы ничего не хотите платить? Совсем ничего? — спросил сеньор.

— Нет.

Я взял свои ружья, которые поставил к стене, и собрался уходить.

— Скряга! Человек, не держащий своего слова! — изверг из себя дылда с рыком чревовещателя.

— Иностранишка, оборванец, бродяга! — заскрипела донья[612], рассвирепев.

— Eres ratero, eres ratero, ratero! — услышал я крики попугая, пока быстрым шагом пересекал двор, стараясь поскорее оказаться на улице. Но у выхода меня поджидал полицейский, который вытянул руку и потребовал:

— Подарок за данную вам справку! Жалованье у меня весьма скромное, а кормить надо жену и четверых детей!

— Ничем не могу вам помочь, — ответил я его собственными словами, отвязал лошадь, забрался в седло и уехал. Будь я в более хорошем настроении, он бы получил несколько монет.