Хорошее ружье — вот самый лучший суд, и я лишь ожидал того момента, когда наши с ним пути снова пересекутся.

Я давно уже не был зеленым новичком. У меня была крепкая рука, зоркий глаз, здоровое тело я несколько лет самостоятельной жизни, наполненных трудом и опытом, за плечами. В последний раз я промышлял бобров в верхнем течении старого Канзаса[468]: собрал отличную добычу, продал шкурки встретившимся мне людям из государственной компании и искал лишь подходящую возможность отправиться на Миссисипи, а оттуда уже заглянуть в Техас, о котором тогда столько рассказывали, что просто гул стоял в ушах.

Правда, при этом возникали кое-какие трудности, потому что местность, по которой мне предстояло держать путь, была дьявольски опасной. Крики, семинолы, чокто[469] и команчи грызлись между собой и при этом рассматривали каждого белого человека как своего общего врага. Так что нужно было держать глаза и уши открытыми! Путь мой пролегал через самую зону боевых действий, а я был совершенно один и потому мог полагаться только на собственную выдержку и осторожность. Даже коня у меня не было (его выторговали у меня люди из Компании), и оставалось «скакать» только на своих старых мокасинах. Всю дорогу я старался держать направление на Смоки-Хилл[470] и, по моим расчетам, должен был находиться уже недалеко от Арканзаса. В пути мне стало попадаться все больше ручьев и речушек, стремившихся к нему, и разное зверье, какое можно встретить только по берегам крупных рек.

Так я и шагал по лесу и неожиданно наткнулся на следы человеческих ног. Они явно принадлежали белому человеку, поскольку передние части следов были развернуты наружу, а не внутрь, как это бывает у индейцев. Я шел по этим следам с величайшей осторожностью и через некоторое время в удивлении остановился, услышав громкую речь. Из слов, которые мне удалось расслышать, я сделал предположение, что у оратора должна быть многочисленная аудитория слушателей.

— …Таковы были слова прокурора, леди и джентльмены, собравшиеся в суде, чтобы увидеть и услышать, каким образом ведет себя человек, обвиняемый в совершении убийства. И вот теперь, наконец, выступаю я, адвокат этого человека, и постараюсь доказать вам, что он абсолютно невиновен. Это говорю вам я, Авраам Линкольн, который принимает от своего клиента мандат защитника лишь тогда, когда полностью убежден, что в данном случае речь не идет о защите негодяя…

Линкольн, Авраам Линкольн! — обрадовался я. Нечего медлить, нужно поспешить туда, к людям, перед которыми он держит речь!

Я ускорил шаг. Сквозь деревья в глаза мне блеснула сверкавшая на солнце поверхность реки, на которой я увидел первое звено строившегося плота. На нем стоял Линкольн, но не с дамами и господами, а один, совершенно один, держа в левой руке раскрытую книгу, а правой в подтверждение своих слов столь энергично размахивая в воздухе, как будто хотел переловить всех резвящихся над головой стрекоз и мошек.

Он заметил меня, когда я вышел из леса на берег реки, но ничуть не смутился присутствием постороннего.

— Добрый день, мистер Линкольн! Можно мне перебраться к вам? — крикнул я ему.

— Кто это еще? Боже, да это же мистер Кронер, который воевал с бандитами за свою невесту! Постойте-ка еще пару минут на берегу, я хочу закончить свою речь! Это очень важно, поскольку я должен спасти невинного человека, которого обвинили в убийстве!

— Конечно, продолжайте! А я пока посижу здесь.

Должен вам сказать, господа, что речь его была просто блестящей, и если бы дело касалось реальных событий, то его подзащитный, несомненно, был бы оправдан. Все происходящее вовсе не казалось мне смешным, потому что было очевидно, что здесь, в лесной глуши, Линкольн осваивал профессию юриста. Когда он закончил, я перескочил к нему на плот. Он протянул мне навстречу руку для приветствия.

— Добро пожаловать, мистер Кронер! Что привело вас сюда, на старый Канзас?

— Я некоторое время пробыл в Колорадо, сделал там хороший запас бобровых шкурок, а теперь собираюсь на Миссисипи, чтобы оттуда завернуть в Техас.

— Так! А почему, собственно, вы отправляетесь на Запад, вместо того, чтобы оставаться дома, на ферме, где я чувствовал себя так хорошо, несмотря даже на то, что те дни были омрачены трагической гибелью ваших близких?

Я вкратце рассказал ему самое основное, после чего он еще раз пожал мне руку.

— Ну что ж, правильно! Сердечная боль — плохой компаньон, и лучше не сидеть с ней в обнимку на одном месте, а вынести на широкий простор, стряхнуть с себя и возвратиться назад свободным человеком. А я все тот же, что и прежде: валю лес там, где это ничего не стоит, и сплавляю по реке туда, где за него дают хорошие деньги. Но я решил, что этот плот в моей жизни — последний, после чего я хочу перебраться на Восток и поглядеть, нет ли там для меня более подходящего занятия. Если бы плот был уже готов, вы могли бы спуститься по реке вместе со мной, но, видимо, мне придется провести здесь еще около двух недель.

— Это ничего, сэр! Если вы не возражаете, я останусь здесь с вами. Для вестмена неделя-другая особого значения не имеет, и если вы не откажетесь от моей помощи, то вместе мы управимся вдвое быстрее. Думаю, это не причинит вам ущерба.

— По правде сказать, меня очень устроила бы ваша помощь, и не только из-за экономии времени. С недавних пор в этих местах индейцы роятся, как комары, а в подобных случаях, как вы понимаете, двое мужчин значат больше, чем один. Или, может, ваше ружье по-прежнему стреляет на пять минут раньше подходящего момента?

— Не беспокойтесь, сэр! Тим Кронер теперь поумнел и не опозорит вас!

— Что ж, надеюсь! Однако не хватает еще одного топора, если мы намерены взяться за работу сообща. Придется подняться за ним к Смоки-Хилл. И неплохо бы прихватить еще и боеприпасов, а то мои уже на исходе.

— А это далеко отсюда?

— Два дня пути по реке. Но дело можно сделать и лучше и быстрее, если прицепить к плоту второе звено, чтобы он стал более устойчивым и лучше слушался руля. Тогда дорога вниз по течению не займет и одного полного дня. Там стволы можно будет поставить на якорь, а позднее — присоединить их сзади к основному плоту.

— Тогда я поплыву и добуду все, что нам необходимо.

— Вы? А вы умеете управлять плотом?

— Сумею. К тому же, мой плот будет ведь совсем небольшим, и для управления им достаточно будет усилий одного человека.

— Но обратный путь может быть опасным, если индейцы не надумают уйти из этих мест. Я вообще удивляюсь, как это они до сих пор не нанесли мне визита.

— Все будет в порядке, сэр, можете на меня положиться!

— Хорошо. Тогда отдохните перед дорогой, а я сейчас же примусь за работу, потому что к утру плот должен быть готов!

— Я вовсе не устал и с удовольствием помогу вам.

— О, да я вижу, вы стали парень хоть куда! Тогда — за дело!

На другое утро я уже плыл вниз по реке. Путь был свободным, течение быстрым, и уже к вечеру я увидел впереди форт. Я пристал к берегу, закрепил плот и зашагал в сторону бревенчатой ограды, окружавшей крепкие рубленые дома, которые здесь называли крепостью.

У входа стоял часовой, который пропустил меня в ворота после того, как я сообщил ему о цели своего визита. В первом из домов форта я навел более подробные справки.

— Вы должны обратиться лично к полковнику Батлеру, который командует фортом, — ответили мне. — Он находится вон там, в офицерском доме.

— А кто обо мне доложит?

— Доложит? Да что вы в самом деле, это же вам не Белый дом в Вашингтоне, а последний пост у индейской границы; здесь подобными глупостями не занимаются! Тот, кого пропустили через ограду, имеет право сунуть свой нос туда, где уже побывали другие носы.

Я направился к указанному дому и, войдя в дверь, попал в небольшую комнату, видимо, приемную, в которой в тот момент не было ни души. Однако из соседней комнаты доносились голоса и был слышен стук высыпаемых на стол кусочков металла. Дверь в комнату была чуть приоткрыта, и я, прежде чем войти, решил взглянуть, с кем мне предстоит иметь дело. Посреди комнаты стоял грубо сколоченный стол, за которым при свете сальной свечи играли в карты с десяток офицеров разного ранга. И как раз напротив полковника сидел — поверите ли! — не кто иной, как Канада-Билл, перед которым на столе лежала приличная куча денег, золотого песка и самородков, и в присущей только ему манере сдавал партнерам по три карты.