— У Нале Масиуфа нет времени! — возразил он в ответ.

— Ну, если у него нет времени для переговоров, то у него появится достаточно времени, чтобы умереть. Я даю ему пять минут; если и тогда он ничего не сможет сказать, то заговорят наши ружья. Хуг!

Этим индейским словом я подкрепил непреклонность своего намерения исполнить свои угрозы. Вождь вернулся к своим воинам и заговорил с ними. Спустя ровно пять минут я крикнул им:

— Пять минут прошли. Что решил Нале Масиуф?

Он вышел на несколько шагов вперед и спросил:

— У Олд Шеттерхэнда честные намерения в переговорах?

— Олд Шеттерхэнд действует всегда только честно!

— Где будем говорить?

— Ровно посередине между нами и вами.

— Кто примет в них участие?

— Только ты и я.

— И каждый свободно вернется к своим?

— Да.

— До нашего возвращения воины ни одной из сторон не будут предпринимать никаких враждебных действий?

— Это само собой разумеется.

— И оба мы не должны иметь оружия?

— Никакого!

— Так пусть Олд Шеттерхэнд пойдет и оставит все свое оружие; а я сейчас иду.

Я вернулся к нашей линии и возле своей лошади сложил все, что можно было считать оружием. Когда я после этого оглянулся, то увидел, что Нале Масиуф уже шел, не спеша, но широкими шагами, сохраняя медлительность и достоинство, свойственные, по его мнению, вождям. Это меня несколько удивило, тем более, что было видно его старание быть на месте раньше меня. Почему? Безусловно, для этого были какие-то причины. Подходя к месту встречи примерно такими же шагами, я внимательно наблюдал за ним. На месте, которое можно было считать серединой, он остановился и сел, как-то неестественно держа правую руку за спиной. В чем же дело? Может быть, он что-то положил позади себя, чего я не должен был видеть? Это вполне может быть и оружие.

Я подошел и остановился от него в трех шагах. Сделать или нет еще три шага, чтобы все же узнать, что у него там за спиной? Нет, это было бы не к лицу Олд Шеттерхэнду. Я медленно сел. Наши взгляды, казалось, просвечивали друг друга насквозь, и оба мы старались правильно оценить своего противника.

Нале Масиуф был длинным, худощавым, но, видимо, сильным и крепким человеком примерно лет пятидесяти от роду. Выступающие скулы, острый орлиный нос, тонкие, плотно сжатые губы, маленькие, лишенные ресниц, но пристально смотрящие глаза свидетельствовали о его сильной воле, большой внутренней энергии, хитрости и скрытности. Он медленно рассматривал меня с головы до ног, потом расстегнул свой пояс и охотничью рубашку и сказал:

— Олд Шеттерхэнд может оглядеть Нале Масиуфа!

— Зачем? — спросил я.

— Чтобы убедиться, что у меня нет оружия.

Вот теперь я был полностью убежден, что у него за спиной лежит или воткнут в землю нож или что-нибудь ему подобное.

— Почему Нале Масиуф произносит эти слова? — проговорил я. — Они излишни.

— Нет. Ты должен видеть, что я честен.

— Нале Масиуф — вождь команчей, а Олд Шеттерхэнд не только белый охотник, но также вождь апачей-мескалерос. Слово вождей как клятва. Я обещал прийти безоружным, и у меня нет никакого оружия; поэтому не надо ничего показывать или чем-то подтверждать.

Говоря это, я согнул правую ногу так, чтобы иметь возможность мгновенно вскочить на ноги. Он этого не заметил. Но, видно, почувствовал, куда я метил, и ответил так:

— Олд Шеттерхэнд говорит очень гордо. Но он еще смирится!

— Когда же это будет?

— Когда мы его захватим в плен.

— Тогда Нале Масиуфу придется ждать, пока он не умрет. Ты можешь стать моим пленником, но я твоим пленником не буду.

— Уфф! Разве Нале Масиуфа кто-нибудь сможет поймать?

— Ты уже пойман!

— Сейчас?

— Да.

— Олд Шеттерхэнд говорит то, что не сможет подтвердить!

— Подтверждение перед твоими глазами. Посмотри вокруг!

— Хау! Я вижу бледнолицых! — сказал он, сопровождая свои слова бесконечно презрительным жестом.

— Эти бледнолицые — хорошо обученные солдаты, которым твои воины противостоять не смогут!

— Они собаки, которые не смогут постоять за себя. Ни один такой бледнолицый не справится ни с одним краснокожим воином.

— Имей в виду, что позади вашего лагеря стоят апачи.

— Олд Шеттерхэнд врет!

— Я никогда не вру, и ты прекрасно знаешь, что я и теперь говорю правду. Или ты будешь утверждать, что не слышал боевой клич апачей? Ты разве глухой?

— А сколько их?

— Их достаточно, чтобы всех вас уничтожить.

— Пусть покажутся!

— О, ты их увидишь, как только мне захочется этого.

— А они из какого племени?

— Из племени мескалерос, к которому принадлежу я и Виннету.

При этом имени он быстро поднял голову и спросил:

— А где Виннету?

— В Льяно-Эстакадо.

— Хотел бы я его видеть!

— Ты его еще увидишь. Он сейчас с полсотней апачей как раз подъезжает туда впереди отряда Вупа-Умуги.

— Уфф, уфф?

— Он переставляет колья, установленные Большим Шибой, чтобы заманить команчей в западню.

— Уфф, уфф! — воскликнул он опять.

— А молодой вождь Большой Шиба захвачен нами в плен. И теперь Виннету своими кольями вводит команчей в заблуждение тем же способом, каким Большой Шиба хотел обречь белых всадников на мучительную смерть от жажды и жары.

Каждое слово, произносимое мной, было ударом для Нале Масиуфа. Он пытался овладеть собой, но не смог побороть захлестнувшего его возбуждения. Его голос дрожал, когда нарочито спокойно он сказал:

— Я не понимаю, что говорит Олд Шеттерхэнд, нельзя ли выражаться пояснее?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!

— Нет.

— Не ври. Ты думаешь обмануть Олд Шеттерхэнда? Это тебе не удастся, даже если бы в твоей голове был заключен разум всех вождей команчей, что, вообще говоря, не так уж и много! Ведь это ты придумал план, который вы хотели здесь привести в исполнение.

— Какой план?

— Ввести в заблуждение и привести к гибели белых всадников с помощью неверно установленных в пустыне кольев.

— Мне кажется, что Олд Шеттерхэнд видит сон!

— Не увиливай! Ты врешь; я же говорю с тобой вполне откровенно. Когда тебя разбили, ты послал еще за сотней воинов. Причем послал сразу двух гонцов к Голубой воде, к Вупа-Умуги, которые должны были пересказать ему твой план. Я их подслушал еще до того, как они перешли через Рио-Пекос.

— Уфф! Я этих воинов выгоню из племени!

— Правильно! Такие неосторожные и болтливые люди не годятся в воины. Я и самого Вупа-Умуги подслушал и узнал все подробности.

На это он ничего не сказал. Но его взгляд пронзил меня насквозь; при этом зрачки его глаз заметно подрагивали, выдавая его страх. А я продолжал:

— Кроме того, я подслушал шестерых разведчиков, которых Вупа-Умуги послал на восток. Они погибли в Альчезе-чи.

— Уфф! Они не вернулись, и из-за этого мы их не встретили здесь!

— На самом деле все обстояло немного иначе. Виннету сразу спешно поскакал в Льяно-Эстакадо, чтобы предупредить Кровавого Лиса, но прежде собрал столько воинов апачей, сколько было нужно, чтобы отразить ваше нападение. С этими апачами я успел схватить Большого Шибу с его пятьюдесятью воинами, когда они устанавливали колья, по которым за ним должен был следовать Вупа-Умуги.

— Ты говоришь правду? — еле слышно произнес он, прервав меня.

— Да, это так. Потом мы для вас переставили колья в ложном направлении так, как это вы хотели сделать для белых всадников. Этим занимался Виннету с пятьюдесятью апачами, следы которых Вупа-Умуги должен был принять за следы команчей во главе с Большим Шибой.

— Уфф! Это вам злой Маниту насоветовал!

— Нет, справедливый и добрый Маниту. Злой — другой советник, только не наш. Сейчас Вупа-Умуги скачет вслед за апачами в уверенности, что перед ним Большой Шиба. Таким образом, он окажется в безводной пустыне, где растут одни кактусы, и ему придется сдаться в плен, если он не захочет погибнуть.

— Олд Шеттерхэнд самый злой и самый подлый из всех бледнолицых! — прошипел он мне в ярости,