Естественно, он имел в виду вождя огаллала. Не дожидаясь ответа с берега, он снова ушел в глубину. Когда через несколько мгновений он вновь появился на поверхности, его левая рука крепко держала за волосы побежденного врага. Фрэнк медленно подплывал к берегу.

Его встретили громким ликованием, но сам он орал еще громче:

— Спокойствие! Жаль только, что моя шляпа бесследно пропала. Может, кто-нибудь из вас все же видел, куда она уплыла?

Все пожали плечами.

— Это уж слишком! Неужели из-за огаллала я должен потерять мое шапо со страусиным пером? Мерзкая история! О, да вот же оно, большей частью! У шошона на пике! Сейчас я, как судебный исполнитель, влеплю ему на полную катушку!

Выбравшись из воды, он поспешил к индейцу, чтобы вернуть свой головной убор. Лишь после этого он был готов выслушать похвалу своих товарищей.

Он победил вражеского предводителя и чувствовал себя главным героем сегодняшнего дня.

— Да, стоило усилий, — сказал он, — но нашему брату все равно. «Фэнди, финди, фунди»— так говорил Цезарь Сулейман-паше, и я вершу дела с не меньшей легкостью, нежели он!

— «Вени, види, вици» говорил он, — поправил Джемми. — А по-нашему: «Пришел, увидел, победил».

— Помолчите вы, покорнейше прошу, герр Якоб Пфефферкорн! Садитесь на круп позади краснокожего, прыгните с ним с лошади в реку и попробуйте там, в воде, разорвать пополам нить его существа. После этого не буду иметь ничего против, если вы станете жалить меня аптекарско-латинскими языковыми комарами. Но, скорее, нет. Что мне ваши «пришел, увидел, победил»! У меня-то ведь: «Прыгнул, поплыл, окунул», а это на истинной латыни Пумы Момпилия[170] у меня означает не иначе, как: «Фэнди, финди, фунди»!

Джемми громко расхохотался. Он хотел отпустить еще какую-то реплику, но Олд Шеттерхэнд заметил:

— Прошу, господа, никаких споров! Наш бравый Фрэнк доказал сегодня, что он хороший и даже отчаянный вестмен. Он победил вождя. Что это значит, вы поймете позже. Его одного надо благодарить, если нам теперь удастся избежать кровопролития. Вот, дорогой Фрэнк, вам моя рука. Вы — парень что надо!

Саксонец схватил руку знаменитого охотника и ответил, едва не прослезившись:

— Такое слово из ваших уст радует меня по-королевски! Александр Гаубольдт[171] так говорит в своем «Космосе»: «Герою потомки веночек совьют, но аурикели[172] только весной зацветут!» Если будущие поколения воздвигнут когда-нибудь здесь мраморный камень, то среди имен других героев будет высечено и мое, а моя душа спустится потом тихой ночью и возрадуется, что она не совсем даром прожила и не зря прыгнула в реку Огненной Дыры. Мир моему праху!

Не было бы ничего удивительного в том, что те из присутствующих, кто понимал немецкую речь, ответили бы ему веселой улыбкой, но этого не произошло. Фрэнк был весьма своеобразным человеком, но, кроме того, очень искренним и душевным. Умиление, которое он испытывал, остальные разделили вместе с ним, а потому остались серьезными, смеяться над этим человеком было бы кощунственно. Виннету тоже пожал ему руку и произнес:

— Нинте кен ни шо![173]

Потом апач подал 0лд Шеттерхэнду многозначительный знак, дав понять, что дальнейший ход событий доверяет ему полностью, а сам вскочил на коня и поскакал со своими людьми мимо вновь успокоившейся Пасти Ада ко входу в котловину, возле одной из сторон которой собрались убежавшие сиу.

Он встретил там шамана апсарока и Мох-ава, сына вождя шошонов, вместе с их воинами — все они охраняли вход. Когда огромный шаман услышал, что его смертельный враг, Тяжелый Мокасин, лежит без сознания у реки, он молнией ринулся к берегу. И прибыл туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как усилиями Олд Шеттерхэнда вождь сиу снова приведен в сознание и крепко связан. Апсарока соскочил с коня, выхватил из-за пояса нож и выкрикнул:

— Это тот самый пес-огаллала, который отнял у меня ухо! Он должен заплатить мне своим!

Шаман хотел было склониться над пленником, чтобы забрать его скальп, но ему помешал Олд Шеттерхэнд. Охотник заговорил спокойно, но твердо:

— Пленник принадлежит нашему белому брату Хромому Фрэнку. Никто другой не имеет права поднять на него руку…

Началась словесная перепалка, в которой Олд Шеттерхэнд благодаря своей выдержке и своим терпением и красноречию все же одержал верх. Апсарока отступил, хотя и не смирился до конца.

Дальше последовали сцены, описать которые просто невозможно. Старый Бауман, для освобождения которого и отправился отряд, прижал к груди своего друга Фрэнка.

— Тебе я, конечно, должен быть благодарен особо! — воскликнул он. — Как только тебе удалось собрать такую большую компанию друзей?

Фрэнк отклонил все лестные для себя оценки, сказав, что сейчас у него нет времени на долгие рассказы и разъяснения. Указав в сторону приближающихся людей, он сказал:

— Вон идут те, кто заслуживает гораздо большей похвалы, чем я. Я только выполнял свой человеческий долг.

Бауман заметил пятерых своих спутников, которые вместе с ним были освобождены из плена и во главе которых теперь скакали Мартин, Вокаде и Боб. Охотник на медведей тотчас поспешил им навстречу. Как только негр заметил своего хозяина, он соскочил с лошади, подбежал к нему, схватил его за руки и воскликнул:

— О, мой дорогой, добрый масса Бауман! Наконец массер Боб снова найти масса! Теперь массер Боб петь и прыгать от радость и лопаться и разрываться от восторг! О, массер Боб быть рад и беспредельно счастлив!

Бауман хотел заключить его в объятия, но Боб отстранился:

— Нет, масса не обнимать массер Боб, потому что Боб убить недавно вонючка и быть не очень хорош на нюх!

— Какая там еще вонючка? Ты спасал меня, и я должен обнять тебя!

И объятие состоялось. И вот, наконец, обняли друг друга отец и сын.

— Сын мой! — не мог сдержать своих чувств Бауман. — Мы снова рядом, и ничто теперь уже не разлучит нас! Что я пережил! А сколько натерпелся ты со вчерашнего дня! Боже мой, как же твои руки порезаны веревками!

— У других еще больше! Но руки заживут, и ты тоже скоро выздоровеешь. А теперь поблагодари тех, кто рисковал жизнью, спасая тебя. С Вокаде, моим другом, ты говорил уже вчера, с Джемми и Дэви — тоже. Но здесь стоит Олд Шеттерхэнд, лучший среди всех нас. Он и Виннету — те, кому мы обязаны удачей нашего дела. Всей нашей жизни не хватит, чтобы расквитаться с ними за свою перед ними вину.

— Я знаю это, мальчик мой, а потому очень сожалею, что сейчас не могу ничего сделать другого, кроме как просто сказать «спасибо».

Он протянул обе руки к Олд Шеттерхэнду. Тот пожал трясущиеся, израненные веревками кисти, потом указал в небо и произнес:

— Благодарите не людей, дорогой друг, а Господа Бога, который дал вам силы выстоять в этом испытании. Это ведь он привел нас сюда.

Лежавшего на земле связанного вождя сиу подняли, чтобы перенести туда, куда теперь направлялись все: к долине могилы вождя, где их ожидал Виннету вместе с шошонами и апсарока. Там, у котловины, его и положили.

Олд Шеттерхэнд вместе с апачем проехали вход в долину и остановились на ее краю, чтобы окинуть взором врагов и то положение, которое они занимали. Белый и индеец обменялись несколькими фразами. Пространных объяснений им, как всегда, не требовалось. Затем они вернулись.

Токви-тей подошел к ним.

— Что собираются делать мои братья теперь? — спросил он.

— Мы знаем, — заметил Олд Шеттерхэнд, — что наши братья имеют такое же право на голос, как и мы. Поэтому мы выкурим трубку совета. Но прежде я хочу поговорить с Хонг-пе-те-ке, вождем сиу-огаллала.

Он снова спрыгнул с коня, и Виннету сделал то же самое. Тотчас вокруг пленника образовали широкий круг. Олд Шеттерхэнд подошел к сиу и произнес: