А что же делал все это время Отец-Ягуар — главное действующее лицо всех происходящих в этом романе событий?

Он находился в десяти минутах ходьбы от ущелья, когда вернулись Ансиано и Аука. Старик доложил:

— Сеньор, семерых мойо ведет вождь Острие Ножа. Это наш друг. Я могу с ним переговорить, если нужно. Нужно?

— Да, но только сделай это так, чтобы гамбусино ничего не заметил.

— Он ничего не увидит и не услышит, потому что сразу же, как только они прибыли сюда, спустился с Перильо и пленными в ущелье.

— А ты полагаешь, что Острие Ножа захочет с нами разговаривать?

— Захочет. Я уверен также в том, что он сразу же, как только я расскажу, кто эти люди, которые его наняли, перейдет на нашу сторону.

— Хорошо, отправляйся тогда к нему, а мы немного отстанем, чтобы у тебя было время все ему сказать в спокойной обстановке.

Когда Отец-Ягуар и остальные его спутники приблизились к ущелью, навстречу им вышли, шагая рядом, Ансиано и Острие Ножа. Старик взял руку вождя и, подняв ее, сказал:

— Сеньор, это наш друг, и он счастлив, что такой знаменитый человек, как вы, предлагает ему быть на своей стороне.

— А твои воины согласны сражаться на нашей стороне? — сразу приступил к делу Хаммер.

— Да, сеньор.

— Отлично. Имена двух сеньоров в красных пончо, взятых в плен, мы знаем. Но кто третий пленник?

— Один очень богатый сеньор из Лимы. Его имя Энгельгардт, он банкир.

— Отец! Это мой отец! — вскрикнул Антон, но тут же помотал головой, как бы стряхивая с себя наваждение. — Но нет, этого не может быть! Что ему делать тут?

— Он направлялся к своему сыну в Буэнос-Айрес.

— Тогда это все-таки он! Скорее к нему на помощь!

Взмахнув ружьем, он бросился к ущелью и вскоре исчез в нем. Остальные хотели последовать за ним, но Отец-Ягуар остановил их:

— Спокойно! Не все сразу! Шесть человек должны занять посты вокруг ущелья. Никто посторонний не должен видеть того, что здесь сейчас происходит и еще произойдет.

Когда нашлось шесть человек на роль часовых, остальные подошли к краю ущелья и заглянули в него. Сквозь пелену серого дыма они увидели две отчаянно мечущиеся горящие фигуры людей и услышали грохот, доносящийся из разверстого входа в штольню.

— Эти собаки все-таки нашли сокровища и зажгли огонь в штольне, — мрачно констатировал Хаммер. — Все пропало.

Тем временем Аука, последовавший сразу же за другом, несмотря на приказ Отца-Ягуара, уже догонял его, но на время потерял в дыму.

— Отец! Отец! — раздался голос Антона.

Аука бросился на этот голос.

Антон, стоя на коленях, целовал лицо связанного светловолосого человека, а его дрожащие руки в это время пытались развязать ремни, стягивавшие руки пленника. Аука достал свой нож и стал помогать другу, разрезая ремни.

Остальные, кто успел тоже спуститься в ущелье, не обратили никакого внимания на эту трогательную сцену, потому что их взгляды были прикованы и двум корчащимся и дергающимся опаленным фигурам, уже наполовину трупам, издающим душераздирающие вопли. Кто-то, движимый состраданием, попытался было прийти им на помощь, но тут раздался голос Отца-Ягуара:

— Отойдите! Они должны получить по заслугам!

И, отвернувшись от негодяев, Хаммер бросился к Энгельгардту, обнял его, потом подошел к доктору и Фрицу, которых ребята уже тоже успели освободить от пут, и с притворным гневом произнес:

— Какого черта вы опять путаетесь у нас в ногах! Ну почему вам не сидится на месте? Неужели даже ваш дорогой мегатерий, такой гигантский и такой доисторический, не может вас удержать?

— А вот не может! — ответил ему задорно Фриц. — Пока по этой земле ходят гигантские мерзавцы.

— Но не вы их изловили, а опять они вас!

Но находчивого слугу доктора было не так-то легко смутить.

— С нашей стороны это была только игра в поддавки, — ответил он, — мы сделали все для того, чтобы они взяли нас в плен, притащили сюда и погибли сами в адском огне, что давно заслужили.

— Послушай, парень, да ты, никак, вздумал мне голову морочить?

— Герр Хаммер, я же родом из Штралау на Руммельсбургском озере, если вы не забыли об этом. А если забыли, спросите об этом у моего господина, правда, не знаю, помнит ли он хоть что-то после того, как имел несчастье провалиться в эту злосчастную дыру.

— Да-да, — подтвердил приват-доцент, — Фриц говорит чистую правду, — земля поплыла подо мной, я потерял точку опоры и…

— Вы все-таки на редкость нелепый человек, — перебил его Хаммер. — Любую вещь, по-латыни «рес», все, что угодно, вы можете перевернуть с ног на голову. Мое терпение, по-латыни «плакабилитас»[1497], или «клеменциа»[1498], а также «мансуэтудо»[1499], по отношению к вам иссякло. Видеть вас больше не хочу, знать не желаю!

Моргенштерн как стоял с открытым ртом, словно на него напал столбняк, когда Хаммер оборвал его на полуслове, так и остался стоять, только теперь он онемел по другой причине: Отец-Ягуар, оказывается, знал латынь!

А тот, довольный произведенным эффектом, весело расхохотался, дав понять, что его гневная тирада от начала до конца — дружеский розыгрыш.

Тем временем огонь на одежде гамбусино и эспады был все же погашен, и теперь они, жалкие, терзаемые невыносимой болью, беспомощно озирались, вглядываясь в лица своих врагов-спасителей, но все же врагов, на снисхождение которых, знали они, им рассчитывать не приходилось, ни одного самого ничтожного шанса у них на это не имелось.

— Бенито Пахаро, узнаешь ли ты меня на этот раз? — спросил гамбусино, еле сдерживая гнев, Карлос Хаммер.

— Да, — ответил тот сдавленным голосом, задыхаясь от дыма. — Я убийца твоего брата. Застрели меня… Но как можно скорее!

— Это было бы слишком большой милостью для тебя. Сколько загубленных человеческих жизней на твоей совести? Только вчера ты убил троих. Я отомстил за смерть брата, а судья тебе — Бог, он справедлив, и я не стану предвосхищать его суд. Ты свободен и можешь идти на все четыре стороны.

— Убей меня! Убей! — с истеричной яростью завопил гамбусино.

— Нет!

— Будь ты проклят! Я сам отправлюсь к чертям в преисподнюю!

Дальнейшее произошло в считанные секунды. Пахаро кинулся к Антону, выхватил у него из рук двустволку и выстрелил себе в голову. Наповал… Отец-Ягуар наклонился к Ауке и тихо сказал ему, указывая на жалкого до безобразия Антонио Перильо:

— Это убийца твоего отца. Он — твой.

— Его жизнь принадлежит мне! — воскликнул доктор Моргенштерн, — этот мерзавец еще в Буэнос-Айресе покушался на мою жизнь и потом не отказался от планов моего убийства, по-латыни «трусидацио».

Но никто не обратил внимания на эти его слова, всех захватила подлинная трагедия, разворачивающаяся на их глазах. Но ее главное действующее лицо, молодой Инка, повел себя неожиданно. Вглядевшись в лицо негодяя, он сказал:

— Я не хочу быть жестоким ни к кому, и к этому человеку тоже. Пусть он не мучается, а умрет сразу.

И он направил дуло своего ружья на эспаду. Тот упал на колени.

— Не убивай меня! Не стреляй! Оставь мне жизнь! — канючил Перильо.

— Хорошо, поживи еще немного, все равно через два-три дня умрешь как собака! — с презрением к трусу ответил Аука, опустив ружье, и пошел прочь. На его лице была написана брезгливость.

И все окружающие тут же забыли о ничтожном тореадоре. Гораздо важнее сейчас было узнать, что происходит в недрах земли. Оттуда доносились один за другим подземные взрывы, и при каждом из них из-под земли вылетал дым. Нечего было и думать о том, чтобы вновь проникнуть в сокровищницу, тем более, что сами сокровища уже были все равно погребены под обломками породы, и даже если бы подземная стихия вдруг ни с того ни с сего успокоилась, добраться к ним все равно было бы невозможно. Несмотря на то, что все прекрасно это понимали, никто не испытывал ни досады, ни печали, наоборот, лица всех были радостно оживлены. Улыбаясь, Аука сказал Отцу-Ягуару: