Надо ли говорить о том, с какой радостью они были встречены! Первое, что сказал Отец-Ягуар, когда разомкнулись дружеские объятия, было:
— Я надеюсь, все наши воины находятся где-то рядом?
— Да, и все готовы к бою, — ответил Херонимо.
— Где же они?
— Там, откуда мы пришли, у ручья.
— Почему вы не стали входить в долину?
— Потому что твои земляки могли открыть врагам наши планы. Это вполне могло случиться, если бы они попали в руки абипонов и те стали бы их пытать. Поэтому я принял решение до твоего возвращения ничего не предпринимать. Я правильно поступил или нет?
— Правильно. Я и сам сделал бы то же самое в данной ситуации.
И они отправились дальше в лагерь у ручья. Снова повторялась сцена радостной встречи. Доктор Моргенштерн и Фриц, потупившись, старались держаться как можно более скромно и незаметно. Но остаться в тени ям все же не удалось.
— Сеньоры! Что это случилось с вами, по какой такой причине вы вдруг утратили свои приличные манеры? Уйти и не попрощаться — где это видано? А мы ведь беспокоились: куда вы подевались, что с вами стало? Ведь вас же могла проглотить какая-нибудь глупая гигантская черепаха! — так приветствовал своих приятелей неподражаемый хирург.
Доктор Моргенштерн ничего не ответил ему, зато Фриц в очередной раз продемонстрировал свое умение вести легкую словесную пикировку:
— Ну, сеньор, это для нас не страшно. Мы же знаем, что вы в любой момент одним точным движением можете рассечь ее чрево и освободить нас!
— Да, это так, — важно подтвердил дон Пармесан, по-прежнему совершенно невосприимчивый к иронии, когда речь заходила о его профессиональной квалификации, и перешел на другую тему: — Вы, конечно, отправились к болоту добывать кости динозавров?
— Да, — ответил Фриц, — но вышла незадача: мы надеялись, что роль фонарщика для нас исполнит полная луна, а она, скупердяйка, выставила на этот раз только свою четвертинку.
— Тем не менее, насколько я понимаю, — продолжил хирург, — ничего страшного с вами, к счастью, не случилось. А мы так беспокоились, что вы попадете в руки этих ужасных абипонов! Да, а где же ваши лошади?
— Увы, их сожрала глупая гигантская черепаха! — с преувеличенно скорбной миной на лице заявил Фриц. — Да, если бы там был такой знаменитый хирург, как вы, можно было бы еще успеть спасти несчастных животных! А теперь — что поделаешь…
Фриц продолжал бы шутить и дальше, но вдруг у него в голове мелькнуло одно весьма серьезное соображение, и он, оборвав беседу с доном Пармесаном, направился к своему хозяину, которой сидел на земле, прислонившись к стволу толстого дерева, и заговорил с ним по-немецки, что, по установившемуся между ними правилу, стало своеобразным сигналом о том, что разговор пойдет сугубо конфиденциальный.
— Он мне уже несколько поднадоел, — сказал Фриц, кивком показывая на дона Пармесана, — и что я, право, вообще с ним связываюсь, давно ведь знаю, что до чокнутых шутки доходят очень плохо… Ну ладно, я вот что хотел сказать: на самом деле, мне очень жаль, что мы потеряли лошадей. Но что меня удивляет, так это то, что Отец-Ягуар отнесся к этому совершенно равнодушно! А вам так не показалось?
— Погоди! Ему сейчас просто не до этого!
— К сожалению, это так. Но вы не расстраивайтесь Я уже заразился вашей страстью к древним костям, и вот какая забавная штука — они с некоторых пор не выходят у меня из головы. Словом, я все беру на себя и непременно верну лошадей.
— Нет, Фриц, так дело не пойдет. Я не могу принять от тебя такой жертвы.
— Почему?
— Это, видишь ли, задевает мою честь, по-латыни «гонор». Взвалив эту проблему на тебя, я потеряю уважение к самому себе.
— Что? Как это? Какой наглец посмеет утверждать, что вы недостойны уважения? Никто, даже ваши враги! А то, что вы сами о себе думаете, никого не касается. И вообще, вам надо поменьше думать о разных бытовых и практических проблемах. Я же ваш слуга, вы забыли? Вы же мне как раз за это и платите, мой господин!
— Оставим эту тему, дорогой Фриц! Я не сомневаюсь в твоей преданности. Не стоило вообще все это затевать. Глупость вышла…
— Не стоило? Это еще вопрос. Ладно, я понял, вас беспокоит то, что в глазах наших спутников мы теперь выглядим недотепами, к тому же бессовестными, так? Так! Но я знаю способ, которым мы сможем восстановить свое пошатнувшееся реноме в этом достойном во всех отношениях обществе.
— И что это за способ?
— Мы должны проявить чудеса храбрости.
— В бою, ты имеешь в виду?
— Именно в бою.
— Знаешь, такая перспектива меня что-то не слишком вдохновляет Нет, я не трус, но я вовсе не хочу проливать ни свою, ни чью-либо кровь, по-латыни «сангвис».
— Вот как! Вы хотите проявить великодушие по отношению к людям, собиравшимся кинуть нас на съедение крокодилам? Не согласен. Было бы просто непростительным грехом оставить этих типов жить на земле. Даю вам слово, что уничтожу без всякой жалости любого из них, как только он попадет в мои руки.
— А можно обойтись при этом без кровопролития?
— Вполне. Хороший удар может свалить человека и без кровопролития.
— Может быть, может быть… Знаешь, скажу откровенно, как только я вспоминаю об этих негодяях — Бенито Пахаро или Антонио Перильо, мои пальцы сами собой сжимаются в кулак, по-латыни «пугнус», хотя, повторяю, я совсем не кровожадный человек.
— Так и должно быть. Положитесь во всем на меня и следуйте моему примеру. Я тоже, кстати говоря, не людоед.
Пока Фриц пытался поднять боевой дух своего хозяина, остальные их спутники-белые собрались в кружок, чтобы послушать рассказ Отца-Ягуара о том, что ему удалось разведать. Он заключил его такими словами:
— Я убежден, что они сами идут к нам в руки. Нам не следует торопиться. Но человек сто, я думаю, следует выслать им навстречу в качестве авангардного отряда. Их поведет Херонимо. Лагерь мы перенесем в долину, командовать там буду я, заняв позицию в самом центре. Как только враги появятся, я сам выйду им навстречу и потребую сдаться.
— Не делай этого, Карлос, не делай! — воскликнул Херонимо. — Это не отвага, а безрассудство.
— Ни в малейшей степени!
— Это ты сейчас так думаешь!
— Нет, я абсолютно уверен, что опасность мне не угрожает. Дело в том, что среди тех, кто командует нашим противником, есть офицер, человек не без чести и совести, не то, что эти двое — гамбусино Бенито Пахаро и эспада Антонио Перильо. Пахаро, как я имел случай убедиться, законченный негодяй, а Перильо наверняка немногим от него отличается Как только офицер поймет это, он, несомненно, попытается каким-то образом отколоться от них. Вот с ним-то я и хочу провести переговоры, в результате которых, надеюсь, до драки дело не дойдет.
— А если они не поверят тебе или вообще не захотят с тобой разговаривать?
— Пусть будет, что будет, но свой долг я исполню.
— Нет, ты все-таки неисправимый идеалист. Неужели они тебе позволят вести какие-то проповеди? Да они просто тут же схватят тебя и, может быть, тут же, прямо на месте, убьют!
— Па! Это не так-то просто сделать. Если они пойдут на это, я немало народу уложу на месте, ты знаешь, и они, надеюсь, знают тоже, что я могу это сделать. А выстрелы в этом случае будут для вас сигналом к выступлению.
— Ага, а ты в это время будешь у них в лапах Нет, это слишком рискованно, слишком вызывающе.
— «Рискованно и вызывающе» — это слишком слабо сказано, безумие — вот что это, — подключился к их беседе лейтенант Берано. — Я уже высказывал сеньору Ягуару свое мнение на этот счет, но он проигнорировал его. Не понимаю, чего ради мы должны щадить этих мерзавцев? Абипоны зверски жестоки, а насчет белых, которые связываются с ними, можно заранее, даже не затрудняя себя поисками доказательств, сказать, что они, конечно же, негодяи. Нет, миндальничать с ними — глупо, открывать по ним огонь следует немедленно, в ту же секунду, как только они появятся в поле нашего зрения.
— Я же запретил вам это, и вы вынуждаете меня еще раз повторить этот запрет! — тоном, не допускающим возражений, сказал Отец-Ягуар, потом продолжил, но уже с более мягкой интонацией: — Вы выслушали мое мнение. Я надеюсь помирить два до сих пор постоянно враждовавших племени. Кроме того, я бы хотел, чтобы Бенито Пахаро и Антонио Перильо остались живы, во всяком случае, я прошу не стрелять в них без моего на то особого приказа.
