Хасаб Мурад не преувеличивал, когда расхваливал свои нукверы: они и в самом деле ничуть не отставали от дахабии, и Шварц к своей немалой радости заметил, что матросы на них работают, не жалея сил.

Экипаж дахабии возглавляли опытный капитан и хорошо обученный рулевой. Сейчас они оба находились в подчинении у Шварца. На нукверах, разумеется, тоже имелись свои капитаны и рулевые. Каждый из этих капитанов ревниво следил за скоростью других кораблей и стремился обогнать их. Азарт соревнования охватил всех членов экипажей: матросы и солдаты старались изо всех сил. Такие гонки устраивают иногда команды конкурирующих пароходов на Миссисипи, но на Ниле подобные соревнования проходили впервые.

Среди общего шума резко выделялся гортанный голос эш-Шаххара, старого «Храпуна», назначенного капитаном одного из нукверов. По обычаю всех здешних капитанов, он не замолкал ни на минуту, подбадривая своих матросов речами, в которых льстивые слова переплетались с самыми отборными ругательствами.

— О, Боже, о, Пророк, давайте же, давайте, о, Господи, давайте! — кричал он. — Ради Бога, ради заступника нашего, давайте, живее! Подтвердите же, что есть только один Бог на свете; о, Господи, помоги нам, облагодетельствуй милостью твоей!

Люди работали под палящим солнцем, не обращая внимания на пот, который струями стекал по их лицам. Нуквер Храпуна замыкал маленькую флотилию, а впереди шла дахабия. Чтобы поймать попутный ветер, эш-Шаххару необходимо было обогнать второй нуквер, и он во что бы то ни стало стремился сделать это. Когда суданский капитан хочет «делить» или «резать» ветер, он должен воткнуть нож в мачту корабля и громко произнести имя Бога. Храпун так и сделал. Он достал свой длинный кривой нож, высоко поднял его над головой, так, чтобы всем было видно, и закричал голосом, который мог разбудить мертвых:

— Быстрее, быстрее! Давайте же, поднатужьтесь! Толкайте, двигайте же, собаки, трусы, лентяи проклятые! Видите мой нож, вот он, видите его? Давайте, разрезайте ветер! Отнимите у этого нуквера ветер, чтобы его паруса повисли! Ну же, ребятки, сынки, голубчики! Постарайтесь, родные мои! Осталось совсем немножко… Ну, еще чуть-чуть… Вот мой нож!

Он подошел к мачте и замахнулся для удара, а в тот момент, когда парус его корабля сравнялся с парусом шедшего впереди нуквера, воткнул нож в мачту с криком:

— Ради Бога, работайте, работайте, благословенные! Мы обходим его, обходим этот нуквер! Вперед, вперед! Так, так, хорошо, мы уже проходим мимо, мы их обогнали! Позор им, слава Аллаху!

Парус на корабле соперников опал и начал беспомощно биться о мачту. Не замечая этого, рулевой продолжал удерживать руль, и в это мгновение нуквер сильно накренился влево, и эш-Шаххар гордо проплыл мимо него. Победители возликовали, побежденные разразились яростными ругательствами и заработали с удвоенным рвением, старясь искупить свой позор.

Теперь Храпун направил все усилия на то, чтобы обогнать дахабию, но ему не удалось отнять у нее ветер, так как ее паруса были выше и больше, чем у нуквера. Все же ни один из капитанов не терял надежды на победу, и в результате корабли развили поистине небывалую скорость, которая еще больше увеличивалась за счет того, что Нил пока был свободен от плавучих островов и тростниковых полей. Еще до начала послеполуденной молитвы дахабия достигла излучины, возле которой Пфотенхауер вчера повстречал корабли Абуль-моута. Серый немедленно сообщил об этом Шварцу.

— Значит, разбойник имеет перед нами преимущество в неполный день, — задумчиво проговорил тот. — Что ж, мы будем плыть всю ночь. Она скорее всего будет лунной, и даже если нет — звезды сейчас очень яркие, и вода светится. К утру мы будем совсем недалеко от них.

— А ну как матросы не выдержат? — обеспокоенно спросил Серый. — Они уж и так работают из последних сил.

— Пусть разделятся на две команды и работают посменно, у нас есть достаточное количество солдат, которые помогут. Надо сообщить об этом Хасаб Мураду.

Через несколько секунд один из солдат уже плыл на маленькой лодке по направлению к нукверу Храпуна, на борту которого находился хозяин Магунды. Оба немца провожали его глазами, сидя в тени самого большого паруса. Их молчание было нарушено Сыном Тайны, который неслышно подошел к ним и сказал, обращаясь к Шварцу:

— Эфенди, сегодня утром ты выразил желание услышать мою историю. Если у тебя сейчас есть время, я могу ответить тебе на некоторые твои вопросы.

— Я был бы тебе очень признателен, — ответил Шварц. — Садись рядом с нами и расскажи то, что считаешь нужным.

Предложение сесть было привилегий для почетных гостей, которую юноша принял, как всегда, со скромным достоинством. Другой бы на его месте отказался от такой чести, но Сын Тайны обладал чувством собственного достоинства и внушал окружающим уверенность, что он стоит неизмеримо выше своих товарищей и имеет право на многое такое, чего не может себе позволить ни один из них.

— Кое-что я уже успел тебе рассказать, — начал он, не торопясь, — но главное ты узнаешь сейчас. О моем отце мне ничего не известно, за исключением того, что он был арабом. В этом я убежден, потому что все слова, которые остались у меня в голове с того времени, принадлежат арабскому языку.

— А к какому диалекту? Нам очень помогло бы, если бы мы смогли это установить.

— К сожалению, это трудно сказать: слов, которые я помню с детства, слишком мало.

— А знаешь ли ты, куда тебя привез твой похититель?

— Тоже нет. Я помню только, что жил вместе с неграми и что одна женщина с более светлой кожей, чем у других, очень меня полюбила. Она унесла меня с собой далеко-далеко, в какую-то неведомую страну. Она много дней несла меня на руках, а потом легла и больше не встала. Я был очень утомлен и заснул, а когда проснулся, она лежала на прежнем месте и не шевелилась. Она умерла от голода и изнеможения. Я тоже очень хотел есть и плакал не переставая. Мой голос услышала одна женщина, она подобрала меня и привела в деревню, где мне дали есть и пить. Потом пришло много черных людей, они измеряли мои руки, ноги и все тело и непрерывно кормили меня в течение нескольких дней. Если я отказывался есть, меня били и заставляли силой.

— А, понятно — это были людоеды!

— Да, эфенди, это были именно они, как я узнал гораздо позднее. В том месте, откуда со мной убежала добрая женщина, меня тоже принуждали очень много есть, поэтому я думаю, что и те негры были людоедами.

— К какому же народу ты потом попал? Этого ты тоже не знаешь?

— Знаю. Они называли себя ямбарри.

— Верхнее Конго! Они живут далеко, очень далеко отсюда!

— Да, эфенди. Потом туда пришел белый человек в зеленом тюрбане и зеленых башмаках на ногах. Он был очень приветлив со мной и взял меня с собой на другую сторону реки, в Мавембе.

— Столица корору!

— Ты знаешь название этих народов, эфенди?

— Да, из книг. Ты можешь сказать, кто был этот белый человек?

— Да. Он был странствующий имам, который ходил от одного народа к другому и проповедовал у них ислам. Он пришел и к ябарри и узнал, что меня собираются съесть. Тогда он выкупил меня у них и сделал своим сыном. Он сделал это после того, как услышал от меня слова молитвы, которую часто произносила моя мать и которую я еще не успел забыть, а именно слова: «Аллах-иль-Аллах, ва Мохаммед расул Аллах».

— Значит, он понял из этих слов, что твои родители были мусульманами, и его вера не позволила ему оставить тебя в беде.

— Он понимал и те немногие слова, которым научила меня убежавшая со мной женщина. Вначале я помнил много этих слов, она часто повторяла их мне, чтобы я выучил их наизусть, но в моей памяти осталось только несколько, а именно: «Ана араб, ана нахаби». Я произносил их неправильно, но имам все же понял, что я араб и что меня похитили. Он потратил немало усилий, стараясь вытянуть из меня еще что-нибудь, но напрасно: я все забыл. Единственное, что я точно помнил, было лицо похитившего меня разбойника, и имам сказал, что только это последнее воспоминание может помочь мне когда-нибудь разыскать моих родителей. Поэтому я должен был каждый день так подробно описывать ему это лицо, что его образ навеки отпечатался в моей памяти. Теперь благодаря мудрости имама я знаю, кто был моим похитителем.