— А вам нет? — переспросил он. — Этот англичанин разъезжает на моем кауром коне, а эти два твоих спутника сидят на чужих пегих; они тоже их украли.

— Откуда ты знаешь, что это — не их лошади?

— Потому что эти лошади принадлежат моим друзьям.

— Ты очень неосторожен, раз в этом признался. Конечно, мы не покупали пегих; мы отняли их у аладжи. Раз ты сознаешься, что эти два разбойника — твои друзья, тогда ты сам вынес себе приговор. Скажи-ка мне, — продолжил я, обернувшись к старейшине, — знаешь ли ты, что аладжи разъезжают на пегих конях?

— Какое мне до них дело? — ответил он. — Я сейчас имею дело с вами, а не с ними.

— Мне нравится, что ты решил немного заняться нами. Правда, все будет не так, как ты намеревался.

— Ого! Ты взялся здесь командовать? Ты решил раздавать затрещины? Я соберу жителей Руговы, чтобы схватить вас. Я тотчас отдам приказ!

Он хотел идти.

— Стой! Еще одно мгновение! — приказал я ему. — Ты еще не спросил, кто мы такие. Я тебе это скажу. Мы…

— В этом нет надобности! — прервал меня Жут. — Ты — гяур из Германистана; мы скоро заставим тебя приуныть.

— А ты — шиит из Персии, где почитают Хасана и Хусейна[1238]. Так что, не называй себя правоверным и не повторяй слово «гяур», иначе получишь такую же затрещину, как и старейшина!

— Ты вздумал меня оскорблять? — вспылил он.

— Да; я еще немало чего вздумаю. Откуда ты знаешь, что я — чужеземец из Германистана? Ты сам себя выдал этим словом. С этой минуты с твоей ролью Жута все кончено!

— Я — Жут? — побледнев, спросил он.

— Жут? — воскликнули остальные.

— Да, этот шиит Нирван — Жут. Я докажу вам это. Вот тебе, старейшина, мои удостоверения личности. Они выданы падишахом и великим визирем, и я надеюсь, что они пробудят в тебе подобающее почтение. Если ты поведешь себя иначе, то я незамедлительно доложу об этом вали в Призренди и визирю в Стамбул. Убери свои грязные руки и остерегись пачкать паспорт!

Я открыл документы и протянул их ему. Увидев печать падишаха, он впрямь принялся теребить руками штаны, потом схватился за лоб и грудь, поклонился, взял бумаги и, еще раз поклонившись, поднес их ко лбу, чтобы прочитать.

— Мастер, — сказал англичанин. — Вы могли бы показать ему и мой паспорт, но перс отнял его вместе с другими вещами.

— Если он не уничтожил его, вы его получите. Впрочем, довольно того, что он прочитал мои бумаги. Вы мой друг, и я удостоверю вас.

Подошли люди из соседних домов и с любопытством уставились на нас. Впрочем, некоторые поспешили назад, в тесный проулок, выходивший к мосту; они сзывали соседей. Быстро собралась публика, окружив нас полукругом.

Казалось, это нравилось Жуту. Он чувствовал себя увереннее, чем прежде, поскольку верил, что может положиться на помощь своего народа. Его лицо приняло упрямое выражение, а его высокая фигура вытянулась еще выше. Видно было, что он столь же ловок, сколь и силен. В рукопашной схватке его стоило опасаться больше, чем аладжи, которые во всем надеялись лишь на грубую, но неумелую силу. Я полагал, что не стоит доводить дело до прямой схватки с ним, а лучше при удобном случае ранить его пулей так, чтобы он не мог уже защищаться.

Наконец, старейшина прочитал бумаги. Затем он снова прижал их ко лбу и груди, сложил и всем своим видом показал, что уберет их к себе.

— Стой! — сказал я. — Это документы мои, а не твои.

— Но ты же решил здесь остаться? — спросил он.

— Да.

— Тогда я подержу их у себя, пока вы не уладите ваши дела.

— Нет, этого ты не сделаешь. Как ты, простой киаджи, решился взять себе бумаги человека, который настолько выше тебя! Уже один твой умысел — оскорбление для меня. А что тебя угораздило болтать о наших делах! Ты же знаешь, с кем говоришь, и я тебе скажу, что от тебя потребуется. Я пойду тебе навстречу и не стану забирать удостоверение. Я решил поселиться у Колами, поэтому он сам возьмет этот документ. Отдай ему! Без моего разрешения он не выпустит его из рук.

Старейшина повиновался, пусть и неохотно. Потом, повысив голос, я продолжил так, чтобы слышали все окружающие:

— А теперь я хочу возразить против того, чтобы одного из наших товарищей называли конокрадом. Мы — люди честные и прибыли сюда, чтобы избавить вас от самого страшного вора, что только есть в этой стране. Эта каурая лошадь принадлежит вовсе не персу, а одному штиптару, а именно барьяктару Стойко Витешу из Слокучи. Он направился со своим сыном в Батеру, чтобы там женить его, а по пути заехал в Чертово ущелье, к углежогу Шарке. Этот подручный Жута напал на барьяктара и ограбил его. Тот остался жив, но сына его убили и сожгли. Я могу показать вам остатки его костей. Эта кольчуга, в которую пока облачился мой спутник, эта сабля, этот кинжал — все это части награбленной добычи. Самого барьяктара увезли к Кара-Нирвану, чтобы позднее убить его, когда удастся получить за него выкуп.

— Ложь, ложь, тысячу раз ложь! — прокричал перс. — Эта лошадь моя, а о барьяктаре я не имею ни малейшего понятия!

— Ложь на твоей стороне. Ты бросил барьяктара в шахту, где прежде держали в заложниках англичанина. Ты велел отправить этого англичанина к углежогу, чтобы принудить его к выкупу, а потом убить. Ему удалось освободиться; теперь он вернулся, чтобы обвинить тебя.

— Аллах, Аллах! И я должен это выслушивать и терпеть! Я — разбойник и убийца? Спроси людей, слушающих твои бредни! Они скажут тебе, кто я. А если ты нагло продолжишь меня обвинять, то они этого не потерпят, а защитят меня. Не так ли? Вы сделаете это, мужи и жители Руговы? Разве вы можете спокойно взирать на то, как некий чужеземец, христианин, отваживается обвинять и уличать меня, человека, известного благими делами, совершенными для стольких людей?

— Нет, нет! — раздалось несколько голосов. — Долой этого гяура, прочь его! Не давайте ему говорить ни слова!

Я догадывался, что произойдет и потому тихонько приказал Халефу подвести наших лошадей. Потом я обратился к толпе:

— Разве позор быть христианином? Разве здесь, в Ругове, не уживаются мирно те, кто почитают ислам и Библию? Разве я не вижу здесь людей, носящих четки, то бишь христиан? Я взываю к этим людям, если Кара-Нирвану помогают во всем магометане. Все мои обвинения верны; я докажу это. А теперь выслушайте последнее — самое страшное! Этот перс — Жут, понимаете, Жут! Я и это могу доказать вам, если вы спокойно меня выслушаете.

Меня перебил громовой голос барышника:

— Молчи! Иначе я застрелю тебя, как собаку, которую можно избавить от коросты, лишь пристрелив ее!

Я бы рад был его прикончить, но, как я видел, все были настроены против меня; я лишь крикнул персу:

— Защищайся не словами, а делом! Отведи нас в шахту и докажи, что Стойко там нет!

— Я не знаю никакой шахты!

— Так я знаю ее и отведу туда людей!

По его лицу пробежала насмешливая дрожь, и я знал почему. Я остерегся говорить о штольне; мне хотелось уверить перса в том, что мы проникнем в шахту со стороны башни. Поэтому я продолжал:

— В шахте, что под сторожевой башней, он скрывает не только Стойко, но и еще одного пленника — купца из Скутари, чьи деньги он уже присвоил, а теперь вознамерился добыть и все остальное его имущество. Там, внизу, вы найдете и этого человека. Он вместе со Стойко расскажет, что с ними случилось, и тогда вы убедитесь, что Кара-Нирван и есть Жут. Я призываю вас и старейшину схватить его и доставить к башне. Пусть он покажет, где скрывается вход в шахту.

— Я пленник?! — воскликнул Жут. — Хотел бы я глянуть на того, кто вздумает на меня напасть. Я не знаю никакой шахты. Я готов по своей воле идти туда. Ищите шахту; я не могу вам ее показать, потому что сам не знаю ее! Если слова этого чужеземца сбудутся, то я покорно позволю себя связать и доставить в Призренди. Если же выяснится, что он солгал, то я требую самого строгого наказания.

— Хорошо, я согласен на это, — ответил я.