— Мне кажется, что тебя обманули.

— Ты так думаешь?

— Да. Я хорошо знаю это место. Я бывал там и днем и ночью и не видел ничего, что позволяло бы поверить в эту историю. Во всей округе тоже ничего не слышали об этом. Я даже думаю, что о Жуте там говорят меньше, чем где-либо еще.

— Пожалуй, он не будет восстанавливать против себя людей именно там, где живет.

— Может быть, и такое. Я вижу, господин, что ты смекалистый человек и легко проникаешь в суть дела. Но это тебя может погубить. Знаешь, я думаю теперь, что ты разыскиваешь Жута?

— Ах! Как же тебе пришло в голову такое?

— Это видно по тебе.

— Слушай, я, кажется, начинаю понимать, что тебе не откажешь в сообразительности. Это тоже легко может тебя погубить.

— Ты шутишь. Я — бедный портной, а ты, как я слышал, вот уже несколько дней преследуешь сторонников Жута и будешь гнаться за ними впредь. Мне впору считать тебя полицейским — одним из тех тайных агентов, о которых ты говорил раньше.

— Нет, я не из таких.

— Но так похоже на это. Быть может, ты решился отыскать Жута в Каранорман-хане, но ты, конечно, туда не попадешь.

— Почему?

— Потому что тебя убьют еще раньше. Жут уже знает, что ты задумал. Ты обречен.

— Смотрите-ка!

— Если ты поймешь это, ты можешь спастись.

— Я повторяю, что я никакой не чиновник и не полицейский. Жут со своими людьми может оставить меня в покое.

— Тогда и ты их тоже!

Эти пять слов прозвучали как приказ. Его голос дрожал и немного хрипел. Он был взволнован. Этот карлик, или, как он назывался, Африт, «великан», был вовсе не тем, за кого себя выдавал; я готов был в этом поклясться. Но он невероятно умел притворяться. Этот ястреб умел прикинуться горлицей. Пожалуй, он все-таки был именно тем Суэфом, который должен был «заманить меня под нож».

Но это выглядело невероятно, потому что староста знал его и знал его имя. Или только сообщники звали его Суэфом? Быть может, он разъезжал всюду под личиной бедного портного, чтобы высматривать все, что творится, и доносить разбойникам? Нужно было остерегаться его. Поэтому я ответил:

— Я оставлю их в покое. Я бы не стал беспокоиться ни из-за аладжи, ни из-за остальных, но они сами мне дали повод к тому.

— Ты ведешь себя так, будто никакого повода не было!

— Нет, мой дорогой, так я себя не веду. Я сбиваю лишь того, кто встает у меня на пути, будь это хоть сам Жут. Если он рискнет связаться со мной, пусть попробует. Посмотрим, чья возьмет.

Он воздел голову вверх, будто хотел рассмеяться. По его лицу скользнула издевательская, очень издевательская улыбка. Однако он взял себя в руки и произнес остерегающим тоном:

— С ним ничего не могли поделать власти самого султана; даже военные не в силах справиться с ним. А ты, одинокий чужак, ты берешься ему угрожать?

— Он так же одинок, как и я; он такой же чужак мне, как и я ему. Если мы встретимся с ним, все решат наши личные качества — сила, ловкость и хитрость.

— Я вижу ты и впрямь вознамерился разыскать Жута.

— Что ж, я слишком горд, чтобы это отрицать.

— Ах! И ты, пожалуй, даже хочешь с ним сразиться?

— Смотря как пойдут дела. Я — человек чужой; меня не интересуют здешние люди и их дела; есть ли здесь Жут, нет ли его; одним разбойником больше, одним меньше, мне все равно. Мне нужно кое-что потребовать от него. Если он послушается моего приказа, то…

— Послушается твоей просьбы, ты хотел бы, наверное, сказать, господин?

— Нет. Человек честный стоит выше негодяя и должен ему приказывать. Итак, если он послушается моего приказа, я отстану от него и ни один волос не упадет с его головы. Если он поступит не так, ну и достанется же этому Жуту!

Я увидел, как тяжко вздохнула его хлипкая грудь. Человечек стал мертвенно-бледным. Он очень разволновался, но овладел собой и спокойно сказал:

— Эфенди, ты держишься так, будто ты неуязвим и тысяча Жутов не страшны тебе.

— Все именно так, — ответил я, звонко хлопнув себя по колену, словно сам себе аплодируя. — Нас здесь четверо. Нам надо свести счеты с Жутом. Пусть он со своими приспешниками боится нас, а не мы его. Всех этих прохвостов я одним махом смешаю с грязью, я мигом их смахну!

Я поднял руку и дунул на нее, будто смахивая что-то с руки. Я вовсе не намерен был хвастаться или корчить из себя пустозвона. Выказывая такую самоуверенность, я преследовал определенную психологическую цель. Мне хотелось разозлить этого человечка, вывести его из себя; тогда удалось бы разглядеть его насквозь. Но он, похоже, разгадал мой замысел. Он хитро мне подмигнул и сказал:

— Смахивай, сколько хочешь, пока себя не смахнешь. Я твой друг. Ты приветил бедного портного и угостил его. За это я благодарен тебе и хочу предостеречь от дурных поступков. Ты же и не думаешь меня слушать и потому не сумеешь спастись. Ты здесь чужак; я эту страну знаю лучше, чем ты. Я обещал проводить тебя до Какандел, но теперь я вижу, что этот город ты не увидишь никогда в жизни, ибо жизнь твоя намного короче этого пути.

— Через два-три дня я там буду.

— Нет, ты попадешь в город мертвых!

— Ты так уверен? Звучит так, словно вы с Жутом приятели!

— Это не твоя забота. Я говорю так лишь потому, что уже убедился на чужих примерах: Жут не позволит никому шутить с собой.

— Ого! Со свояком Деселима я тоже шутки шутить не намерен!

— Господин, а это тебе кто выдал? — опрометчиво выпалил он.

Теперь-то я его ухватил — несмотря на всю его удивительную хитрость, на его огромное притворство. Он знал Деселима и знал, что тот был свояком Жута; он сам себя выдал. Но я сделал вид, что ничего не заметил, ведь стоило мне показать, что я раскусил его, мне бы ничего не удалось из него вытянуть.

— Он сам мне это сказал, — ответил я.

Он быстро скользнул по мне сверкающим взглядом. Это был взгляд ненависти. Он знал, что я свернул шею Деселиму. Это я заметил в его взгляде. Этот щуплый, вежливый, подобострастный человечек был моим смертельным врагом.

— Это было очень неосторожно с его стороны, — дружелюбно заметил он, — но ведь знает же Деселим, чем занимается его свояк и что он-то и есть Жут?

Ага, он заметил свой промах и попытался загладить его, изобразив на лице детскую непосредственность.

— Конечно, он знает это, иначе не сказал бы мне, — ответил я.

— Как же ты выпытал это у него?

— Хитростью.

— О Аллах! Ты очень опасный человек! Будь я Жутом, я приказал бы мигом убить тебя, но раз я лишь бедный портной и честный человек, я радуюсь тому, что есть на свете такие умные люди, которые способны перехитрить злодея. И если ты владеешь этим секретом, это очень опасно для тебя. Жут наверняка прикажет тебя убить, чтобы защититься.

— Ба! Меня часто пытаются убить, особенно разохотились в последнюю неделю. Вчера дважды пытались, позавчера и еще третьего дня. Сегодня вот миридит решил стрельнуть по мне свинцовой дробью или прикончить меня топором!

— Как же ты отважился поехать следом за ним?

— Я выслеживал и других разбойников!

— Если бы он обернулся, ты бы погиб!

— Нет, он бы погиб!

— И не рассчитывай на это! Он миридит, храбрец!

— А я каков, ты сегодня увидишь. Когда я следовал за ним, я все время оставался у него за спиной. Разве не мог я в любой момент выпустить в него пулю? Кто был у кого в руках, я у него или он у меня?

— На этот раз он был у тебя в руках, ведь ты же отличный стрелок, но если сегодня вы вновь встретитесь, ты окажешься в его власти.

— Не верю я в это.

— Ну, как же! Он тебя караулит и подстрелит тебя в любой момент. Ты даже не заметишь этого. Ты вообще его не увидишь, а станешь трупом.

— А я говорю тебе, если он отважится поднять на меня оружие, он погиб!

— Послушай, господин! Аллах мне свидетель, ты говоришь дерзкие вещи! — гневно воскликнул он.

— Никакая это не дерзость. Я знаю, что говорю!

— А я говорю тебе, даже если его пуля случайно не попадет в тебя, он зарубит тебя чеканом. Он умеет бросать чекан. А ты хоть раз бросал гайдуцкий топорик?