Баши пытался что-то возразить, но мне уже надоело все это представление. Я кивнул троим моим спутникам и удалился.

За воротами стояла женщина, которая приблизилась, как только увидела меня. Это была Набатия.

— Господин, — сказала она, — я ждала тебя. Я боюсь.

— Кого, меня?

— О нет. От тебя нельзя ожидать зла. Я боюсь за свою жизнь.

— Отчего же?

— Я боюсь мести этих господ. Ты кому-нибудь сообщил о том, что я тебе все сообщила?

— Нет, ни слова.

— Спасибо. Я могу быть спокойной?

— Абсолютно. Я позабочусь о том, чтобы тебя никто не тронул. Придет день, и я навещу тебя.

— Эфенди, тебя послал мне Бог, твой приход — как восход солнца. Пусть Аллах даст тебе спокойный сон и счастливые сны!

Она было пошла прочь. Тут я подумал о том, что мне пришло в голову еще на горе. Я снова окликнул ее и спросил:

— Знаешь растение хадад-дерезу?

— Да, оно колючее и на нем горькие ягоды, похожие на перец.

— Оно растет здесь?

— Здесь нет, в Банье.

— Жаль, мне нужны листья.

— Это легко устроить, у аптекаря они должны быть.

— А против каких болезней их применяют?

— Прикладывают на нарывы. Горячая настойка идет на лечение ушей, флюсов, против темноты в глазах и трещин на губах.

— Спасибо тебе, Набатия, я обязательно куплю себе его. У этого растения удивительные свойства, которые я хочу испытать на себе.

На обратном пути оба стражника болтали о тех подвигах, которые они могли бы совершить, повстречайся им четверо разбойников. Я слушал их вполуха.

Придя в наше жилище, мы с Халефом поднялись наверх, но заснуть сразу не смогли. Насыщенный событиями день никак не хотел отпускать память.

— Сиди, — заговорил первым Халеф. — Сколько мы здесь уже пробыли?

— У меня нет ни малейшего желания оставаться здесь больше, чем необходимо.

— У меня тоже. Что-то местные мне не нравятся. Давай уедем отсюда поскорее — завтра.

— Завтра? Тогда уж сегодня. Завтра уже наступило. Навещу Набатию и сразу уедем.

— Если нас ничто и никто не заставит остаться.

— Я никому не позволю нам помешать.

— Правильно ли я наказал коджабаши плеткой?

— Гм.

— Или же мы должны были спокойно сносить его поведение?

— Нет, в этом случае ты повел себя верно. Он заслужил свое.

— И другой тоже.

— Кого ты имеешь в виду, Халеф?

— Этого казия-муфтия. Такой же мерзавец, как и остальные. Как же я обрадовался, когда ты разрешил мне пустить в ход плетку!

— Дорогой Халеф, ты слишком полагаешься на свою плетку. Пойми, когда-нибудь она может накликать на нас беду.

— Господин, но разве мы не созданы для того, чтобы преодолевать эти опасности?

— Да, до сих пор нам везло.

— И дальше так будет.

— Даже если меня не будет рядом? До сих пор мне удавалось избавлять тебя от врагов. А потом?

— Сиди, об этом я даже думать не хочу. Как только я с тобой расстанусь, считай, мы погибли.

— Это неизбежно: меня зовет моя родина, а тебя — твоя.

— Навсегда?

— Скорее всего.

— И ты никогда не вернешься в Аравию?

— Что такое наше желание? Ничто против воли Бога.

— Тогда я буду просить Аллаха, чтобы он позволил тебе вернуться. Что тебя ждет дома? Ни пустыни, ни верблюдов, ни одной фиги в округе и бездуховные сограждане, на которых даже шакал не покусился бы.

— У меня есть нечто большее, чем у тебя, — родители и братья с сестрами.

— А у меня моя Ханне, краса среди всех женщин и девушек. А где твоя Ханне? Разве ты сможешь обрести ее там, где стал чужим? А у бени-арабов ты можешь выбирать любую, кроме, конечно, моей Ханне. То, что можно у тебя на родине, нельзя здесь, и наоборот. Подумай. Там ты не можешь наказать плеткой человека, который тебя обидел. Тебя посадят в тюрьму по решению кади или назначат штраф. А здесь я могу наказать самого кади. Вот какие дела творятся под присмотром Аллаха! А какие вещи тебе приходится употреблять в пищу!

— Ты ведь об этом ничего не знаешь!

— О, кое-что ты мне рассказал, а многое я разузнал в Стамбуле. У вас есть картофелины, с которыми надо глотать маленькие куски рыбы, а ее может есть только тот, кто выпьет ракии. Дальше — красная морковь и грибы, от которых разъедает внутренности, потом устрицы, похожие на улиток. А разве нормальный человек станет есть улиток? И еще раки, которые питаются дохлыми кротами… Ужасная жизнь! А ездите вы в трамваях — таких ящиках, в которых и стоять-то как следует нельзя. А если видите друг друга, то должны снимать шляпу с головы и махать ею в воздухе. Если один живет у другого, то должен оплачивать жилье. А если кто-то прилежен и трудолюбив и обеспечивает — хвала Аллаху! — всех своих близких трудом своим, то должен платить промысловый налог. Если у вас холодно, вам приходится одеваться в собачьи шкуры, а если тепло, то вы все с себя снимаете за исключением кусочка ткани. Разве это помогает от жары? Если у женщины падает платок, все мужчины бросаются, чтобы его поднять, а если мужчина хочет раскурить трубку, то должен просить разрешения у женщины. Ваши женщины носят платья, которые сверху слишком короткие, а снизу чересчур длинные, а ваша молодежь натыкает на пальцы кольца, как женщины, и расчесывает головы, будто ищет там трещины. Когда ваши люди хотят узнать, который час, они смотрят на башни. Если кто-то чихает, что само собой является облегчением, то зовет Бога, а если покашливает, что может быть признаком чахотки, то, наоборот, молчит, хотя это опаснее насморка. Ваших детей укачивают в колыбели до морской болезни. Молодые люди вешают на нос очки из оконного стекла, а мужчины изучают карточную игру день за днем вместо Корана. Или танцуют до упаду в уморительных нарядах… Разве может быть хорошо в такой стране? Хочешь ли ты снова все это увидеть? Скажи честно, сиди!

Верный маленький хаджи имел смутное представление о жизни в Европе. Что мне было ему ответить?

— Ну, что скажешь? — повторил он, пока я раздумывал.

— Из того, что ты сказал, многое неверно. Кое-что относится к некоторым странам, но к моей — очень мало. Образование многое приносит, но не сразу все полюбишь и…

— Премного благодарен, зачем мне такое образование, которое не дает ничего хорошего? Мое образование состоит в том, что я демонстрирую свою плетку любому бандиту. Так что едва я доеду до местности, где начинается образование, как сразу же поверну обратно.

— И даже меня не будешь сопровождать?

— Тебя? Гм. Вот если бы я был при тебе, а при мне была моя Ханне… Я бы остался и не думал о другом. А сколько нам еще осталось до таких областей?

— Ну, если не будем останавливаться, то за неделю скачки доберемся до моря.

— А потом?

— Потом расстанемся.

— О, сиди, так быстро?

— Увы. Ты поедешь на корабле в Стамбул и Египет, чтобы потом добраться до племени твоей Ханне, а я отправлюсь на север, в страну, где условия жизни так тебе не по душе, что ты даже не хотел бы познакомиться с ней, если бы тебе представилась такая возможность…

— Так быстро я не могу все решить, думаю все же, что у нас будет одна задержка.

— Какая же?

— Такая, что мы не сразу двинемся вперед: эти четверо, что скачут перед нами, еще зададут нам задачек.

— Ты имеешь в виду, что нам еще надо посчитаться с аладжи?

— Ты что-нибудь узнал о них?

Я рассказал ему, что узнал у поселкового головы, не утаил и историю о пуленепробиваемом Халефе.

— Сиди, — озаботился хаджи, — это становится опасным!

— Вовсе нет.

— Как же нет, когда этот дурень возьмет и пальнет мне в голову!

— Не пальнет. Он боится твоего ножа.

— Это верно, а потом, мы ведь здесь не задержимся…

— Я тоже об этом подумал. Кроме того, наш обман позволит получить преимущество перед ними.

— Думаешь?

— Наши враги насторожатся, посчитав одного-двух из нас пуленепробиваемыми.

— Ты серьезно, эфенди?

Бедный Халеф так разволновался, что сел на своей койке.

— Гм. Да, пожалуй.