Стоя здесь, на этих развалинах, я живо представил, как сбывались пророчества Иеремии. Шестьсот тысяч пеших воинов, сто двадцать тысяч всадников, тысяча колесниц, не считая всадников на верблюдах, — с такой силой царь Кир подошел к городу и захватил его, невзирая на мощные укрепления и запас продовольствия на двадцать лет. Позже Дарий приказал снести стены, а Ксеркс вывез все богатства. Когда в Вавилон прибыл Александр Великий, он хотел вновь отстроить башню, выставив 10 тысяч рабочих, но его внезапная смерть положила конец реставрационным работам. С тех пор город все быстрее и быстрее опускался в пучину разрушения, и сегодня от него остались лишь хаотично разбросанные каменные глыбы, в которых уже не разберется даже пытливый взгляд исследователя.

Справа от башни я заметил дорогу, ведущую в Кербелу, а слева — ту, что вела в Меджед-Али. На севере лежала Тамазия, а за западными развалинами стены — Джебель Меновие. Я бы с удовольствием задержался здесь еще, но солнце совсем скрылось и сумерки заставили спуститься к моим спутникам.

Женская палатка была уже поставлена, и, кроме Линдсея и Халефа, все уже спали. Халефу нужно было еще прислужить мне, а Линдсей хотел выяснить наши планы на ближайшие дни. Я перенес наш разговор на утро, залез под свое одеяло и попытался заснуть. Сон никак не шел, а наступало какое-то лихорадочное полузабытье, которое мне не принесло бодрости, а только еще больше утомило.

Под утро ударили заморозки, которые потом сменились жарой. Какая-то странная ломота охватила мои члены, и, несмотря на темноту, мне показалось, что все вокруг меня вертится, будто я еду на карусели. Я подумал о лихорадке и принял дозу хинина, и все это в каком-то бредовом состоянии, которое можно скорее назвать обмороком, чем сном.

Когда я, наконец, пришел в себя, вокруг кипела жизнь. Удивительно, но я проспал до девяти часов, и Караван Смерти прямо на наших глазах делился на две части: одна шла в Кербелу, а вторая — в Меджед-Али. Халеф предложил мне фиги и воду. Выпить глоток я еще мог, а вот есть — нет. Я находился в таком состоянии, которое походит на тяжелое похмелье, знакомое мне по юношеским годам, когда, будучи студентом, не пропускал молодежных пирушек, воспетых Виктором Штефелем, автором «Гаудеамуса».

Я собрал все силы, чтобы выйти из этого гнетущего состояния, и мне это немного удалось; наконец-то я смог переговорить с Хасаном Арджир-мирзой, который уже собирался в путь — большая часть паломников уже прошла. Я настойчиво попросил его быть все время настороже и держать оружие наготове. Он кивнул с легкой усмешкой и обещал встретиться на том же месте 15-го или 16-го мухаррама. В полдень он отбыл.

Перед расставанием ко мне подъехала на верблюде Бенда.

— Эмир, я уверена, что мы увидимся вновь, — сказала она, — хотя ты и беспокоишься. Но чтобы ты успокоился, дай мне свой кинжал — я отдам его, когда вернусь!

— Вот он, возьми!

Этот клинок мне подарил Исла бен Мафлей и написал на нем: «Только после победы — в ножны». Я не сомневался, что храбрая девушка постоит за себя в случае опасности.

После того как мирза Селим бросил мне несколько прозвучавших почти враждебно слов прощания, небольшая кавалькада отъехала, и мы долго провожали ее взглядами. На этом мои силы иссякли. Халеф заметил это раньше, чем я.

— Сиди, тебя качает! — воскликнул он. — И лицо бледное! Покажи язык!

Я показал.

— Он совсем синий, сиди! У тебя высокая температура. Прими лекарство и сразу ложись!

Для начала я просто сел, потому как стоять не мог. Потом выпил воды с уксусом и приложил тряпку, смоченную в уксусе, ко лбу.

— Мистер, — сказал Линдсей, — хотите со мной на поиски места для раскопок?

— Нет, я не смогу, пожалуй.

— Тогда и я останусь здесь.

— В этом нет нужды, у меня температура, это часто бывает в поездках. Халеф при мне, вы спокойно можете ехать, но не отъезжайте далеко, ибо, если вы, не дай Бог, наткнетесь на шиитов, я не смогу вам помочь.

Он уехал со своими людьми, а я закрыл глаза. Халеф сидел неотлучно при мне и подливал уксуса на тряпку. Я не знаю, как долго это продолжалось, но неожиданно услыхал шаги, и прямо у меня над ухом прозвучал вопрос:

— Кто вы такие?

Я открыл глаза. Возле нас стояли три вооруженных до зубов араба, их лошадей нигде не было видно. Вид у них был довольно дикий, лица каменные, и ждать хорошего от них не приходилось.

— Странники, — ответил Халеф.

— Вы не шииты! Из какого вы племени?

— Мы пришли из далеких земель за Египтом и принадлежим к племенам Западной Сахары. А почему ты спрашиваешь?

— Ты можешь к ним принадлежать, а вот этот — франк.

Почему он не встал?

— Он болен, у него температура.

— А где остальные, которые были с вами еще недавно?

— Они в Кербеле.

— И тот франк, который тоже был с вами?

— Он где-то рядом.

— А чей это вороной?

— Он принадлежит этому эфенди.

— Сдайте свое и его оружие!

Он подошел к лошади и взял ее за повод. Это сработало, как самое действенное лекарство — жар мигом улетучился, и я уже стоял на ногах.

— Стой. Тот, кто коснется коня хоть пальцем, получит пулю!

Мужчина живо отпрянул и со страхом уставился на направленный на него револьвер.

Здесь, неподалеку от Багдада, он уже познал этот вид оружия и не без оснований побаивался его.

— Я только потрогал, — сказал он.

— Касайся кого хочешь, но только не нас. Что тебе здесь надо?

— Я увидел вас и решил вам услужить.

— А где ваши лошади?

— У нас их нет.

— Ты лжешь! Я по складкам твоего одеяния вижу, что ты ездишь верхом. Откуда ты знаешь, что здесь находятся двое франков?

— Я слышал это от паломников, которые вас видели на дороге.

— Ты снова лжешь. Мы ни одному из них не говорили, кто мы.

— Если ты нам не веришь, мы уйдем.

Они попятились, бросая сладострастные взгляды на наших лошадей и оружие, и исчезли между развалинами.

— Халеф, ты очень неумно ответил им, — заметил я. — Пойдем посмотрим, на самом ли деле они ушли.

Мы последовали за чужаками, но очень медленно, ибо слабость вернулась ко мне сразу же, как прошел гнев, и перед глазами все опять так поплыло, что я едва различал окружающие предметы.

— Ты их видишь? — спросил я, когда мы миновали развалины.

— Да, вон они побежали к своим лошадям.

— Сколько у них животных?

— Три лошади. А сам ты что, не видишь?

— Нет, все расплывается.

— Вот они сели и поехали галопом. Ох! Аллах-иль-Аллах! Там их целая группа, они их поджидают!

— Арабы?

— Слишком далеко, чтобы рассмотреть.

— Беги и принеси мою подзорную трубу!

Пока он бегал к моему коню, я пытался вспомнить, где же я слышал голос этого араба. Этот грубый, охрипший голос явно был мне знаком… Тут вернулся Халеф и протянул мне трубу, но кроваво-красный туман застил мне глаза, и наблюдение пришлось вести ему.

— Это персы!

— Ага! Можешь распознать лица?

— Нет, они уже все вместе и поехали прочь.

— Быстро и на запад. Так?

Халеф ответил утвердительно, и я, наконец, взял трубу. Приступ головокружения прошел.

— Халеф, — обратился я к малышу, — эти персы как раз те, кто преследует мирзу. Селим-ага с ними в сговоре. Вчера ночью он их разыскал и доложил, что мы здесь, в БирсНимруде, должны расстаться. Они послали этих троих узнать, уехал ли Хасан-Арджир, и теперь помчались за ним вдогонку, чтобы настичь его прежде, чем он доберется до Кербелы.

— О, сиди, это же ужасно! Надо ехать за ними!

— Само собой. Готовь лошадей!

— Надо вернуть англичанина! Он поехал, я видел, в Ибрахим-Шалил.

— Тогда Бог с ним, слишком много времени потеряем.

Давай быстрее!

Я присмотрелся и увидел, как группа скачет во весь опор на запад. Тут я вырвал листок из записной книжки и набросал несколько строк, чтобы поставить англичанина в известность о том, что произошло. Я просил его уехать из Бирс-Нимруда и ждать нашего возвращения на канале Анана, потому как здесь, возле башни, на него могли напасть, если наше предприятие не удастся. Листок я заткнул в трещину кладки так, чтобы Линдсей сразу его заметил. Потом мы вскочили в седла и поскакали.