— Он мне его и не подарил. Перстень соскользнул с его пальца, а он не заметил потери.

— Тогда вы были обязаны вернуть чужую вещь владельцу.

— Что я и хотел сделать, но Гарри убежал от меня. Мне удалось увидеть его только на следующий день, в кругу какой-то семьи, избежавшей смерти, потому что их дом стоял на высоком уступе.

— Но вы сказали ему про кольцо?

— Нет. Меня не подпустили к нему и даже пальнули для острастки.

— Узнаю Гарри. Он больше всего ненавидит трусость и принял вашу выдержку за робость. А что случилось с Форстером?

— Я слышал, что уцелела лишь одна семья, остальные погибли в море огня.

— Какое ужасное наказание за глупое и преступное решение слить нефть в реку, чтобы вздуть на нее цены.

— Вы знали его?

— Мне довелось несколько раз бывать в его доме в Нью-Венанго. Этот человек безмерно гордился своим богатством и всех остальных и в грош не ставил, хотя ему следовало бы вести себя со мной повежливее.

— Там вы и познакомились с Гарри?

— С Гарри? — переспросил он со странной улыбкой. — Я давно с ним знаком. Встречались с ним и в Нью-Венанго, и в Омахе, где у него живет брат, да и в других местах.

— Расскажите мне о нем. Мальчик заинтересовал меня.

— Только не сейчас. Ваш рассказ так разволновал меня, что мне недостанет сил на такой разговор. Потом я расскажу вам все, что знаю. Он не сообщил вам, что ему нужно было в Нью-Венанго?

— Нет, он сказал только, что заехал туда по пути.

— Все сходится! Но вы уверены, что ему удалось избежать опасности?

— Совершенно уверен.

— А видели вы, как он стреляет?

— Я ведь уже говорил, что он пулей сшиб цветок на моей шапке. Необыкновенный мальчик!

— Да-да, вы правы. Необыкновенный! Его отец — старый опытный траппер, он сам льет пули, и они всегда попадают в цель. От него Гарри и научился стрелять. И не думайте, что он стреляет, только чтобы покуражиться. Когда в том будет необходимость, он не даст промаха.

— А где же его отец?

— То тут, то там… Он старый бродяга, но я вас обязательно с ним познакомлю.

— Мне было бы очень приятно, сэр.

— Вы заслужили его благодарность.

— Что вы, не стоит говорить о таких пустяках.

— Не скромничайте. Я уже успел узнать вас и понял, что вы не из породы хвастунов. Вот вам кольцо. Когда-нибудь вы поймете, как я вам доверяю, и оцените мой поступок. — Он с непонятной мне многозначительностыо посмотрел на меня. — Пойду-ка я сменю Виннету на часах. А вы ложитесь спать и наберитесь сил для завтрашнего перехода. Завтра и нам и лошадям придется несладко — за один день придется покрыть расстояние до Манкисити.

— Но ведь вы собирались завтра добраться только до Грин-Парка. К чему такая спешка?

— На то есть свои причины. Спокойной ночи.

— Удачи вам, и не забудьте разбудить меня, когда придет время менять вас в карауле.

— Спите. Позвольте и мне сделать хоть что-то для вас. Я у вас в долгу.

Мной овладели странные и противоречивые чувства. Я ворочался с боку на бок и не мог уснуть, пытаясь найти хоть какое-то объяснение поведению вестмена, но догадки сменяли одна другую, и все они казались нелепыми или неубедительными. Воспоминания страшного вечера, когда я чуть было не изжарился живьем, когда в пламени сгорели десятки людей, вывели меня из состояния душевного равновесия, а подробности трагедии, разыгравшейся в овраге, стояли у меня перед глазами. Кошмарные картины перемежались наплывавшим на них лицом Олд Файерхэнда, на котором застыла странная гримаса напряжения и муки, а в ушах звучали его слова: «Я у вас в долгу».

Проснувшись на рассвете, я увидел, что у костра никого нет. Оба моих товарища должны были находиться где-то поблизости, так как над огнем висел котелок с водой, рядом лежало нарезанное ломтями мясо, оставшееся от ужина, и стоял развязанный мешок с мукой для лепешек.

Откинув одеяло и вздрагивая от утренней прохлады, я направился к ручью, чтобы умыться, и увидел Виннету и Олд Файерхэнда сидящими на берегу. Заметив мое приближение, они умолкли, из чего можно было заключить, что они говорили обо мне.

Через полчаса мы уже скакали в направлении долины Манкисити, лежавшей в двадцати милях от Миссури. Отдохнувшие за ночь лошади резво бежали в утренней прохладе. Оба моих друга время от времени поглядывали на меня, и мне показалось, что оба они стали относиться ко мне по-другому, с большим уважением и любовью.

В полдень мы сделали привал, и Олд Файерхэнд ушел на разведку, а я достал из мешка наши припасы. Виннету растянулся на траве рядом, наблюдая за мной, и вдруг неожиданно сказал:

— Мой брат отважен, как сокол, и нем, как скала.

Я ничего не ответил на это необычное вступление.

— Он умчался сквозь пламя горящей нефти и ни одним словом не обмолвился об этом своему брату Виннету, — продолжил вождь апачей.

— Язык мужчины, — ответил я, — как нож в ножнах. Он слишком остр для игры.

— Мой брат мудр, и его уста говорят правду, но Виннету грустит, потому что сердце его любимого брата закрыто перед ним, как скала, внутри которой хранятся золотые самородки.

— Но разве сердце Виннету всегда было открыто для меня?

— Кто как не Виннету открыл моему брату тайны лесов и прерий? Кто как не Виннету научил его читать следы, убивать врага, снимать скальп и всему тому, что должен уметь великий воин?

— Все это сделал Виннету, но разве он поведал мне об Олд Файерхэнде, который властвует в его сердце, и о женщине, память которой Виннету хранит до сих пор?

— Виннету любил ее, а любовь не живет на губах. Почему мой брат не рассказал мне о мальчике, которого он вынес из огня?

— Я не люблю хвастовства. Ты знаешь этого мальчика?

— Я носил его на руках, показывал ему цветы на полях и деревья в лесу, рыб в воде и звезды на небе. Я научил его пускать стрелу из лука и усмирять дикого мустанга. Я подарил ему язык краснокожих мужей, и я же подарил ему пистолет, пуля из которого убила Рибанну, дочь ассинибойнов.

Застыв от удивления, я глядел на него. Во мне просыпалось чувство, которое я не осмелился высказать словами. Может быть, я бы и решился сделать это, но возвратился Олд Файерхэнд, и мы занялись приготовлением обеда. Мои мысли витали вокруг того, что сообщил мне Виннету, я вспомнил слова Гарри и пришел к заключению, что отцом мальчика был не кто иной, как Олд Файерхэнд. Его вчерашнее поведение только подтверждало правильность моей догадки.

Отдохнув, мы опять тронулись в путь. Кони, словно предчувствуя скорый отдых, ожидающий их в конце пути, бежали легко и быстро, и, когда уже смеркалось, перед нами показалась горная цепь, за которой простиралась долина Манкисити. Спустя несколько часов мы въехали в глубокий овраг, ведущий, как мне показалось, прямо к реке.

— Стой! — раздалось неожиданно из кустов, и мы увидели нацеленное на нас ружье. — Пароль!

— Мужество.

— И?

— Молчание, — ответил Файерхэнд, пытаясь за колючими ветками разглядеть лицо спрашивающего.

Наконец из кустарника вышел человек, увидев которого я обомлел. Из-под печально обвисших полей фетровой шляпы, чей возраст и цвет привели бы в изумление даже видавшего виды вестмена, выглядывала обросшая густой поседевшей щетиной физиономия, украшенная носом размером с добрый флюгер. Маленькие плутовские глазки, словно ощупывая нас, перебегали с одного лица на другое. Небольшое тело скрывала невероятного покроя куртка, сшитая из грубо выделанной кожи, болтавшаяся на нем как на вешалке. У человека был вид ребенка, для забавы надевшего куртку деда. Он крепко стоял на земле, опираясь на пару тощих и кривых ног в обтрепанных охотничьих штанах, из которых хозяин, казалось, вырос лет десять назад. Сапоги ему были явно велики, и казалось странным, что он не выпрыгивает из них прямо на ходу. Словом, это был Сэм Хокенс собственной персоной!

В руке он держал старое ружье, к которому я не отважился бы прикоснуться из опасения, что оно выстрелит в меня, но вид у него был гордый и независимый.