— И твой нож. Ты мой пленник!

— Машалла!

Этот крик был выражением ужаса. Но в тот же момент он проявил себя с неожиданной стороны — вскочил на лошадь, обхватил ее за шею и рванулся в сторону.

— Поймай меня! — услышали мы крик удаляющегося всадника.

Хан вскинул на руку ружье и прицелился в бегущего. Я едва успел толкнуть его в бок, как грянул выстрел. Понятно, пуля не достигла цели. Хан замахнулся на меня кулаком, но тут же взял себя в руки.

— Хьянгар! Предатель! Что ты сделал?! — гневно вскричал он.

— Я не предатель, — спокойно ответил я. — Просто не хочу, чтобы ты брал на себя чужую кровь.

— Он должен был умереть! Если он ускользнет, мы все за это заплатим.

— А ты бы сохранил ему жизнь, если бы я его доставил тебе?

— Да, но тебе его уже не поймать.

— Тогда наберись терпения.

Я поскакал за беглецом. Он уже скрылся из глаз, но, миновав ущелье, я его заметил. Передо мной расстилалась поросшая белыми крокусами и дикими гвоздиками равнина, по ту сторону виднелась темная полоска леса. Нельзя было дать ему добраться до леса — в этом случае он потерян.

— Вперед! — крикнул я своему вороному, положив руку ему между ушей.

Доброе животное давно уже не скакало в полную силу, и по моему особому знаку конь радостно взвился над землей, как будто отдыхал неделю. Через две минуты я был всего в двух корпусах от беббе.

— Стой! — крикнул я ему.

Этот человек обладал завидным мужеством. Вместо того чтобы спасаться, он развернул лошадь ко мне мордой. В следующее мгновение мы неминуемо сшиблись бы. Я видел, как он поднял копье и ухватился за легкое древко. И тут он буквально на дюйм отодвинул лошадь в сторону. Мы проскочили друг друга; острие его копья было нацелено мне в грудь; я парировал его удар и развернул коня. Тут он выбрал новое направление для бегства. Почему же он не применил ружье? Да и лошадь у него была прекрасная, она бы позволила стрелять прямо с седла. Я снял с луки лассо, намотал конец на руку и сделал скользящую петлю из крепкого ремня. Он обернулся и заметил, что я приближаюсь. Он наверняка не знал, что такое лассо, и какое это опасное оружие в умелых руках. Копью он больше не доверял, а взялся за свое длинноствольное ружье — уж пулю-то мне отбить не удастся. Я прикинул на глазок расстояние и в нужный момент бросил ремень. Едва успев поставить коня боком, я почувствовал мощный рывок, за ним — крик. Беббе лежал на земле со стянутыми руками. Мгновение спустя я стоял над ним.

— Ну, удалось тебе убежать?

Мой вопрос при сложившихся обстоятельствах прозвучал как насмешка. Он безуспешно попытался высвободить руки и гневно прошипел:

— Бандиты!

— Ты заблуждаешься, я не разбойник, но ты поедешь со мной!

— Куда?

— К хану беджат, от которого ты убежал.

— Беджат? Значит, люди, от которых я пытался скрыться, относятся к этому племени? А как зовут хана?

— Хайдар Мирлам.

— О, теперь я все понял. Аллах покарает вас за воровство и мошенничество!

— Не бранись понапрасну, я обещаю тебе именем Аллаха, что ничего не случится.

— Я в твоих руках и подчиняюсь тебе.

Я забрал у него из-за пояса нож, подобрал с земли копье и ружье, попадавшие, когда он слетел с лошади. Потом развязал ремень и сел на лошадь. Он и не помышлял бежать, сев на лошадь, и заявил:

— Я верю твоему слову. Поехали!

Мы поскакали бок о бок назад и на выезде из низины встретили беджат, которые нас там поджидали. Когда Хайдар Мирлам увидел пленника, его мрачное лицо прояснилось:

— Господин, ты действительно его поймал!

— Как и обещал. Но дал слово, что с ним ничего не произойдет. Вот его оружие.

— Позже ему все вернут, а пока свяжите его, чтобы он снова не убежал!

Приказ был тут же выполнен. Тут как раз подошел второй наш отряд, и пленника передали им с наказом охранять и хорошо обращаться.

Поход возобновился.

— Как тебе удалось его поймать? — спросил хан.

— Я поймал его, — коротко ответил я, — потому как был огорчен поведением хана.

— Господин, ты сердишься, — сказал он, — но ты еще узнаешь, почему я так поступил.

— Надеюсь!

— Этот мужчина не должен распространять известие о том, что беджат поблизости.

— А когда ты его отпустишь?

— Когда это будет для нас безопасным.

— Не забудь, что это моя добыча. И я должен сдержать данное ему слово.

— А что бы ты сделал, поступи я иначе?

— Я бы тебя просто…

— …убил? — прервал он меня.

— Нет. Я ведь франк, а значит, христианин: я убиваю человека лишь в том случае, если он угрожает моей жизни. Нет, я бы не убил тебя, я бы прострелил тебе руку, которой ты скрепил свое обещание дружбы. И эмир беджат оказался бы, как ребенок, не в состоянии держать даже кинжала, или как старая женщина, к голосу которой никто уже не прислушивается.

— Господин, если бы это мне сказал кто-то другой, я бы посмеялся. Но тебе я доверяю безгранично.

— Да, это мы бы сделали! Среди нас нет ни одного, кто боялся бы твоих воинов.

— И Мохаммед Эмин? — спросил он смеясь.

Я понял, что моя тайна раскрыта, но не подал вида и ответил:

— И он тоже.

— И Амад эль-Гандур, его сын?

— А ты от кого-нибудь слышал, что он трус?

— Никогда. Господин, если бы вы не были мужчинами, я бы ни за что не принял вас к себе, поскольку мы ходим дорогами, полными опасностей. И я хочу, чтобы мы их благополучно миновали.

Приближался вечер, и, прежде чем стало совсем темно, мы подошли к ручью, выбегавшему на равнину из лабиринта скал. Там уже обосновались четверо беджат, выехавшие раньше нас. Хан спешился и пошел к ним, они долго о чем-то шептались. Что это были за секреты, важные лишь для них одних? Наконец он отпустил их. Один из них прошел вперед, в скальный лабиринт. Мы повели лошадей под уздцы по ущелью и, наконец, вышли к округлому пространству, которое как ничто годилось для лагеря из 200 человек и их лошадей.

— Мы остаемся здесь? — спросил я.

— Да, — отвечал Хайдар Мирлам.

— Но не все.

— Только сорок человек. Остальные заночуют по соседству.

Такой ответ меня удовлетворил; меня лишь удивило, что, несмотря на столь безопасное место лагеря, не разводили огонь. Это заметили и мои спутники.

— Милое местечко! — сказал Линдсей. — Как арена. Не так ли?

— Похоже.

— Но довольно влажное место. Почему бы не разжечь костер?

— Сам не знаю. Наверное, рядом курды.

— Ну и что? Нас никто не увидит. Не нравится мне все это.

Он бросил подозрительный взгляд на хана, который, специально отойдя подальше от нас, разговаривал со своими людьми. Я подсел к Мохаммеду Эмину, только и ждавшему этого момента, чтобы задать мне вопрос:

— Эмир, сколько мы еще пробудем с этими беджат?

— Сколько тебе захочется.

— Если ты не возражаешь, мы завтра их покинем.

— Почему именно завтра?

— Человек, который скрывает правду, не может быть надежным другом.

— Ты считаешь, что хан — лжец?

— Нет, почему… Но я считаю, что он не все говорит, что думает.

— Он узнал тебя.

— Я знаю, я понял это по его глазам.

— И не только тебя, но и Амада эль-Гандура.

— Это несложно, ибо мой сын похож на отца.

— Это тебя озаботило?

— Нет. Мы ведь гости беджат, они нас не предадут. Но зачем они держат этого беббе?

— Чтобы он не выдал нашего местонахождения.

— А какая здесь опасность, эмир? Чего бояться двум сотням хорошо вооруженных всадников, у которых нет при себе никакой обузы в виде женщин, повозок с детьми и больными, ни стад, ни палаток?.. В какой области мы сейчас находимся, эфенди?

— Мы в области беббе.

— А он хотел к джиаф? Я заметил, что мы все время скачем после обеда. Почему он разделил людей на два лагеря? Эмир, у этого Хайдара Мирлама два языка, хотя он хочет казаться честным. Если мы утром от него отколемся, куда мы двинемся?

— Горы Загрос окажутся у нас слева. Столица района Бане совсем близко, я так полагаю. Если идти дальше, можно добраться до Ахмадабада, Биджи, Сурина и Байендере. За Ахмадабадом начинается дорога, точнее, тропа, которая через ущелья и долины ведет к Киззельзи, там холмы Гирзе и Серсира окажутся справа, равно как и голые вершины Курри-Казхафа; если удастся, выйдем на две реки — Бистан и Кала-Чолан, которые соединяются с Киззельзи и текут в озеро Кюпри. И тогда мы будем в полной безопасности. Это самый удобный путь.