Пол на целых два локтя был ниже уровня двери, ступенек не существовало и в помине. В длину помещение имело четыре шага, в ширину — два, не было покрашено, не имело ни глиняного, ни деревянного пола. Вверху, прямо под потолком, находилось одно из тех отверстий, которые я днем видел снаружи. Кроме миски с водой, поставленной как будто собаке, я не увидел в этой комнате ничего, не считая, конечно, самого пленника, лежащего на влажной земле в этой тюремной дыре.

При моем появлении он поднялся. Отощавший, со впалыми глазами, полуживой, он тем не менее держался гордо. Его глаза засверкали гневом, когда он спросил меня:

— Чего ты хочешь? Что, нельзя даже поспать?

— Говори тише! — перебил я его. — Я вовсе не твой сторож. Как твое имя?

— Почему ты спрашиваешь меня об этом?

— Говори еще тише, нас не должны услышать. Как тебя зовут?

— Зачем тебе это нужно знать? — спросил он, правда уже приглушенно.

— Я догадываюсь, но хочу услышать от тебя — кто ты?

— Меня зовут Амад эль-Гандур.

— Тогда ты тот, кого я ищу. Обещай мне вести себя спокойно, что бы я тебе ни говорил!

— Обещаю!

— Мохаммед Эмин, твой отец, находится поблизости.

— Аллах-иль-Алл…

— Молчи! Твой крик может нас выдать.

— Кто ты?

— Друг твоего отца. Я пришел как гость к хаддединам и боролся на стороне твоего отца против ваших врагов. Я прослышал, что ты находишься в заключении, и мы отправились в путь, чтобы тебя освободить.

— Слава Аллаху! Хотя мне и не верится!

— А ты поверь! Смотри: это окно выходит во двор, двор примыкает к саду, а сад принадлежит хозяину дома, в котором мы и живем.

— Сколько вас?

— Всего четверо — твой отец, я, еще один наш друг и мой слуга.

— Кто ты и кто твой друг?

— Оставим эти расспросы на потом, нам нужно поторопиться!

— Бежим из тюрьмы?

— Нет. Мы еще к этому не подготовлены. Я пришел сюда случайно, не продумав ничего заранее. Ты умеешь читать?

— Да.

— Но здесь темно.

— Днем бывает достаточно светло.

— Тогда слушай. Я мог бы тебя прямо сейчас взять с собой, но это было бы, естественно, слишком опасно. Однако я заверяю тебя, что пройдет совсем немного времени — и ты будешь свободен. Я еще не знаю, как мы все решим, — если ты услышишь, что через окно в камеру упал камень, подними его, к нему будет привязана бумага, в которой будет написано, что тебе делать.

— Господин, ты возвращаешь мне жизнь, а я уж почти отчаялся! Как вы узнали, что меня притащили в Амадию?

— Об этом мне сказал езид, которого ты повстречал у воды.

— Точно, — быстро ответил он. — О, теперь я слышу, что ты говоришь правду! Я буду ждать. И передай горячий привет отцу!

— Я сделаю это уже сегодня. Ты голоден?

— Очень!

— Ты смог бы спрятать хлеб, свечу и зажигалку?

— Я выкопаю руками дырку в земле и спрячу все туда.

— Вот тебе для этого мой кинжал. Он пригодится тебе и в других случаях. У тебя будет оружие. Но он мне дорог, и поэтому храни его пуще глаза!

Он поспешно схватил оружие и прижал его к губам.

— Господин, пусть Аллах вспомнит это тебе в час твоей кончины. Теперь у меня есть оружие. Я непременно освобожусь, даже если вы не придете.

— Мы придем. Не предпринимай необдуманных действий, чтобы не создать для себя и для твоего отца ненужной опасности.

— Я буду ждать неделю. Если же вы не придете в этот срок, я буду действовать сам.

— Хорошо! Если получится, я переправлю тебе все уже сегодня ночью через окно. Может быть, мы сумеем еще и переговорить друг с другом. Если не будет слишком опасно, ты услышишь и голос своего отца. Теперь прощай, мне пора идти.

— Господин, дай мне твою руку!

Я протянул ему руку, он так крепко сжал ее, что мне стало больно.

— Да благословит Аллах твою руку, покуда она двигается, а когда успокоится для смертного сна, да возрадуется твой дух в раю тому часу, когда ты стал моим ангелом! Теперь иди, чтобы с тобою не стряслось ничего плохого.

Я запер тюрьму и потихоньку отправился назад к аге. Он еще спал, громко храпя. Я уселся и прождал так, пожалуй, с добрый час, пока не услышал шаги перед дверью. Я быстро закрыл дверь и начал расталкивать агу. Дело было нелегким, тем более что нужно было сделать это быстро. Я поставил его на ноги, он очухался и уставился на меня.

— Ты, эмир? Где мы?

— В тюрьме. Очнись!

Ответом мне был ошарашенный взгляд.

— В тюрьме? A-a! Как это мы здесь очутились?

— Вспомни о трактире и о лекарстве, припомни и сержанта, которого мы хотим разоблачить.

— Серж… Машалла, я вспомнил! Я спал. Где он? Его еще нет?

— Говори тише! Ты что, не слышишь? Они же стоят под дверью и разговаривают. Разотри свое заспанное лицо!

Добряк Селим выглядел жалко, но он по меньшей мере обрел понимание происходящего и теперь стоял выпрямившись, не шатаясь. И вот, когда внешняя дверь камеры закрылась, ага взял лампу в руку, толкнул нашу дверь и вышел в коридор. Я последовал за ним. Злоумышленники замерли, заметив, что он к ним подходит.

— Откуда вы пришли, псы? — набросился ага.

— Из кофейни, — поколебавшись, ответил сержант.

— Из кофейни! В то время как вам нужно стоять на вахте! Кто дал вам разрешение отлучаться?

— Никто!

Бедные люди, они дрожали от страха, и мне было их жалко. Ведь их небрежность обернулась для меня большим преимуществом. Даже несмотря на то, что язычок пламени был крошечным, я заметил, как ужасно вращал глазами ага. Конец его бороды трясся, а руки от бешенства сжались в кулаки. Но тут, видимо, он вспомнил, что не совсем еще твердо стоит на ногах, и передумал.

— Завтра вас ждет наказание!

Он поставил лампу на ступеньку и повернулся ко мне.

— Или ты, может, считаешь, что мне прямо сейчас следует вынести приговор? Как прикажешь — высечь одного за другим, поочередно?

— Отсрочь их экзекуцию до завтра, Селим-ага! Она от них не уйдет!

— Хорошо, я непременно сделаю так, как ты говоришь. Пошли!

Он открыл дверь и запер ее снаружи.

— Ты что, так долго был с мутеселлимом? — недоверчиво спросила агу Мерсина, когда мы пришли домой.

— Мерсина, — ответил он, — говорю тебе: нас приглашали остаться там до раннего утра, но я, зная, что ты осталась одна дома, отклонил столь радушное приглашение коменданта. Я не хочу, чтобы русские тебе отрезали голову. Ведь началась война!

Она испуганно всплеснула руками.

— Война? Между кем и кем?

— Между турками, русскими, персами, арабами и курдами. Русские уже стоят часах в четырех хода отсюда. Сто тысяч солдат и три тысячи пушек!

— О Аллах! Я умираю, меня уже нет… И ты идешь воевать?

— Да. Смажь мне сапоги, но только так, чтобы никто об этом не узнал. То, что началась война, — это еще государственная тайна, и жители Амадии узнают ее лишь тогда, когда русские завтра окружат город.

Ее качнуло, она обессиленно опустилась на первый же попавшийся горшок.

— Уже завтра! Они в самом деле завтра будут здесь?

— Да.

— И они будут стрелять?

— Конечно, еще как!

— Селим-ага, я не буду смазывать тебе сапоги!

— Это еще почему?

— Ты не должен воевать, тебя не должны застрелить!

— Хорошо, это мне подходит, и поэтому я могу сейчас пойти спать. Доброй ночи, эфенди! Доброй ночи, моя дорогая, моя сладкая Мерсина!

Ага ушел. Цветок дома удивленно уставилась на его удалявшуюся спину, затем поспешила осведомиться:

— Эмир, это правда, что придут русские?

— Пока еще неизвестно. Я полагаю, что ага слишком серьезно воспринял слухи.

— О, ты капаешь бальзам на мое раненое сердце. Разве нельзя сделать так, чтобы они не дошли до Амадии?

— Мы обязательно потом над этим поразмыслим. Ты разобрала кофе?

— Да, господин. Это оказалось очень неприятной работой, но этот злой человек хаджи Халеф Омар не давал мне покоя, пока я не завершила всю работу. Хочешь посмотреть?

— Покажи!

Она принесла банку и пакет с кофе, и я убедился, что она и вправду отлично постаралась.