Радостные крики, сопровождавшие оглашение решения суда, перешли в рев. Потребовалось немало времени, чтобы утихомирить не на шутку расходившуюся публику. Наконец защитник смог говорить:

— Что касается наказания моих подзащитных, я должен признать, что оно слишком сурово, хотя и смягчено обещанием подать пиво и начать танцы, поэтому от имени тех, кого я защищаю, заявляю, что полностью согласен с приговором суда, и надеюсь, что он произведет целебное воздействие на мораль подсудимых и поможет им вернуться к добропорядочной жизни. Одновременно предостерегаю моих подопечных от необдуманных попыток вновь посетить наш штат и тем более город, ибо я откажусь брать их под защиту, и тогда без опытного адвоката они не отделаются так дешево. Что же касается моего вознаграждения, то я желал бы получить по два доллара с клиента, что в итоге составит тридцать восемь долларов. Думаю, можно даже обойтись без расписки, если требуемая сумма будет мне вручена незамедлительно и при свидетелях. Половину из этих денег я беру себе, а другая пойдет в оплату за свет и зал для танцев. Джентльмены проходят по билетам стоимостью пятнадцать центов — из этих денег мы заплатим музыкантам. дамы, разумеется, приглашаются бесплатно.

Я чувствовал себя как во сне. Неужели все это происходит на самом деле? У меня не было основания не доверять собственным глазам: защитник получал свой гонорар, многие помчались домой, чтобы привести жен на бал, зал наполнялся людьми со всякого рода ножницами. Поначалу я возмутился, но вскоре поостыл и смеялся от всей души. Олд Дэт тоже похохатывал, довольный решением суда. Членов ку-клукс-клана обрили, остригли и тут же приступили к аукциону. Ружья были проданы быстро и за хорошую цену, остальные предметы из арсенала шайки тоже нашли своих покупателей.

В зале стало неимоверно шумно и тесно. Одни пытались войти, другие выйти, не обошлось без толкотни и тумаков. Трактир не мог вместить и десятой части желающих. Наконец появился оркестр: кларнет, скрипка, труба и старый фагот. Музыканты уселись в углу и принялись настраивать свои допотопные инструменты, я сразу же составил далеко не лучшее мнение об их мастерстве. Я хотел было улизнуть, тем более что в зале уже появились дамы, но Олд Дэт и слышать об этом не желал, хвастливо утверждая, что именно мы являемся героями дня и непременно должны насладиться жизнью после трудностей и опасностей. Шериф тоже удержал меня, заявив, что жители Ла-Гранхи обидятся, если мы откажемся танцевать в первом котильоне. Он уже успел представить Олд Дэту и мне свою жену и дочь, заметив при этом, что они прекрасно танцуют. Поскольку я выбил ему два «последних» зуба, а он изрядно поколотил меня, мы, по его мнению, должны были испытывать друг к другу чуть ли не родственные чувства. Он уверял меня, что расстроится, если я покину бал, к тому же он обещал нам отдельный стол. Как тут быть?

Я понял, что «герою сегодняшнего дня» никак не избежать участия в пресловутом котильоне, а может быть, и в нескольких других танцах.

Добряк шериф явно радовался тому, что нас опекали хранительницы его домашнего очага. Он нашел нам стол, у которого был один, но зато большой недостаток: это был столик на четвертых, и тем самым мы полностью и окончательно оказались в плену у дам. Особое положение их мужа и отца придавало дамам надменность и достоинство. Матери было за пятьдесят, не теряя времени, она орудовала спицами и только один раз раскрыла рот, чтобы ни к селу ни к городу помянуть кодекс Наполеона. Дочери было под тридцать, она принесла томик стихов и читала его, несмотря на невероятный шум в зале. Она удостоила Олд Дэта суждением о французском поэте Беранже, что, видимо, должно было свидетельствовать о живости ее ума, но, когда старый вестмен совершенно серьезно заверил ее, что никогда не имел чести беседовать с упомянутым джентльменом, барышня замолчала и не произнесла больше ни слова. От пива наши дамы отказались, но, когда шериф принес им два стаканчика бренди, их острые мизантропические лица просветлели.

Вскоре долговязый шериф подошел к нам, толкнул меня, по своему обыкновению, в бок и шепнул:

— Принимайтесь за дело: пора танцевать котильон.

— А дамы нам не откажут? — спросил я, втайне рассчитывая на несговорчивость женщин.

— Ну что вы? Дам я заранее предупредил.

Скрепя сердце я встал, поклонился дочери, промямлил что-то о великой чести, удовольствии и предпочтении и получил в руки томик стихов, а в придачу и саму барышню.

Олд Дэт взялся за дело с уверенностью бывалого человека, по-свойски обратившись к матери:

— Ну что ж, пойдемте танцевать. Вы как предпочитаете, вправо или влево? Мне все равно, я одинаково прыгаю в любую сторону.

Лучше умолчать, как мы танцевали, какой ущерб нанес заведению мой друг, падая вместе с партнершей, как джентльмены постепенно набрались. Замечу только, что к восходу солнца запасы трактирщика иссякли.

Шериф, однако, заверил всех, что деньги еще остались и что, как только к вечеру запасы пополнят, можно будет продолжать веселье.

Когда объявили, что пора вести куклуксклановцев на пароход, дамы вскочили с мест.

Шествие происходило в строго определенном порядке: впереди шли музыканты, за ними — судьи, затем — члены ку-клукс-клана в своих нелепых балахонах, далее — свидетели, то есть мы, а за нами вся остальная публика, словом, целая толпа.

Американцы — странные люди, они всегда добиваются своего. Все участники шествия, за исключением разве что пастора и дам, где-то успели раздобыть рожки, дудки и прочие инструменты. Когда все встали на места и шериф подал знак двигаться вперед, музыканты, шедшие в голове, заиграли мотив известной песенки «Янки дудль», остальные в меру способностей подыграли, и в конце концов все это стало напоминать кошачий концерт. Свист, пение, рев и звуки немилосердно терзаемы? инструментов создавали не поддающуюся описанию кар тину. Вскоре мне уже казалось, что я попал в сумасшедший дом.

Медленным шагом наша «похоронная» процессия приблизилась к реке. Куклуксклановцев сдали с рук на руки капитану, и тот взял их под стражу, а пассажиры, знающие о злодеяниях бандитов не понаслышке, выделили из своих рядов дюжих часовых.

Когда пароход отчалил, оркестр грянул бравурный туш, а публика завыла и заулюлюкала. Пока все прощались с «дорогими гостями» и глазели на отходящий от причала пароход, я взял под руку Олд Дэта, и мы вместе с Ланге и его сыном отправились домой, чтобы немножко отдохнуть перед дорогой. Однако проспали дольше, чем намеревались, что меня сильно расстроило.

— Не огорчайтесь, сэр, — успокаивал меня Олд Дэт. — Когда такой старый охотничий пес, как я, берет след, он уже не потеряет его, пока не выйдет на зверя. Положитесь на меня.

— Полностью доверяю вашей опытности, сэр, — отвечал я, — но мы задержались с отъездом, и Гибсон уйдет далеко вперед.

— Он от нас не уйдет. Не все ли равно, днем раньше или днем позже мы его поймаем? Не падайте духом, меня не зря прозвали Олд Дэтом.

Я верил, что он сдержит свое слово, и все-таки обрадовался, когда за обедом Ланге предложил отправиться в путь вместе.

— Мы не будем вам в обузу, — уверял он нас. — И я и сын умеем обращаться с оружием и ухаживать за лошадьми, люди мы не трусливые и не бросимся наутек, встреться нам по дороге хоть белые, хоть краснокожие, хоть сам черт. Возьмите нас с собой. По рукам?

Мы согласились без колебаний.

Потом пришел сеньор Кортесио, проспавший в то утро больше нашего, и пригласил нас посмотреть лошадей.

— Вот этот молодой человек пытается убедить меня, что знает толк в лошадях, — ворчал Олд Дэт. — Может быть, он и умеет лихо гарцевать, но у меня есть особое чутье на лошадей. Покупая коня, я часто выбираю такую страшную на вид клячу, что другие просто диву даются. Но я-то знаю, что делаю: мой нюх меня ни разу не подвел.

В конюшнях Кортесио Олд Дэт заставил меня проехаться верхом на всех лошадях, а сам при этом внимательно приглядывался и приценивался. В конце концов, полагаясь на свое чутье, он отверг всех предложенных нам коней.