— Да, — ответила эта нахалка не моргнув глазом.

— Значит, ты отказала великому воину и уехала с этим вонючкой. Ты его жена?

— Еще нет.

— Женщина не должна никуда ехать с мужчиной, если не принадлежит ему по закону. Я вижу, что ты во всем не такая, как наши девушки и женщины. Твой язык — это язык ядовитой змеи. Многие из краснокожих девушек и женщин сразу сказали бы «да», если бы великий воин Олд Шеттерхэнд захотел, чтобы они стали его скво. Многие, но не ты, потому что тебя он не мог хотеть. Ты солгала. Это ясно!

— Да, — тихо произнесла Юдит, подавленная мощной волей вождя.

— Теперь ты видишь, что правда человека сильнее яда змеи! Ты оскорбила Олд Шеттерхэнда, солгав, что он хотел тебя, а он настолько горд, что не стал защищать себя от твоей лжи. Ты очень похожа на того мерзавца, с которым собираешься ехать. Так будьте же во всем одинаковы. — И он обратился к своим воинам: — Отнимите и у нее волосы. Потом эти две жабы могут ехать куда захотят! Хуг! Я сказал.

Прекрасная Юдит зашлась криком боли и унижения. Мне стало жаль ее, и я сказал вождю команчей:

— Большая Стрела — мужественный воин и великий охотник, а эта женщина не стоит того, чтобы он думал о ней. Он может оставить ей волосы, не поступаясь своей гордостью.

Вождь грозно взглянул на меня и сказал:

— Кто дал Шеттерхэнду право советовать Большой Стреле, как ему поступать? Вождь знает, что он говорит и делает, и не берет своих слов обратно.

Я понял, что бессилен помочь Юдит, и отвернулся, чтобы, по крайней мере, не лицезреть ее унижение. Но и от криков ее у меня шел мороз по коже. Наконец она перестала кричать, я повернулся, но она уже скрылась в экипаже. Оттуда раздался голос Мелтона:

— Большая Стрела может еще раз подтвердить, что он сдержит свое слово и его пленники будут мертвы?

— Завтра утром их замуруют в могиле моего отца, — ответил ему вождь и прибавил, обращаясь к своим людям: — Эти бледнолицые должны уехать отсюда как можно скорее, иначе они лишатся не только волос.

Индейцы исполнили этот приказ беспрекословно. А нам оставалось лишь глядеть с тоской на то, как уезжает от нас человек, за которым мы так долго и безуспешно гонялись еще в Африке, в то время как нас ожидала ужасная казнь…

Однако до нее оставалось еще часов двадцать, а за это время многое могло измениться, подсказывала мне надежда, никогда не покидающая меня. Мы обменялись несколькими фразами с Эмери и Виннету. Все согласились, что вождь Большая Стрела доказал словами и поступками, что уважает нас. Но это был единственный плюс нашего, в общем, отчаянного положения.

Команчи сели ужинать. Нам тоже дали поесть, причем куски мяса, которые они нам предложили, были нисколько не меньше, чем у них самих. На какое-то время нам даже освободили руки, одновременно связав покрепче ноги. Эмери, когда подавал ладони для того, чтобы команч мог их снова связать, изобразил на своем лице нечто загадочное… Потом быстро взглянул на меня, понял, что я заметил его уловку, и спросил меня по-немецки:

— Ты понял, что я хотел тебе что-то сказать?

— Было бы странно, если бы хоть кто-то это не понял, и команчи, думаю, тоже поняли.

Ближайший к нам индеец повернулся к вождю и сказал:

— Двое бледнолицых разговаривают между собой на чужом языке, который я не могу понять.

— Шеттерхэнд должен сказать нам, что это за язык, — ответил вождь.

— Это язык моего народа, — сказал я.

— Где лежит страна твоих предков?

— По ту сторону Большого Открытого моря[748].

— Это Англия?

— Нет, моя родина находится южнее Англии.

— У твоего народа есть песни смерти, подобные тем, что поют краснокожие воины?

— Да, у нас есть такие песни и молитвы, обращенные к Великому Маниту.

Тогда Большая Стрела повысил голос и сказал так, чтобы его слышали все:

— Когда храбрый воин ожидает приближения смерти, он вооружается. Но если оружие ему не помогает, а смерть все ближе, он должен вспомнить все свои поступки и восхвалить их так, как принято у его народа. Наши пленники — храбрые воины, и, прежде чем умрут, они должны рассказать о своих подвигах. Мы имеем право убить их тела, но не души, чтобы в Стране Вечной Охоты они встретились с Сильной Рукой.

Таким образом, благодаря благородству вождя мы с Эмери получили возможность говорить по-немецки. Конечно же, мы скорчили такие печальные мины, на которые только были способны, чтобы ни у кого из индейцев не возникло сомнения в том, что мы говорим исключительно о смерти.

— Итак, — сказал я, обращаясь к Эмери, — растолкуй мне, что тебе пришло в голову.

— Я вспомнил об одном фокусе. Он называется «связанный человек». И хорошо бы, подумал я, применить его здесь.

— Хм! Ты думаешь, команчей можно обмануть с помощью какого-то там трюка?

— Трюк это или нет — неважно, если мы сможем освободиться. В его основе всего два ловких приема, которые проделываются совершенно незаметно.

— Но я, например, ничего не знаю об этих приемах…

— Конечно, лучше было бы их тебе показать, но раз это невозможно, придется тебе меня послушать.

— Слушаю.

— Значит, так. Человек, руки которого связаны за спиной ремнем или веревкой, может в один миг освободиться от пут.

— И незаметно?..

— Да. Главное условие для исполнения этого приема — чтобы кисть левой руки лежала поверх правой.

— Дальше!

— Когда тебя связывают, нужно изловчиться так, чтобы ремень лег на руки ровно посередине своей длины, один его конец при этом должен приходиться на левый локтевой сустав. В то время, как завязывающий будет крепко затягивать узел, нужно осторожно потянуть пальцами за другой конец ремня. Узел станет подвижным, понимаешь? Остальное для такого молодца, как ты, — пустяк. Ну как, сможешь это проделать?

— Думаю, что да.

— Хорошо. Когда нас будут кормить в следующий раз, а я думаю, что это произойдет еще сегодня ночью, попробуем сделать это?

— Попробуй лучше ты один. Все-таки без тренировки это очень сложно сделать.

— Но почему один? Если мы сможем объяснить этот фокус Виннету, убежим все втроем.

— Но Виннету не говорит по-немецки, а команчи достаточно неплохо знают английский, не говоря уже об индейских языках. А самое главное — так или иначе фокус предполагает, что ты делаешь определенное движение. Если его сделает один, никто на это внимания не обратит, мало ли, потянулся человек случайно. Но если все трое потянутся, это не может не вызвать подозрения. Нет, только ты один должен спасаться этим фокусом.

— Но что же будет с вами?

— Поживем — увидим. Мне нужен нож, но его у меня отобрали вместе с ружьями.

— Послушай, у меня во внутреннем кармане жилета всегда лежит маленький складной ножик с пилкой для ногтей. Индейцы меня обшарили как следует, но, кажется, они не догадались о существовании внутреннего кармана.

— Бог мой! Это было бы прекрасно.

— Понимаешь, Чарли, ведь меня очень мучит еще то, что мы ведь из-за моей оплошности попали в плен.

— Не терзай себя. То же самое вполне могло произойти и с нами.

Виннету, безмолвно сидевший рядом с нами, не мог, естественно, понять ни слова, но мне почему-то казалось, что суть нашего разговора он интуитивно улавливал.

Вскоре нас опять привязали к лошадям, и мы двинулись в Долину Смерти. По моим подсчетам, до могилы вождя оставалось часов семь-восемь пути.

Долина напоминала потухший кратер вулкана. Ее окружали крутые нагромождения камней и отвесные скалы. Существовала только одна тропа, по которой можно было проехать на лошадях в котловину. По ней мы и двинулись. Внутри естественной каменной ограды долина образовывала почти идеальный круг. В северной его части из-под земли выбивался ручеек, а вблизи него сквозь камни кое-где пробивалась трава. Тут и расположилась на обед наша процессия. Нам снова развязали руки. Как только мы поели, нас снова связали. Краем глаза я наблюдал за Эмери. Вид у него был самый что ни на есть простодушный, но то, что было задумано, он проделал наилучшим образом. Однако, когда я увидел, с каким довольным выражением лица отошел от него индеец, мне показалось, что мы рано радуемся.