— Ах, так! Я должен на это взглянуть.

Я размотал повязку, на которую пошел кусок головной накидки, и убедился, что кончика пальца нет. Ко мне приблизился Виннету, осмотрел рану и сказал:

— Теперь мой брат мог бы обнажить сердце!

Я так и сделал. Да, как раз там, где расположено сердце, виднелся след револьверной пули; она быстро и чисто сделала свою работу, потому что и рана и кожа вокруг нее были такими чистыми, будто тело отмывали. И на одежде не было заметно пятен крови.

Виннету приложил палец к тому месту, куда вошла пуля, несколько раз нажал на него, а потом сказал:

— Мой брат Чарли позволит мне изучить след пули?

— Конечно!

Я подвинулся. Он вытащил нож. Я, по правде говоря, побаиваюсь подобных операций, но все же вынужден был ему помочь. Я понял, о чем подумал Виннету; у меня промелькнула та же мысль. Вот мы столкнулись с самоубийством, но его можно было совершить только правой рукой, потому что раненой и перевязанной левой рукой юноша не мог бы выстрелить. Значит, надо было определить путь пули, чтобы выяснить, действительно ли выстрел был сделан правой рукой.

Виннету действовал как опытный и очень умелый хирург. Он орудовал своим длинным, прочным и с виду неуклюжим охотничьим ножом так осторожно и легко, как не удалось бы и дипломированному врачу с его тончайшим инструментарием. Конечно, работа шла медленно; только через полчаса мы узнали, какой путь прошла пуля в теле покойника. Она вошла сзади, в районе верхнего левого ребра. Следовательно, направленный несколько вниз выстрел невозможно было произвести правой рукой. Апач выпрямился и протянул нам пулю, сказав при этом:

— Убийство!

— Well! — согласился Эмери. — Этот парень — не самоубийца. Такое направление было бы у пули только в том случае, если бы стреляли левой рукой, а ею-то Малыш Хантер как раз и не мог воспользоваться.

— Значит, Мелтон — убийца! — заключил я. — У меня сразу возникло такое подозрение, а теперь появились и доказательства. Теперь надо непременно установить, кем был убитый. Давайте разуем его. Нам надо пересчитать пальцы у него на ногах!

Так и сделали. В самом деле, на каждой ноге у него было по шесть пальцев: вместо мизинца по два маленьких, но полностью сформированных пальчика, только на втором отсутствовал ноготь. Больше на теле мы ничего особенного не обнаружили — ни родимых пятен, ни каких-либо других отметин, которые могли бы пригодиться при определении личности.

Потом мы похоронили погибшего, сложив камни в форме креста, и тихо помолились за упокой души несчастного, расставшегося с миром без причастия.

Как только мы закончили похоронную церемонию, шейх настоял на очищении. Церемония эта состояла в том, что мы обтерли руки и лицо песком, а шейх вполголоса пробормотал какую-то короткую молитву. Потом сказал:

— Ну вот, теперь вы снова чисты, и никто не будет бояться прикоснуться к вам. Можно возвращаться в лагерь!

— Подожди немного! — попросил я. — Могила расположена на территории, принадлежащей аярам, верховным шейхом которых ты являешься. Можешь ли ты обещать, что это место будет почитаться вами и твои люди не обесчестят его?

— Клянусь Аллахом и Пророком его! Но почему ты так заботишься о могиле чужого тебе человека?

— Я предполагаю, что через некоторое время она еще раз может быть вскрыта. Вы же представляете себе, что здесь произошло?

— Да.

— Мы должны составить документ, который имел бы законную силу по ту сторону океана, в Америке. Ты, как шейх племени, которому принадлежат эти земли, должен будешь подписать его, мы — тоже, но как свидетели, а если свою подпись поставит господин ратей, то это все, что мы можем сделать в данных обстоятельствах. А теперь, Мубир бен Сафи, я прошу тебя ответить мне на один очень важный вопрос: где сейчас находятся вещи убитого?

— Его лошадь мы пустили в свой табун. Оружие взял себе коларази, но, когда сам он лежал связанным в палатке, я приказал принести это оружие мне. Я покажу его тебе, если захочешь — забирай его.

— А другие вещи? У убитого наверняка были при себе часы, может быть, кольцо и, уж точно, всякие мелочи, которые люди берут в дорогу. Ничего такого мы не обнаружили. Может быть, коларази присвоил и эти вещи?

— Об этом я ничего не знаю!

— Как это ничего? Ты же снял с него все, что на нем было.

— Оружие я взял себе, потому что пленнику его иметь не положено, но в его карманах я не рылся и всем строго-настрого запретил что-нибудь отбирать у коларази.

— Почему?

— Я выполнял соглашение, которое мы заключили, когда он сдался в плен. Я вынужден был пообещать, что его собственность никто не тронет.

— Значит, все, что он взял у убитого, должно еще оставаться у него?

— Разумеется, потому что я убежден: ни один из моих воинов не посягнул на эти вещи.

— Хорошо! Посмотрим, так ли это! Пошли!

— Да, пошли! Меня не волнует, что будет с коларази и его собственностью. Свое обещание я сдержал, а защищать его имущество от вас я не обязан. С тех пор, как я выдал его вам, вы можете делать с ним все, что хотите, а мне больше нет дела до него.

Как только мы вышли из ущелья и добрались до лагеря, шейх расстался с нами. Нам не показалось странным, что ему не хотелось показываться на глаза человеку, еще совсем недавно бывшему его союзником в борьбе с нами. Крюгер-бея отвлекли командирские обязанности, а мы, остальные трое, отыскали Мелтона. Он был крепко связан, да еще и прикручен к врытому в землю столбу. Возле пленника мы увидели двух часовых. Заметив нас, он отвернул голову, давая понять, что знать о нас не желает.

— Мастер Мелтон, — обратился я к нему, — мы пришли выяснить у вас кое-что. Думаю, что у вас хватит благоразумия, чтобы ответить нам.

Он ничего не сказал, даже не посмотрел в нашу сторону. Тогда я продолжил:

— Итак, кто был этот чужестранец, что приехал сюда с вами из Туниса?

Он не ответил. Тогда я приказал одному из солдат:

— А ну-ка позови бастоннаджи! Пусть он вернет этому человеку способность говорить.

Мелтон вскинул голову и выкрикнул:

— Ты не посмеешь меня высечь! Я не так беспомощен, как ты думаешь! Сегодня не повезло мне, а завтра фортуна может изменить тебе! Запомни это!

— Не смешите людей! Вам, пожалуй, будет слишком трудно развернуть те силы, которыми вы мне грозите. Взгляните-ка на человека, стоящего рядом со мной. Припомните: разве вы не встречали его раньше?

Он чертыхнулся.

— Неужели вы никогда ничего не слышали о Виннету, верховном вожде апачей? — продолжил я.

Он повторил свое проклятие.

— Можете ругаться сколько угодно, но в Штатах вы должны заплатить по счету, и мы сделаем все, чтобы это произошло. Но об этом мы поговорим после, а теперь я с Виннету заставлю вас ответить на наши вопросы. Смотрите, бастоннаджи со своими помощниками уже здесь! Даю вам слово, что каждый ваш отказ говорить будет стоить вам десяти ударов по пяткам. Итак, кем был тот чужеземец, о котором я только что спрашивал?

Он долго смотрел мне прямо в лицо, словно пытаясь угадать мои мысли, а потом ответил:

— Что это вам взбрело в голову спрашивать об этом человеке?

— Он меня заинтересовал.

— Поймать вы меня хотите, поймать! Знаю я вас! От вас всего можно ждать!

— А я и не скрываю своих планов. Я твердо намерен приказать высечь вас, если вы наконец не ответите мне. Итак, кто этот чужеземец?

Бастоннаджи стоял в позе, по которой можно было понять, что он ожидает только моего знака, поэтому Мелтон сквозь зубы ответил:

— Это мой сын.

— Ваш сын? Ага! Однако это странно! Разве вы не выдавали его аярам за своего друга?

— А разве сын не может быть другом? И я что, обязан отчитываться перед этими дикарями?

— Хм! Ладно, в конце концов, это ваше дело, как называть своего сына. Но он почему-то исчез. Где он скрывается?

— Не прикидывайтесь! Вы же знаете, что он умер. Бедуины рассказали вам об этом.

— Но как это вашему сыну пришла в голову несчастная мысль лишить себя жизни?