Выйдя из-за стола, я уселся один за маленький столик у окна, чтобы выпить там кофе. Он прогуливался туда-сюда по столовой комнате. Я заметил, что ему очень бы хотелось поговорить со мной, и он не знал, как ему начать беседу. Наконец он решительно повернулся, подошел ко мне и сказал, несколько неловко поклонившись:
— Извините, господин! Не могли ли мы раньше где-то встречаться?
— Вполне возможно, — ответил я, вставая, чтобы ответить на его поклон. — Вероятно, вы помните лучше, чем я, то место, где это случилось.
— На том берегу океана, в Соединенных Штатах, на дороге из Гамильтона в Бельмонт, штат Невада. Вам знакомы эти города?
— Конечно. Когда вы там были?
— Года четыре назад. Я был среди золотоискателей, которые бежали от орды индейцев-навахо. Мы тогда основательно заблудились, так что не могли отыскать нужной дороги в горах, и наверняка бы погибли, если бы совершенно случайно и к счастью для нас не встретили Виннету.
— А, Виннету!
— Так вы знаете этого знаменитого вождя апачей?
— Немного.
— Только немного? Если вы тот, за кого я вас принимаю, то вы должны бы знать его гораздо лучше. Он тогда направлялся к озеру Марипоза, где он должен был встретиться со своим другом, точнее даже — со своим лучшим другом. Он позволил нам пойти с ним, потому что мы решились вернуться в Калифорнию, перевалив через Сьерра-Неваду. До озера мы добрались без приключений, а там нашли других белых, к которым мы смогли присоединиться. Накануне нашего отъезда появился друг Виннету. Оба собирались отправиться выше в горы, к Биг-Три, рассчитывая там поохотиться. Они покинули нас еще до рассвета следующего дня. Так случилось, что вы провели с нами только несколько часов у костра и плохо запомнили мое лицо.
— Я? — спросил я удивленно.
— Ну да, вы! Или это не вы были другом Виннету? Впрочем, тогда вы были одеты совсем по-другому. Именно поэтому я не так быстро вас узнал. Но теперь я мог бы поклясться, что вы-то и сидели у костра.
— А как зовут человека, за которого вы меня приняли?
— Олд Шеттерхэнд. Если я ошибся, то простите, пожалуйста, за беспокойство!
— Вы меня нисколько не побеспокоили. Я позволю себе задать вам тоже вопрос. Хотите ли выпить кофе?
— Да, я собираюсь заказать чашечку.
— Тогда прошу вас сесть рядом со мной!
Он принял приглашение, ему принесли кофе, он отпил глоток, а потом сказал:
— Вы были очень любезны, пригласив меня за свой столик. Однако куда менее любезно оставлять меня в неведении.
— Ну тогда я успокою вас, сказав вам, что вы не ошиблись.
— А! Значит, вы все же Олд Шеттерхэнд?
— Да, это я. Но не кричите так громко! Здесь есть господа, которым мало интересен и я сам, и мое имя, под каким я был известен там, на Диком Западе.
— Это радость делает меня таким крикливым. Вы же можете представить себе, в каком восторге я был, встретившись по эту сторону океана с таким…
— Тише! — оборвал я его. — По эту сторону океана, в море цивилизованных людей я подобен незаметной капельке. Вот, прочитайте мое настоящее имя!
Мы обменялись своими визитными карточками. На его карточке было напечатано: «Конрад Вернер». Когда я прочитал это имя, то заметил, что он меня при этом разглядывал так, словно ожидал, что оно знакомо мне. Когда же его ожидания не оправдались, он спросил:
— Может быть, вы уже слышали это имя?
— Возможно, и не раз, поскольку Вернеров в Германии, пожалуй, немало.
— Нет, я имею в виду — там, за океаном!
— Хм! Человека с таким именем я не встречал, но можно предположить, что я его имя услышал в тот раз из ваших уст.
— Разумеется, я сказал вам в тот раз, как меня зовут, потому что мы все назвали свои имена. Но я имею в виду другое. Имя Вернер, Конрад Вернер, очень известно за океаном. Не будете ли вы так добры, чтобы вспомнить Ойл-Свомп!
— Ойл-Свомп? Хм! Мне кажется, что я слышал это название, и притом в особых обстоятельствах. Это какая-то местность или болото?
— Это было болото, но сейчас здесь вырос город, и притом — часто упоминаемый город. Мне известно, что вы знакомы с Западом так, как немногие могут похвастаться, поэтому я до некоторой степени удивился, что вам незнакомо это название.
— Для этого есть веские основания. С какого времени об этом городе стали говорить?
— Да последние года два.
— Именно столько времени я провел в Южной Америке, и притом в таких краях, куда госпожа Молва либо совсем не приходит, либо появляется там слишком поздно. Поэтому не считайте меня каким-нибудь тунгусом или калмыком!
— О, нет! Тем больше меня порадует, что сегодня я смогу рассказать вам о том, что получилось из беспомощного парня, каким я тогда был. Поверите ли, что я превратился в нефтяного принца[660]!
— Эх, черт возьми! Нефтяной принц? Тогда мне надо поздравить вас от всего сердца!
— Спасибо! Да, теперь я — нефтяной принц. Конечно, я и не думал, что набреду на такое богатство, когда мы были с вами и Виннету. Собственно говоря, за это мне следовало бы поблагодарить апача, потому что это именно он внушил нам мысль перебраться из Невады назад в Калифорнию. Этот добрый совет и сделал меня миллионером.
— Если вы действительно им стали, то прошу вас больше не сердиться на это!
— Нет, нет! — рассмеялся он. — Если бы вы знали, кем я был прежде, то убедились бы, насколько излишня эта ваша просьба.
— Ну, и кем же вы были?
— Бездельником, праздным человеком!
— По вашему виду этого не скажешь!
— Потому что теперь я совершенно изменился. Я родился в приюте для бедняков и не раз попадал за тюремную решетку.
— Что вы говорите! Если это действительно так, то лучше уж покончить с такими воспоминаниями и промолчать про былое.
— Да мне бы и не пришло в голову говорить об этом кому-нибудь другому, но поскольку вы оказались именно тем, кто вы есть, я охотно облегчил сердце. Вы — немец. Возможно, вам знакомы места, из которых я родом.
Он назвал маленький городок в Рудных горах.
— Я очень хорошо знаю эти края, — отвечал я. — Я бывал там несколько раз.
— Тогда вы знаете, что местное население там живет в нищенских условиях. Теперь, может быть, там стало по-другому, лучше, но в мои времена государство гораздо меньше помогало общинам, которые были предоставлены сами себе. Представьте же себе очень бедных горожан и приют для бедняков с его еще более нищими обитателями! Они кормились только тем, что выпросят в соседних деревушках. Несколько сырых картофелин, несколько кусков засохшего хлеба, кусочек жесткого сыра — вот и все подаяние, которое они приносили домой из своих походов. Самые умные делали из этой жалкой милостыни муку. К сожалению, моя мать не была такой умной.
— Ваша мать? Она тоже жила в приюте для бедных?
— Да. Я же говорил вам, что родился в этом заведении. Когда мне было всего две недели, она стала и меня носить по деревням. Позднее я, маленький, ходил с нею. Это вызывало сострадание, потому что я, как и она, ходил в лохмотьях и был основательно обучен ею ремеслу попрошайки. Особенное внимание она обращала на то гчтобы я хныкал от холода и голода, когда мы заходили в дом или встречали кого-нибудь на дороге. Мне не надо было особенно и учиться этому, потому что я и так всегда испытывал сильный голод. Мать моя почти ничего не ела, да и мне давала самую малость, а все, что мы получали от сострадательных людей, продавалось. Есть люди, которые всегда готовы дать несколько пфеннигов за выпрошенный хлеб. А на вырученные деньги мать покупала вино, которое она любила больше всего, даже больше своего ребенка.
— Но это просто ужасно! Думаю, что нам об этом не стоит говорить. Не так ли?
— Нет! Вы не должны считать меня плохим человеком из-за того, что я рассказываю такие вещи о своей матери. Это я делаю только для того, чтобы лучше показать различие между тогдашними днями и современностью. Мать можно было считать безнадежно погибшим человеком, и я поплелся по ее ведущему на дно жизни пути, пока община не вынудила меня поступить в учение к сапожнику. Мой учитель занимался только мелким ремонтом, а из хороших мастеров меня никто не хотел брать. Мне давали кое-что поесть, а для лучшего аппетита колотили шпандырем[661] по спине. Вы можете предположить, что мне такая жизнь не понравилась. Я несколько раз сбегал, попрошайничал по округе, но каждый раз меня ловили и возвращали назад. Вы можете себе представить, как меня встречали у сапожника! Так прошли два года; я ничему не выучился и старался отлынивать от работы. Одним прекрасным вечером под Рождество сапожник раздавал подарки своей семье. Он был бедняком и не мог много купить, но тем не менее каждый ребенок получал хоть что-то. Я не получил ничего. Конечно, я не смог этого вынести, и раздача подарков, естественно, закончилась шпандырем. Сапожник отколотил меня, как никогда прежде, а после этого я с окровавленной спиной вынужден был улечься на холодный пол, мое обычное спальное место, прикрытое пучком соломы — у меня даже не было одеяла!
