Относительно сбора податей и повинностей (фу-шуй), производства соли, касательно коммерции (чжень-шань) и разработки руд правительство Дао-цзуна руководилось старыми постановлениями и не предпринимало ничего для изменений.
Относительно же литья денег (металла, гу чжу) в его царствование были издаваемы указы и довольно часто касательно запрещений торговли медью и железом, дабы воспрепятствовать частной отливке монет. Руководясь мыслью: как можно более иметь денег внутри государства, правительство Дао Цзуна запрещало выпускать таковые за границу, а также медь и железо к Уйгурам, и закон этот применяли со всей строгостью. После, однакож, он был смягчен, особенно когда настали урожаи (в последние годы). При нем были 4 родов деньги, по годам правления: 1) сянь-юнь (1065-1075), 2) тай-кань (1075-1083), 3) да ань (1083-1092) и 4) шоу-лунь (1092-1101). Самый состав монет делался из хорошей меди, которая употреблялась: 1 шу = 1/24 унца, и счет денег также отличался от древнего. Сверх всего этого правительство получило старого долгу с ху-бу-сы (улусной палаты) 400.000 связок, да-чу-ши чжи-сё-ши (секретарь Сената военного) Мо-шень, сделанный ху-бу-ши (правителем этой палаты ху-бу) ежегодно вносил по 200.000 связок, которые и назначались в распоряжение чу-ми-ши (правитель) Северного департамента (юань'я), который должен был выдавать субсидии народу по случаю разных физических бедствий. Кроме того, со всех дворцов (гун, храмовых) шли деньги для пограничной стражи (бянь-шу-жень-ху). Кроме того, правительство, не очень жаловавшее таковых (об этом ниже), брало субсидию от одного монастыря (хай-юань-фо-се), ассигновавшего 1.000.000 связок на покрытие народных нужд. Эта последняя черта, практичность Киданьского правительства, особенно выказавшаяся в век Тянь-цзо, собравшего собор духовных для выработки закона об их прокорме, ставит это правительство наряду с более или менее разумными; но, с другой стороны, эта последняя мера, некоторое стеснение духовенства и особенно буддийского[247], не могли не отозваться дурно на его экономическом и социальном положении, и тем еще скорее вели к тому печальному концу, который мы встречаем на последних страницах истории, потому что народ, и без того индифферентный в деле единства религии, мог еще осязательнее видеть падение духовенства и потерять всякую веру в него.
Не могу не прибавить ко всему этому, что эпоха Дао Цзуна была не бедна разными физическими бедствиями, постигавшими народонаселение, и поэтому выдача от правительства субсидии особенно бедным, избавление от податей многих местностей (южную столицу около 10 раз), назначение команд для уничтожения саранчи, часто налетавшей на поля, особенная поливка полей во время засух: орошение искусственное посредством направления целых каналов воды на известную местность — что иногда способствовало немедленному выпадению дождя![248] — было необходимым следствием положения дел.
Замечательно, что деятельность китайского реформатора во времена Сунского Шэнь-цзуна (1066-1085) ВАН-АНЬ-ШИ не нашла себе отголоска у Киданей, потому что, как мы ниже увидим, ни в отделе экономических постановлений, ни в законодательстве мы не находим указаний на это заимствование. Это как-то несколько странно, потому что сношения с Китаем все-таки были, благодаря мирному настроению с той и другой стороны и, надо думать, что Кидане знали о том, что совершалось на Юге и, может быть, даже и заимствовали нечто, что могло соответствовать их нуждам, но самые известия об этом или не были обнародованы самими заимствователями, отличавшимися крайнею скрытностью характера, или затеряны сменившими их Чжурчженями. Может быть, заимствования были только в военной сфере (бао-цзянь), а так как я не успел ее обозреть, то и не могу ничего представить на суд читателя.
Касательно законодательной деятельности этого царствования мы можем сказать, что в это время совершился значительный акт возвращения к древним законам (фа) Цзу и Цзунов по причине обилия существовавшего кодекса (с лишком 1.000 статей), трудно понимавшегося самим народом, и злоупотребления чиновников, назначаемых для объяснения его массе. С другой стороны, нельзя не видеть тут и желание правительства возвратить самое общество, уже клонившееся к совершенной деморализации, к прежним славным временам начала династии, когда военная дисциплина Тай-цзу и Тай-цзуна создала закаленность характера граждан-воинов и служила немалой причиной возвышения государства. Теперь, в эпоху Дао Цзуна, осозналось, что народ заснул под качкой сияющего Китаизма, подошел на край пропасти разлагающих пороков, и правительство взялось за неосуществимую мысль: возвратить его к прежней, строгой обстановке, устранив влияние всеохватывающего Китайского усыпления. Такова моя мысль при виде факта введения старых узаконений Цзу и Цзу-нов: не иначе, как этим руководилось правительство Дао-Цзуна, а трудность понимания закона народом была только предлогом к этому. Не в одном законодательстве видим мы это: и в других сферах (что будет подробнее ниже) замечается тоже ясное желание ослабевшего двора возвратить утраченное величие. После, когда Кидане сошли с политической сцены, передав ее новым выходцам из Маньчжурии, Чжурчженям, из сих последних является один Маньчжурский государь Ши-цзун (Улу, китайское имя Юн, 1161-1189), который стремился также, подобно Дао Цзуну, поднять национальный дух, засыпавший под влиянием окружающей Китайской обстановки; он также, подобно своему предшественнику, собирает народные песни, вводит широкое изучение Маньчжурского языка, заставляет чиновников сочинять для дворцовых пиршеств (обедов) стихи на маньчжурском языке, но, как и его предшественник, не достиг своей цели. Китайский гений был сильнее его, и Чжурчжени пали под ударами новых Среднеазиатских Завоевателей, оставив по себе только память в акте сожжения неустрашимого Ай-Цзуна, осажденного Татарами в Цай чжоу, да в славной небесполезной защите «последних» маньчжуров против всемирного завоевателя. Между этими двумя лицами немало сходных черт. Как тот, так и другой, оба стремились поддерживать мир и не вызывать воинственных выходок со стороны Китайцев. Только в одном Дао Цзун расходился несколько со своим последователем, а именно, что первый, страстно любивший просвещение, не мог довольствоваться одной национальной литературой, которой собственно и не было, кроме разве народных песен, легенд и пр., и поэтому прибег к умственным сокровищам своего образованного соседа, т.е. Китая. Но я в другом месте поговорю об этом пространнее, с пояснением, что это нисколько не расходится с тем национальным направлением, какие я заметил в царствование Дао Цзуна. Я могу сделать только одно замечание, что, несмотря на неудачу в предпринимаемых поворотах общества как Киданьскими, так и Чжурчженьскими государями, которая, естественно, должна была вытекать из всего окружающего и прошлого, нам отрадно все-таки встретиться с этим желанием возврата к прежним, утраченным формам быта, как указывающим, что Маньчжурские народности хорошо понимали причину печального положения дел в государстве, стремились устранить от себя совершенно другие, чуждые им начала в Китайской жизни и, таким образом, предотвратили тот печальный результат, который всегда является следствием такого антинационального сближения[249].
Я перейду к обзору самих постановлений в законодательной сфере. Я буду, по возможности, краток в своем настоящем изложении, так как оно более подробно будет представлено ниже.
Касательно ведения дел в присутственных местах, указом в 1-й год Цинь Нин (1056) было постановлено, что если встретятся какие-нибудь неясности в них, то должно представлять лично императору, а то, что не требует разъяснений, должно исполняться немедленно и с должною справедливостью. Во 2-й год тех же годов правления (1057) был издан указ, каким приказывалось всем улусным правлениям и подведомственным им чиновникам в решении дел следовать приказам, установленным одинаково для всех родов (бу-цзу). Ввиду пресечения медленности и проволочек в делах, определено разбирать дела на самом месте совершения преступлений, в ближайшем суде, без представлений двору для положения решения. Тут еще имелась в виду и скорость наказания дерзких воров, появившихся тогда во множестве. Но так как правительство боялось недобросовестности со стороны судей — чиновников, то указом 1060 года (4-й год Цинь Нин) определяло назначать особенных ревизоров, близких честных лиц для ведения допроса, которым также строго наказывалось действовать по справедливости. Когда тюрьма избавлялась от преступников, следовали награды Мо-шоу (коменданту) и низшим чиновникам. Недостаточных арестантов правительство содержало на свой счет, прочие содержались на своем иждивении. В 6-й год Сянь-Юнь (1071) последовал указ об организовании кодекса на началах единства как для Китайцев, так и для Киданей (тоже указывает на желание слить китайский элемент с национальным и таким образом парализировать его влияние), живших в пределах государства. Таким образом, последовательным и постоянным прибавлением статей был составлен кодекс из 1000 с лишком статей (прежде 547); но это повело за собой то неудобство, что народ не мог понять и узнать всей сферы запрещений, а с другой стороны, чиновники недобросовестно растолковывали закон, и в 1075 году (1-й год Тай Кан) было издано постановление о введении прежних, старых узаконений Цзу и Цзунов; все же прочее, с некоторой выборкой, должно было быть оставлено. Первое приложение таких законов было при наказании членов императорской семьи: императрицы Сюань-и, оклеветанной по проискам И-сунь'я какой-то служанкой, сына Дао Цзуна Жуй'я (Илахань'я), приговоренного к заключению также по проискам И-сунь'я, и некоторых других лиц: Саба, Сусе, Тобуцзя и пр., кажется, также благодаря интриге сильного министра[250].
