Таким образом, кидани, по мнению М. Н. Суровцова, смогли заложить основы для будущего «взлета», заняв такую территорию, которая, в соответствии с «законом равновесия», обеспечивала «равномерность» населения и скота «с тем количеством пищи, которую может давать ему известная местность» (л. 62 об.). Такая, говоря современным языком, мальтузианско-евразийская методология, помогла исследователю представить подробный рассказ об экономическом развитии киданей. М. Н. Суровцов ответил на все вопросы, связанные с границами киданьской империи, политической историей и т.д., но акцент сделал на социально-экономической проблематике (этому посвящена вся работа, за исключением первой тетради).
С сожалением приходится констатировать, что после М. Н. Суровцова возобладал интерес к политической истории. В Европе лишь синологи К. А. Виттфогель и Фэн Цзяшэн обратили особое внимание на экономику, в Японии — Симада Масао, а в России — Л. И. Думан и Л. Н. Рудов[160].
Сведения из экономической жизни киданей М. Н. Суровцов, вслед за авторами «Ляо ши», излагал по указам императоров, поэтому в работе нет систематического экономического обзора. Тем не менее, общая картина экономического развития налицо. Есть сведения о прекрасном состоянии скотоводства, деятельной работе императоров по распространению земледелия (запрещение войскам вытаптывать поля, создание команд по уничтожению саранчи и строительство «запасных амбаров с хлебом, запасы которых распространялись среди населения в трудное время») (л. 57-58). Новым в экономических взаимоотношениях оседлых и кочевых народов было установление регулярного налогообложения земледельческого населения. М. Н. Суровцов перечислил указы, ставшие юридической основой для целой системы налогов (земельный, торговая пошлина на рынках или перевалах, налог на военные нужды). Впервые именно им был осуществлен перевод разделов «Ляо ши» (цз. 59, 60), посвященных экономическому аспекту истории киданей. Приводимые им сведения уникальны и характеризуют своеобразие киданьской экономики.
Проблемы культуры рассматриваются исследователем выборочно. В «Ляо ши» нет специальной главы, посвященной религиозным воззрениям киданей. Однако М. Н. Суровцов смог синтезировать разрозненные сведения и нарисовать сравнительно полную картину религиозной жизни империи. Во второй половине XIX в. изучение различных восточных культов и вер находилось в зачаточном состоянии, поэтому даже за немногочисленные сведения справочного характера, приводимые в исследовании, М. Н. Суровцова можно признать пионером в данной области. Он критически относился к распространению различных учений в империи. С его точки зрения, это вело к расколу общества, к исчезновению самобытности и целостности киданьской культуры. «Отсутствие единства в религиозных воззрениях народа — причина его упадка, как политического, так и физического (утрата национальных особенностей массы)... Таков взгляд мой на значение религии» (л. 82). Однако противоречивость конфессиональной ситуации в государстве он видит и в ином: «То, что получено извне, никогда не может создать из народа крепкое, государственное тело, и только то, что выработано веками народной жизни, есть основной рычаг, поддерживающий самый состав государства. Таким рычагом и была отчасти шаманская религия». С другой стороны, шаманизм «не предписывает никаких нравственных тенденций, не может сплотить народ и, следовательно, создать из него единое крепкое государственное тело» (л. 82). Причина этого виделась М. Н. Суровцовым в том, что «религия для Востока не играла той роли, какая ей выпала на Западе. Здесь полный индифферентизм, равнодушие, крайнее игнорирование единства религии, между тем, как у нас, на Западе, на этом, кажется, и держится вся государственная жизнь. Восточное государство держится до поры до времени другими рычагами: единством закона, единством крови, единством верховной власти, но не религией. Так что, не ошибаясь, можно сказать, что религиозная сфера киданей была широка (четыре религии), но она не имела никакого значения для государственной жизни, и мы видим, что при первом толчке, при первом крике (выражение китайской истории) Северных варваров, государство (династия) пало политически, а народ должен был подпасть под иго победителей» (л. 82). Мысль далеко не бесспорная, тем более, когда речь идет не о Востоке вообще, а лишь о Дальнем Востоке.
Непосредственно с религией связаны и многочисленные обряды, церемонии, подробно описанные М. Н. Суровцовым. Эти 20 обрядов он не классифицировал и эволюцию не описал, хотя их изменение под влиянием китайской культуры было налицо[161]. Влияние Китая, тем не менее, исследователь видел не только в том, что императоры киданей переняли китайские церемонии, особенно те, которые способствовали возвеличиванию фигуры императора (правители кочевых империй «с принятием императорского титула немало заботились о приобретении этих атрибутов верховной власти, потому что без них, по заимствованной от Китая мысли, не могла с достоинством существовать и сама императорская власть»), но и в том, что они переняли китайский взгляд на них: «Нельзя не признать также и того, что церемонии, как и вообще все заимствования от монархического Китая, были одной из мер, которыми пользовались киданьские императоры для своих прямых насущных целей, т.е. в деле укрепления своей власти среди подданных кочевников» (л. 32). Описания различных церемоний М. Н. Суровцова сохраняют свое значение в силу их уникальности.
Влияние китайской цивилизации, по мнению исследователя, проявилось и в законодательстве киданей (особенно уголовном). В ранний период истории кидани не имели своего уголовного кодекса, «потому что первобытные нравы, благодаря своей относительной чистоте и безыскусственности, чуждые тлетворного прикосновения разлагающихся пороков и отличающиеся поэтому меньшим процентом уголовных преступлений, не вызывали потребности введения репрессивных, карательных мер уголовного закона» (л. 64). Именно процесс внутреннего развития общества, имущественное и социальное расслоение, складывание монархической власти приводили к формированию законодательной базы. Немалую роль в развитии этого процесса и появлении киданьской специфики сыграли контакты с Китаем. Достаточно подробно М. Н. Суровцовым освещена история киданьского права, различные этапы развития уголовного законодательства. Отметил он и специфику этого законодательства: наличие отдельных законов для киданей и китайцев, особая роль обычаев и традиций, жестокость (следствие несоразмерности наказания и преступления) и др.
Изучая экономику, уголовное законодательство, обряды, церемонии, религию, музыку и положение женщин, М. Н. Суровцов пытался доказать: киданям «удалось довести свое материальное положение до более или менее удовлетворительных результатов, особенно в деле разработки руд, мануфактурной промышленности и правильных торговых сношениях с соседними государствами», они уже «вполне освоились с оседлым образом жизни» (л. 56). «Занятие скотоводством не представляло особого интереса, хотя они не оставляли заниматься им и в период оседлой жизни, и мы видим, что оно находилось у них в цветущем состоянии до самой эпохи Тяньцзо». Оседлый образ жизни и «другие роды деятельности» кидани заимствовали от Китая. Влияние широко распространенного в XIX — первой половине XX в. китаецентризма на работу М. Н. Суровцова бесспорно: «...весьма естественно встречать в истории народов стремление к большему развитию материальных средств, высказывающееся в различных постановлениях, более или менее обусловливающих правильный процесс обогащения государства. Кидани в этом отношении не отставали от других народов и стремились по возможности развивать свое материальное богатство, лучшим доказательством чего может служить ряд императорских указов и постановлений... Но надо заметить, что собственными, единичными силами они сделали бы весьма мало, и только при посредстве цивилизованного Китая, его вековых опытов, им удалось довести свое материальное положение до более или менее удовлетворительных результатов...» (л. 56). В наши дни эта же мысль звучит несколько иначе: «Кочевые империи возникали как средство адаптации к крупным земледельческим государствам»[162].
