Михаил Николаевич Суровцов был зачислен в Санкт-Петербургский университет 1 августа 1868 г. без экзаменов, на основании аттестата, и определен на первый курс китайско-маньчжурско-монгольского разряда. Учиться было трудно. Стипендия выдавалась не всегда регулярно. Жить приходилось на частных квартирах. Связь с домом поддерживалась только при помощи почты. Лишь один раз в вакационное время М. Н. Суровцов позволил себе выехать за пределы столицы — в Кременецкий уезд Волынской губернии (со 2 июня по 15 августа 1869 г.). Вероятно, эта поездка была связана с учебными, а не личными делами, ибо билет на дорогу он получил в библиотеке университета. Зарегистрировав билет у кременецкого уездного исправника 13 июня 1869 г., он сдал его в университет после возвращения.
Учеба на факультете была напряженной. Специфика факультета предполагала большую самостоятельную работу студентов. Только «при таком способе занятий студенты факультета восточных языков могли в течение четырехлетнего курса, не совсем достаточного для основательного изучения восточных языков и всестороннего ознакомления с историею и литературою Востока, приобретать отличные познания»[138]. Учился М. Н. Суровцов с желанием и настойчивостью. Об этом говорят лестные отзывы В. В. Григорьева, назвавшего его талантливым китаеведом, а также сведения из личного дела. Как раз ко времени написания им работы о киданях относится такая запись: «Стипендиат Генерал-Адъютанта Игнатьева г. Суровцов состоит... на третьем курсе китайско-маньчжурско-монголъского разряда, экзамен выдерживает весьма хорошо»[139].
М. Н. Суровцов постоянно просил разрешения пользоваться фондами библиотеки больше, чем другим студентам. Того количества книг, которое максимально могло быть выдано на руки студентам (6 томов), ему явно не хватало. Он добился, что ему разрешили «держать» по 14 книг. Результатом такой добросовестной работы явился диплом, в котором значилось: «Совет Императорского Санкт-Петербургского Университета сим объявляет, что Михаил Николаев сын СУРОВЦОВ, из обер-офицерских детей, 21 года от роду, православного вероисповедания... на испытаниях показал: в богословии, китайском языке, истории китайской литературы, маньчжурском языке, монгольском языке, истории монгольской литературы, истории востока, практических занятиях китайским языком, русской истории, русской словесности и французском языке — ОТЛИЧНЫЕ ПОЗНАНИЯ, за которые факультетом восточных языков признан достойным ученой степени КАНДИДАТА и, на основании четвертого пункта § 42 общего устава Российских университетов, утвержден в этой степени Советом Университета 31 мая 1872 года»[140].
После четырехгодичного курса обучения М. Н. Суровцов решил остаться в университете еще на один «прибавочный» год, в течение которого студенты обычно совершенствовали знание языков. Но в связи с тяжелым материальным положением он уже в октябре 1872 г. вынужден ходатайствовать об определении на службу в Азиатский Департамент Министерства Иностранных Дел. «...По сношению, учиненному о нем Министерством Иностранных Дел с Главным начальством Восточной Сибири, к принятию г. Суровцова на службу в Азиатский Департамент препятствий не встречается»[141]. Получив 2 января 1873 г. диплом, кандидат М. Н. Суровцов по просьбе Министерства иностранных дел и с согласия Главного начальства Восточной Сибири отправился на службу в Азиатский департамент.
25 января 1873 г. Департаментом личного состава и хозяйственных дел Министерства иностранных дел было отправлено на рассмотрение в Правительствующий Сенат представление «об утверждении чиновника сверх штата при Азиатском Департаменте Михаила Суровцова...»[142]. Утверждение Сената последовало 22 марта 1873 г. Одновременно М. Н. Суровцов был утвержден в чине коллежского секретаря. Так закончился период его жизни, связанный с углубленной работой над китайскими источниками по средневековой истории Восточной Азии.
Государственная служба М. Н. Суровцова продолжалась недолго. К зиме 1873 г. он серьезно заболел. Некий доктор Муретти заключил, что «есть опасение туберкулеза легких». Больной выехал за границу на лечение. Вскоре тот же доктор Муретти сообщил в Департамент, что «коллежский секретарь Мишель Суровцов... не может вернуться в Россию без опасения для его жизни до весны» из-за прогрессирующей болезни[143]. Видимо, за короткий срок пребывания на службе М. Н. Суровцов успел показать себя с неплохой стороны. Директор Департамента Петр Николаевич Стремоухое разрешил ему жить за границей до полного выздоровления и продлил выплату жалования[144]. Трагический конец был очевиден и для больного. Он просил: «...в случае моей смерти... назначить хотя небольшое пособие моей матушке, проживающей в Сибири, т.к. она, в случае потери меня, лишается всяких средств к существованию... Я почти уверен, что осенью меня не будет... Может быть, Рим или Неаполь замедлят это...»[145]. Точная дата смерти М. Н. Суровцова неизвестна, но можно предположить, что произошло это в 1874 г.
К началу работы М. Н. Суровцова над темой в европейской науке уже существовала некоторая традиция ее изучения, особенно если вспомнить имена Н. Я. Бичурина и В. П. Васильева[146], но сколько-нибудь основательных и концептуальных исследований не было. Одной из существеннейших причин этого было отсутствие тщательно разработанной методологии. В исторической науке первой половины XIX столетия происходила выработка первых научно-мировоззренческих систем. Об отсутствии необходимых «руководящих основ» как недостатке, присущем многим серьезным ученым, говорил и сам М. Н. Суровцов (л. 2).
Интерес к киданям, прослеженный по западной литературе XVIII в., был связан с расширением политических, экономических и культурных связей с Востоком. На первых работах исследователей, предпринявших попытки обобщения данных источников о киданях, лежит печать филоориентализма, стремившегося обнаружить во вновь открываемых культурных ценностях восточного мира идейную опору в борьбе с «феодальной реакцией» и «мракобесием духовенства». Известия восточных авторов европейские исследователи на первых порах заимствовали из книг средневековых путешественников (М. Поло, П. Карпини, Г. Рубрука) и сборников антологического плана, созданных китайскими («Ляо ши шии» / «Подборка пропущенного в истории династии Ляо» / Ли Э, «Ляо ши шии бу» / «Дополнение к сочинению "Подборка пропущенного в истории династии Ляо"»/ Ян Фуцзи) и мусульманскими историками. Однако интересы Д' Эрбло, К. Видлу и других авторов той эпохи (Дегинь, Гобиль, Грозье, Ж. Б. Дюгальд, Ж. Де Майа) не замыкались лишь на истории киданей. Они описывали более обширный период, нежели время правления киданьских династий. Их книгам были свойственны описательность, комплексность, не перевод, а пересказ источников. Не обладая еще навыками строгого научного анализа фактического материала, они стремились примирить разнородные источники, путались в именах и династиях.
Во второй половине XVIII в. произошло знакомство с историей киданей и в России. К этому времени трудами первых русских путешественников и дипломатов в Китае был заложен фундамент отечественной синологии. Развитие отношений с Китаем, формирование различных участков русско-китайской границы и ведение торговых дел требовали специальных знаний и компетентных людей. Первые упоминания о киданях в отечественной литературе основываются на знаниях, почерпнутых в работах западных исследователей. Впервые кидани были упомянуты в «Родословной истории о татарах» Абулгази-хана, переведенной на русский язык известным отечественным поэтом В. Я. Тредиаковским. Был накоплен значительный фактический материал по истории дальневосточных стран и в начале следующего столетия, однако в фокусе оказались уже отдельные проблемы.
