Хуан-хоу (императрица) из фамилии Сяо по имени До-ло-ло, дочь в третьем колене цзай-сяна Цзы-веня. Еще при жизни Дао-Цзуна она была взята во дворец наследника (Яньси) и произведена в янь-го-Вань-феи (феи-принцессы Яньского государя), а с вступлением Тяньцзо на престол она была пожалована титулом Хуан-хоу. Характера необщительного, скромного, была предана церемониальности при дворе (дворцовому этикету), и, может быть, поэтому ее братья Фынь-сянь и Бао-сянь ладили с ней, так как, кроме этого, императрица требовала важности в обстановке... В управление она не вмешивалась, преданная совершенно соблюдению только внешних форм дворцового этикета, который она старалась проводить, впрочем, и в самое управление (т.е. в дух управления). Последовав за императором, когда Нюйчжэньское войско открыло наступательное движение, она умерла от болезни во время охоты императора на Западе (си-шоу).

Точно такого же характера, чуждого вмешательства в государственное управление, была и ее младшая сестра, Юань-фея Гуй-ге. 17-ти лет от роду она была взята во дворец и грамотой пожалована в юань-феи («первая жена»). Эта скромность лучше всего высказывается в том обстоятельстве, что когда слуги украли у неё соболью шубу, она не сказала об этом никому. Умерла почти одновременно с сестрой в ту же пору смутных обстоятельств, открывшихся с появлением Чжурчжэней на киданьской территории и удалением, однако ж, трусливого Тяньцзо в западные пределы государства, где он не переставал заниматься травлей зверей.

Впрочем, по нижеследующим данным об активном участии их братьев (Фынь-сяня и Бао-сяня) в интригах Вень-феи и Элувеня, мы можем думать, что эти две женщины были не чужды того, что разыгрывалось перед их глазами, так как в другом месте истории (в «Бень-цзи» Тяньцзо, цз. 29) мы встречаем положительное указание на то, что Фынь-сянь ратовал за старшего сына Юань-феи, своей сестры, Цинь-Вана, значит, кровавая драма, разыгравшаяся в стенах императорского сераля времен Тяньцзо, не могла не иметь в числе действующих лиц и обеих сестер, т.е. Юань-феи Гуй-ге и Хуан-хоу До-ло-ло, хотя биография этих лиц и не содержит в себе даже намека на такое участие.

Еще большей бесцветностью характера обладала жена Тяньцзо Шигу (имя) из фамилии Сяо, дочь цзай-сяна Северного департамента Чан-ке. «Во 2-й год Шоу-Лун (Дао-Цзуна, 1094) она была взята во дворец и награждена титулом Янь-го-феи. От нее родился Талу[436]. В 3-й год Цянь-Тун (1104) она получила титул де-феи («добродетельной жены»), а вскоре затем, по пожаловании Талу титула Янь-го Вана (ей прибавили титул): цзань-го-Ван. Умерла, сокрушаясь об умерших родственниках».

Что же мы можем вынести из рассмотрения биографий этих трех представительниц высших слоев тогдашнего общества, особенно последней? Какие характерные черты отличают их друг от друга? Приверженность к внешнему этикету одной, скромность другой, косвенное участие их обеих в гаремной интриге, веденой их братьями Фынь-сянем и Бао-сянем — вот чем они отметили себя на память векам. Их безучастность в делах управления и, следовательно, бесследность лучше всего доказывают нам, что влияние женщины в век Тяньцзо, ее нравственный пьедестал был менее, чем низок...

Только одна женщина, жившая одновременно с ними, как бы не подходит под эту мерку, благодаря некоторой светлости, подвижности своего характера. Эта женщина — Вень-фея, жена Тяньцзо из фамилии Сяо.

Сё-сё (се-се), дочь императорского тестя (го-цзё) из дома да-фу[437], понравилась императору на одном пиру у Елюя Да-ге и тайно (?) была введена во дворец. Затем, по предложению императорского дяди (тай-шу) Хо-ла-хе, она была официально введена во дворец и получила титул Вень-феи. От нее родились: Ду-го-гун-чжу Э-ЛИ-ИНЬ и Цзинь-Ван (титул, данный впоследствии) Э-ЛУ-ВЕНЬ. Эстетически развитая, любившая заниматься литературой и даже сочинять стихи, она выказала свою энергию и живость характера, особенно при первых столкновениях с усилившимися Чжурчжэнями, хотя, в тоже время, сочувствовала императору на охоте. Немилостивая к недобросовестным чиновникам, она всех их удаляла от Двора; а ввиду поддержания энергии в борьбе с неприятелем в торжественном собрании чинов сказала следующую речь[438], изложенную ее стихами собственного творчества:

После некоторой паузы она снова сказала окружающим (речитативом):

В ожидании спокойствия (Тай Пин) император помнил ее слова; а когда пришла весть, что большая часть городов (наполовину) взята неприятелем, он окончательно упал духом. Но, несмотря на такую патетическую речь, сказанную ею ввиду поднятия духа уснувшего двора, она, оклеветанная Фынь-сянем, что будто была в заговоре со своим деверем Да-хе-ла (мужем сестры) и пр. относительно возведения на престол своего сына Элувеня, была «награждена» смертью[440]. Я коснусь несколько ее речи. В этой речи мы видим:

1) что при дворе Тяньцзо слишком низко думали о «сильном Северном враге», уподобив его «притону развратников» — это не личный взгляд Вень-феи, нет! Из других фактов, из общего характера борьбы мы можем видеть это еще ярче. Это высокомерие, надо с сожалением заметить, нередко встречается на Востоке;

2) самоуверенность, граничащая с самохвальством и высказывающаяся в словах: «Можно ли, чтобы не очистили Севера»;

3) жалоба на хитрость и продажность родственников, проглядывающая в словах: «Нужно наказать хитрых родственников, живущих среди нас». Это будет понятно, если мы припомним, что И-ду, Му-ла-хань, Гоба, Фо-динь, Жунь-ю и пр. передались на сторону Цзиньцев почти на первых порах столкновения;

4) отсутствие хорошего (отборного) войска. Как известно, оно даже негодовало на правительство за строгость наказаний (см. законодательство), а благодаря слабости наказаний дезертировало и не хотело сражаться (так было после несчастного похода Сяо Се-сяня);

5) малодушие, боязнь императора, что, конечно, он блистательно доказал своим позорным бегством. Поразительна эта черта, если мы сопоставим ее с первою, т.е. высокомерием; она ярко отмечает нам азиатскую тактику, часто встречающуюся, особенно между дипломатами Срединного государства. Лучше всего мы можем видеть это при столкновении их с открытым образом действия Чжурчжэней, бросившихся в глубь Китая. Я останавливаюсь на этих указаниях. Итак, мы видим, что на закате могущества Киданьской империи были еще некоторые люди, деяния или, вернее, взгляд которых на дела, завязывающиеся с Севером, были более или менее безукоризненны; но все же история живой женщины, весь ее пыл ограничился ничем, и двор, заснувший под качкой моря Китайской беззаботности, не воспрянул, не действовал «без слов, но с энергией», а, трусливо подставив свои интересы, погреб себя под слоем новых «Северных Варваров», которых он вооружил против себя своим высокомерием и жестокостями[441].