Императрица Жень-де заканчивает собой, как я уже говорил, ряд более или менее трезвых, влиятельных женщин второго периода, без сомнения, лучшей поры достояний государства и женских нравов. Ей привелось столкнуться уже с женщиной другого направления, другой закваски, женщины-интриганки, вся жизнь которой была посвящена темным честолюбивым проискам, начавшая собой третий период, период разложения нравов и падения самого влияния императрицы на дела государства. Мы познакомимся с ней покороче.

Внучка в пятом колене Агуци (брата императрицы Шуру), смуглая, красавица собой, отличалась крайним честолюбием. Как родилась в ней эта черта характера, намекает нам одно легендарное известие, занесенное, впрочем, на страницы ее биографии, а именно, что ее мать видела однажды во сне ЗОЛОТОЙ СТОЛБ, ПОДДЕРЖИВАЮЩИЙ НЕБО. Если присоединим к этому сознание ей своей красоты, ту любовь, какую она встретила со стороны Шэнь-цзуна, то эта черта характера будет для нас совершенно понятна. Притом лица, ее окружавшие, не имели тех качеств, какими наделила ее природа. Значит, она могла вполне рассчитывать на поддержку мужа, а после — сына, вступившего на престол после смерти отца (она, впрочем, регентствовала). И, действительно, мы видим, что она забирает все управление и окончательно овладевает своим сыном. Для нее мало было своего собственного возвышения, она хлопочет и о своих родственниках, своих братьях: Нень-цзяну и пр. После удачной вылазки против императрицы Жень-де, которую она, как мы видели выше, успела удалить в Шень Цзинь, она, вследствие одной инерциальной силы привычки совещается с братьями, которые теперь уже благоговеют перед ней, относительно кандидатуры своего младшего сына Чжун-юаня, т.е. стала интриговать уже против сына императора. Чем же иначе объяснить это, как не силой инерции, болезненною страстью к разным новым комбинациям? Но Чжун-Юань[427] (брат императора), может быть, сознававший всю невозможность подобного дела, чтобы выпутаться из беды, донес об этом императору. Этот последний отобрал у императрицы (теперь она уже получила титул Хуань-тай-хоу — матери-императрицы) все значки и печати и сослал ее в Цинь-чжоу. Там она прожила, однако ж, немного времени и была снова приглашена ко двору, но уже не могла иметь такого влияния (собственно силы в интригах): значение ее пало и уже навсегда. После, однако ж, она несколько исправилась и явилась поборницей тех начал, которые проводил ее сын, наследовавший их от Шень Цзуна. По смерти Синь-цзуна она жила уединенно и, не имея родственников, встретила некоторое сочувствие в одной из своих невесток. Когда она стала плакать перед гробом покойного императора, Цинь-Ай сказала ей: «Твои годы еще не Бог знает какие, зачем сожалеть о потере, которую ты понесла?» В первый год Цинь Нинь (Дао цзуна 1056) она получила титул тай-Хуан-тай-хоу (императрицы-бабушки) и вскоре скончалась. От нее остались две дочери: И-му-синь и Шоке, но эти последние ничем не ознаменовали себя. Вообще, мы можем сказать, что гунь-чжу (принцессы) Киданьских государей не имели никакого активного участия в делах трона: выходя замуж за каких-нибудь цзай-сянов или чумиши, они этим самым прерывали всякие связи с двором и только в своей семье, может быть, имели значение, но это не входит в программу династиционной истории и, следовательно, деяния их для нас покрыты тьмой неизвестности.

Итак, императрица Цинь-Ай, как я уже говорил, является первой представительницей на сцене серальных интриг, первой темной тучей, которой суждено было так разрушительно разразиться над дворцом Киданьских хуаньди. По смерти она оставила не очень выгодную память о себе, доказав всему тогдашнему свету, что честолюбие женщины есть бесконечно большая величина, действующая иногда инерциально, особенно если будет дан счастливый толчок сначала.

Впрочем, жившая при ней императрица Жень-и (собственное имя которой Толи) не отличалась теми качествами, какие можно бы было ожидать благодаря первому дебюту императорской жены на сцене гаремных интриг.

По своей энергии и неустрашимости императрица Жень-и является последним отзвуком той эпохи, когда жили и действовали Шуру, Жуй-чжи и тому подобные устроительницы государственного хозяйства. Самым блестящим деянием, отличающим ее от других дюжинных лиц, соцарствующих с ней (Гуй-фей, жена Синь-цзуна), бесспорно, должно считаться обнаружение ею[428] заговора Чжунь-Юаня, а затем, когда Дао Цзун, по эксцентричности своего характера, не захотел принять мер осторожности, и заговорщики подняли знамя бунта, усмирение личным начальством над войсками всех мятежников. Другие черты в ее характере — добродушие, высказывающееся в принесении жертвы за умершего в изгнании Чжун-Юаня, снисходительность и заботливость о бедных, обнаруживающаяся в раздаче последним всех подарков, какие она получала к новому году и дню рождения от вассальных и других государств — заслуженно ставят ее в ряд светлых личностей прошлой эпохи. Впрочем, век Дао Цзуна не был беден подобными деяниями.

Вот как рассказывает о ней сама история. «Старшая дочь младшего брата императрицы Цинь-Ай Сяо-му, по осанке необыкновенно грациозная, красивая и симпатичная лицом, она была взята во дворец и родила там Дао-Цзуна. В 4-й год Чжунь Си (1035) она была произведена в Хуан-хоу с пышным впереди титулом: чжень-и-цзы-хо-вень-хуй-цунь-цзинь-гуань-ай-чунь-шень-хуан-хоу. При Дао-Цзуне она получила титул Хуан-тай-хоу (императрицы-матери), а в 9-й год Цинь-Нинь (1064[429]) принимала живое участие в усмирении мятежа Чжунь-Юаня. Дело было таким образом. Некто Елюй Лянь, управляющий дворцом Лунь-Циня (Сяо-Вень-Хуан-ди, Синь-цзуна) «дунь му»[430] (твердой любви), доложил тайно императрице о затевающемся бунте, в котором главными руководителями были Чжунь-Юань и его сын Нилугу (Ниругу). Императрица передала об этом императору. Тот все-таки сомневается в возможности подобного заговора... Жень-и сказала ему на это: «Это тайное общество может сделать очень многое, поэтому нужно нарядить следствие». Император, несмотря на совет, запретил относиться к нему строго; но когда бунтовщики открыли военные действия и напали на походный дворец императора, бывшего тогда на охоте, Жень-и лично приняла начальство над войсками (вей-ши, гвардией) и разбила мятежников наголову, причем большая часть сопротивляющихся пришла к покорности. Во 2-й год Тай-Кань (1077) она умерла и по смерти получила надгробный титул: жень-и Хуан-хоу. Вот так обрисовывает ее характер сама история. Императрица была человеколюбива, сострадательна, скромна и преисполнена добродетелей. Каждый раз, как она получала подарки от всех государств (го) ко дню рождения и новому году, раздавала их бедным людям. Однажды она увидела во сне, что будто Чжунь-юань[431] сказал: «Кости чиновника (т.е. мои) находятся на Север от Мей-цзы-шань (горы в Маньчжурии, где и река тоже имеется, под которой стоял Ляо-янь (Дунь-Цзинь)) и совершенно заброшены без внимания». Когда императрица проснулась, она, тронутая состраданием к его дому, приказала принести за него жертву небу (лей).

Как смотреть на это последнее сказание? Очевидно, оно носит на себе печать легендарную и, может быть, вымышлено. Однако ж, по общему облику ее деятельности, открытой, благородной натуре, мы можем думать, что это последнее сказание могло быть и в действительности. Во всяком случае, императрица Жень-и представляет собой образчик таких женщин, которые еще могли воспитаться в безукоризненное царствование Дао-Цзуна и принимать такое деятельное участие в делах государства, как и их прототипы — Шуру и Жуй-чжи. Последняя активная роль, какая выпала на долю императрицы Жень-и, заставляет думать, что женщина в эту эпоху делает как бы последнее усилие для возврата прежнего положения, но пассивность Сюань-и и Хуй-фей, следующих за ней, указывает нам уже, что это усилие было только моментальной вспышкой, кончившейся ничем.