Но составленным таким образом сводом законов правительство Дао Цзуна не довольствовалось, ибо, как говорит сам указ, нельзя научить народ всему, что содержит изданное уложение, потому что народ глуп и не понимает уклонений от норм закона, его сложных установлений и действует под влиянием страстей; притом чиновники, на которых возлагается обязанность объяснения его народу (судьи — применители закона), не отличаются добросовестностью и часто противозаконным толкованием действуют во вред закону. Вследствие таких печальных обстоятельств и ввиду того, что многие статьи закона не отвечают своему назначению, оказывая даже отрицательный результат совращением (?) народа, было постановлено: со времени издания сего указа (с 1-го года Тай-Кань, с 1075) следовать древним узаконениям (цзю-фа), все же прочие, по тщательном рассмотрении и выборке некоторого элемента, соответствующего высказанным нуждам, отбросить... В силу такого поворота, с 1-х годов прав. Тай-Кань стали употреблять старый кодекс закона, вызванный, как я уже говорил, печальным положением дел в государстве и желанием правительства возвратить самое общество к той эпохе, когда ярко горело солнце сильного, молодого государства, управлявшегося крепкими вожжами военной дисциплины времен Тай-цзу, ибо, как мы выше видели, основой теперешнего законодательства было единство (тогда как прежде было разделение, разграничение закона для Китайцев и Киданей) как для Китайцев, так и для Киданей, в виду той запоздалой мысли, чтобы слить Китайский элемент с национальным и, таким образом, парализировать его мощное, усыпляющее влияние на дух первенствующей нации...

Для пояснения сейчас высказанной мысли я сделаю маленькое отступление. Мне могут возразить, что Дао Цзун вовсе не имел мысли возвращать общество к прежнему порядку вещей, тем более, устранять от него влияние Китайского элемента, его усыпляющего значения, потому что на страницах истории (Бень-цзи, ц. 21, 22, 23, 24, 25 и 26) этого императора находятся некоторые факты, которые подтверждают возражение, а именно, что он основал университет на Китайских началах, заботился о раздаче книг ши-цзи Сыма Цяня и вообще Китайских (хань-шу), делал сам толкование на классические книги и т.д. Это не противоречит нисколько проводимой мной мысли, потому что тут другая сфера, сфера науки, которая при извечном направлении не усыпляет деятельность гражданина, а, напротив, порождает ее еще в больших размерах, давая пищу его уму. Да, наконец, чтоже мог иначе сделать этот император, страстно не любивший просвещение, за неимением своей собственной, национальной литературы? К кому он мог обратиться, как не к Китаю, у которого были такие обильные умственные сокровища, которые, при известном пользовании, могут и не оказать тех последствий, какие мы видим в Китайском народе? Да притом, надо еще доказать, что именно литература Китая привела его к застою? Нельзя ли объяснять этот застой гораздо проще и ближе к действительности: отсутствием в народе нужд в других нациях, высоким мнением о себе и, т. образом, нежеланием воспринимать чуждые элементы, обилием отечественных произведений, качествами жаркого климата и пр., а не влиянием литературы, науки, потому что мы видим, что с появлением новых, здоровых философских идей в Китае, особенно в цар. династии Сун (с 960-1179), появлялись и такие замечательные социальные деятели, как Ван-ань-ши, Фуби, Хань-ци, Чжуси и др., из которых 1-й даже заявил, что борется против застоя общества и, след., может ли апатичная литература создать такого деятеля-мыслителя? Кроме того, подтверждение своей мысли я вижу и в том обстоятельстве, что Дао Цзун старался собирать народные песни (ц. 21), подобно Вень Вану и Чжоу Гуну династии Чжоу, собиравших их не только для того, чтобы составлять понятие об управлении провинциями, о нуждах народа, но и для проведения народного элемента в литературе, что могло поддерживать народный, национальный дух. Тот же поворот к прежней обстановке видим мы и в других его постановлениях: в употреблении старой монеты, в издании закона относительно платья со старым покроем[381] (ц. 22, 23, 24, 25, 26), т. обр., не могу не видеть также подтверждение своей мысли и ее истинности и в деяниях последующего Цзиньского государя Ши-цзуна, также стремившегося выпутаться из оков всеохватывающего Китайского гения. Между ними есть аналогия, разница только в том, что один начал дело поворота за 50 лет (Дао Цзун), а другой за 70 (Ши-цзун) до падения династии. Отсутствие завоевательных стремлений в это царствование (т.е. при Дао Цзуне) также говорит в пользу моей мысли. Итак, кажется, этих фактов достаточно, чтобы убедиться, что первые представители Маньчжурской расы, исторические деятели у стен Китая, сознавали развитие начал, на которых основывали свой быт 2 национальности, и стремились отделить себе, устраняя, таким образом, тот диссонанс, который всегда ведет к печальным результатам.

Перейдем же теперь к рассмотрению приложения старых законов, прежде всего имевшего место в серальных интригах императорского двора. Вот одна из них, по которой мы можем заключить, что за неверность императору императрицы подвергались пыткам и затем смерти. Не лишним считаю рассказать самое дело, представляющее очень глубокий интерес, как по бессмысленности[382] и дерзости интриги, которую вел всесильный тогда министр И-синь, так и по слабости характера самого законодателя, делавшего утверждение приговоров с завязанными глазами и на помочах «правой руки». Как-то служанка Дань-даньского дома в сообществе с другими по наущению И-Синя, тогда бывшего чу-ми-ши Северного департамента, открыла обвинение против императрицы (хуан-хоу, жены Дао-Цзуна) СЮАНЬ-И. И-синь тотчас схватился за это дело и, по вытребовании (!) от императора указа, начал допрос и розыск, чтобы придать самому делу должный официальный характер, разъяснив все мотивы обвинения. По снятии справок и составлении обвинительного листа императрица была приговорена к смерти («награждена смертью»); род же ее был подвергнут пыткам. Труп самой императрицы был отправлен к тому же роду (цзя, дом, семейство). Мимоходом замечу, что это уже был 2-й приступ со стороны И-синя: первый ему не удался, т.к. императрица б. оправдана, и только какой-то род музыкантов (лин-жень) бежал (видимо, спасаясь от козней всесильного министра).

Расскажу теперь, как И-синь (И-сунь) повел интригу против оставшегося сына убитой императрицы Жуй'я (Юй'я, соб. имя которого б. И-ла-хань), как сильно боялось тогдашнее правительство бунтов и замыслов о ниспровержении существующего порядка, издав закон о награждении за открытие бунтов и о наказании — за умолчание об них...

Ссылка и плети — по 1-му обвинению в заговоре и возмущении. Смертная казнь за намерение возмутиться — по вторичному обвинению. Из этого дела мы видим, что по вторичному обвинению за намерение ниспровергнуть существующий порядок полагалась смертная казнь с допросом под пытками. Дело было вот как. В 3-й год Тай-Кань (1078) И-синь совещался со своими товарищами завести какое-нибудь дело о Хуань-тай-цзы (наследный принц Жуй) и таким путем погубить его, посему тайно было приказано (со стороны И-синь'я) ху-вей-тай бао (воспитателю наследника — адьютанту) Ча-ла[383] открыть обвинение, что, будто, чу-ми-юань-ши Сяо СУСЕ и пр. 8 человек затеяли возвести на престол сказанного хуань-тай-цзы. Когда Чала сделал по сказанному, то императорским указом было определено Су-се и Тобу-цзя выслать, а ху-вей'ю Саба и прочим 6 человекам (всего, значит, 9?) каждому дать по 100 плетей и сослать на границу[384]. Сначала этим дело и кончилось, и И-синю не удалось сразу достигнуть своей цели, но, как увидим ниже, он не унывал. Может быть, под влиянием такого обвинения в замыслах против верховной власти Дао Цзун издал указ, которым определял следующее: «Тот, кто объявит о заговоре, будет награжден чиновническими титулами (повышен); если же не объявит, то подлежит допросу и смерти».