Таким образом, принципы игры имеют огромное значение в теории художественного воспитания у Платона. Точно так же и рассказывание сказок детям ставится у Платона очень высоко, хотя и с разными оговорками (II 664 d). Обучение мусическим искусствам до тринадцати лет рассматривается Платоном довольно мало.

Предписывая обучать грамоте детей с десяти до тринадцати лет, Платон считает необходимым с тринадцати до шестнадцати лет обучать игре на лире (VII 810 а); а после шестнадцати лет молодой человек должен изучать арифметику и астрономию (809 с), причем педагогические правила, даваемые здесь Платоном, обладают большой строгостью и даже угрозой наказания в случае нарушения этих правил. Впрочем, обучение арифметике Платон относит к определенному возрасту не очень ясно. У Платона имеются пространные рассуждения об изучении поэзии и даже о знании наизусть лучших поэтов с подробными указаниями относительно моральной высоты изучаемых здесь поэтов (810 е - 811 е). Кифаристика тоже входит в число обязательных предметов обучения при условии точной настройки струн и одноголосого пения и при условии отсутствия всякой пестроты, напряженности и уточненности напевов и аккомпанемента (812 de). Танцы тоже являются предметом обучения и тоже при условии исключения всего некрасивого и безобразного в движениях человеческого тела (816 de). Математикой, под которой Платон понимает здесь логику, геометрию и астрономию, учащиеся должны заниматься очень долго, до тридцати лет, за исключением двух или трех лет перед двадцатилетним возрастом, когда юноши должны прекратить изучение наук и всецело посвятить себя военному делу. Об этом, правда, говорилось еще в "Государстве" (VII 537 ab). Необходимо припомнить здесь также и то, что в "Государстве" требовалась (выше, стр. 187) в период с двадцати до тридцатилетнего возраста систематизация знаний, полученных в раннем возрасте, после чего граждане в возрасте с тридцати до пятидесяти лет должны были заниматься высшей наукой, диалектикой. Таким образом, в "Законах" образование и воспитание мыслится в виде только изучения грамоты, избранной поэзии, математики, музыки и гимнастики, хотя это изучение представлялось Платону отнюдь не легким (Legg. VII 812 е). О том, что изучение всех этих наук и искусств сплеталось у Платона в одно целое с воспитанием гражданина, государственного деятеля и даже воина (I 641 с, VII 797 а), об этом и говорить нечего.

Названные в заглавии принципы и составляют итог теории художественного воспитания в "Законах" Платона, а заодно и всей эстетики в этом произведении. Это весьма странное соединение эстетических принципов уже рассмотрено выше (стр. 146).

Из всего изложенного вытекает, что наивысшая красота и наиболее прекрасная жизнь, по Платону, заключается в добродетельном законе и в безусловном выполнении этого закона как во всех больших и главных явлениях жизни, так и решительно во всех ее мелочах.

Закон, закон и закон, и притом прежде всего закон государственный, который является одновременно также и законом религиозным и моральным, - вот основной принцип эстетики Платона и его теории художественного воспитания.

Нерушимое, безоговорочное и абсолютно точное выполнение закона - это, по Платону, и есть наивысшая красота и наивысшее прекрасное.

Правда, закон этот сам базируется на абсолютно правильном движении неба и всех его светил. Но это - одно и то же: движение неба и вся человеческая жизнь. "Менон" вовсе не имеет своим предметом изучение геометрии и ее априорных свойств, но вся эта геометрия здесь трактуется только в виде образца для добродетели. "Федр" вовсе не есть диалог, посвященный проблемам любви, но проблемам совершенной риторики, а все рассуждения о любви трактуются здесь только как образцы той или иной риторики. "Государство" и "Политик" только внешним образом изъясняют нам общественную закономерность; на самом же деле, по мысли Платона, они являются только космологическими трактатами. Единственный систематический трактат Платона "Тимей" написан им только для анализа общественно-политических проблем, как об этом совершенно откровенно говорится в самом начале диалога.

Итак, постоянный и однообразный закон движения неба, по Платону, есть только предел общественно-политического закона. То и другое есть абсолютная красота, и никакой другой эстетики Платон совершенно не проповедует.

Но вот что оказывается странным и неожиданным. Абсолютная астрономия и абсолютно подчиненная законам общественность должны настолько войти во всю психику человека, настолько должны безусловно войти во всю его телесную организацию и настолько должны определить собою всю человеческую мораль, что у человека уже не остается ничего индивидуального, ничего произвольного и никаких неожиданностей. Вся психика, вся мораль и даже все тело человека должны быть в том же самом смысле законны и соответственны закону, как и все общество, взятое в целом, и как все небо, взятое во всей совокупности своих движений. Такая физиология, психология и мораль тоже есть наивысшая красота, и ничего прекраснее этого нельзя и представить. Но ведь человек - живое существо, со своими жизненными потребностями, со всеми своими моральными стремлениями и прежде всего со всей своей любовью, без которой невозможно продолжение самой жизни. И вот оказывается, что человек в своих самых интимных потребностях и стремлениях есть не что иное, как абсолютный закон, общественно-политический и космологический. Если человек хочет быть прекрасным, он больше всего должен любить государство с его неподвижными и непрерывными законами. Самое большое эстетическое чувство у того человека, который любит небо с его постоянными и вечными законами движения и который в самой последней своей интимной глубине только и любит строжайшее государство и вечные законы небесного движения.

Но мало и этого. Наибольшее удовольствие для человека - это петь, играть на инструментах и плясать: Тут тоже сказывается самая интимная, самая непререкаемая и вечная эстетика Платона. Всю свою жизнь человек только и должен воспевать государственные законы, плясать вечную и неизменную общественность и играть на инструментах только небо с вечными законами его движения. И не только какой-нибудь один человек или группа людей должны петь и плясать абсолютную законность мира и жизни. Нет, решительно все люди, а не только специально тренированные актеры, решительно все государство, а не только его начальники и правители, но решительно все граждане, сверху донизу, и днем и ночью только и должны заниматься одним - играть, петь и плясать. Никаких потребностей у отдельного человека не должно быть, кроме общественно-политических и притом предельно строгих. Никакой любви ни у какого человека не должно быть больше той, которая имеет своим предметом небо и его вечное движение. Настоящая и максимальная полная эстетика "Законов" - не иметь ничего личного, не иметь ничего интимного, не иметь никакой любви, кроме как к закону, закону и закону.

Но и этого еще мало. Человек почти всегда имеет потребность выпить, его интересует, веселит и бодрит вино. А так как закон должен вечно всех веселить и бодрить и вечно всем доставлять только одно наслаждение, то Платон в "Законах" привлекает также и винопитие как один из составных и главнейших моментов своей эстетики:

"Сперва он [напиток] делает человека, который его пьет, снисходительным к самому себе; и чем больше он его отведывает, тем большими наполняется он надеждами на благо и на мнимую силу. В конце же концов он преисполняется словесной несдержанностью, точно он мудр, преисполняется всяческим своеволием, всяческим бесстрашием, так что, не задумываясь, говорит и совершает, что угодно" (I 649 b).