Образное искусство он делит в "Софисте" (выше, стр. 25) на уподобительное и фантастическое, воображаемое, называя уподобительное тоже подражанием, но - в смысле буквального воспроизведения размеров (имеется в виду живопись). Здесь вносится неожиданный оттенок, а именно подражание пространственному предмету не может, как оказывается, содержать никакой перспективы, поскольку перспектива есть наше субъективное представление и никаким размерам объективного предмета не соответствует. Перспектива, стало быть, судя по "Софисту", "фантастична", но не "уподобительна". Конечно, в конце концов это вопрос чисто терминологический; и если бы под подражанием пространственным предметам Платон действительно понимал отсутствие перспективы в живописи, то мы в таком простом виде и запомнили бы учение Плагона. Но обнаруживается, что в "Софисте" есть еще другое определение подражания, вернее, третье - так как, с одной стороны, уже все образное творчество было объявлено подражанием, а потом оказалось, что подражанием нужно называть только такие произведения искусства, которые лишены перспективы. Третий оттенок понятия подражания в "Софисте" сводится к тому (выше, стр. 25), что подражание основывается не только на отсутствии перспективы, но и на том, что художник лишен всякого знания того предмета, который он рисует без всякой перспективы. Это барахтанье в недрах чистой субъективности, лишенной всякого устремления к объективному предмету, по-видимому, вполне тождественно с тем подражанием, о котором говорится в "Кратиле". Никаких разъяснений по этому вопросу Платон, к сожалению, в "Софисте" не дает, почему указанные три концепции подражания в "Софисте" воспринимаются просто как непродуманные противоречия. Однако, поскольку и в III книге "Государства" и в "Кратиле" все же оставалась некоторая лазейка для объективистического понимания подражания, постольку и здесь, в "Софисте", Платон кроме чистого субъективизма и релятивизма тоже оставляет за подражанием возможность быть представлением о реальной действительности, но, правда, понимая под таким представлением только буквальное воспроизведение.

В целом и "Кратил" и "Софист" вносят существенное уточнение в концепцию III книги "Государства". "Кратил" отличает подражание от субъективно-релятивного психического процесса тем, что признает возможность подражания идеальным сущностям, о чем не было ни слуху ни духу в III книге. В "Софисте" же, наряду с актами субъективно-релятивными, в подражании признаются и такие образы, которые и обладают творческой природой и могут соответствовать объективной действительности, по преимуществу в ее буквальном содержании. Как-никак концепция этих двух диалогов безусловно шире концепции III книги "Государства". Этим мы отвечаем на то сомнение, которое было высказано выше в связи с III книгой "Государства", именно - с вопросом о том, чем же отличается, по Платону, подражательное искусство от неподражательного. Теперь можно сказать, что оно отличается либо определенным наличием в нем образа, так или иначе отражающего действительность, либо направленностью на сущность предметов, на их смысл, так что подражание предметам есть подражание их сущности, их смыслу. При этом "Кратил" рассуждает строже "Софиста", потому что он прямо говорит о "сущности", а не просто о буквальном содержании материальной действительности.

Если иметь в виду рассуждения "Софиста", то уже и в этом диалоге допускаемая объективность подражания сильно ограничена. Как мы видели, объективность ограничена буквальностью. Гораздо шире и глубже та критика подражания, которая содержится в X книге "Государства".

Достаточно начать уже с того, что подражательная поэзия целиком изгоняется здесь из государства (595 а), что, впрочем, мы находим и в III книге "Государства" (выше, стр. 35). Художник (живописец), согласно выраженному здесь взгляду Платона, имеет дело с "явлениями", но не с "действительно существующими вещами" (596 е). Здесь очевидное расхождение с "Кратилом", где имя объявлено подражанием сущности. Но в X книге "Государства" дается и некоторого рода систематическая концепция. Платон проповедует, что бог создает только идею скамьи, плотник - отдельную скамью, живописец же только изображает сделанную плотником скамью. Таким образом, живописец, трагические поэты и прочие художники суть подражатели третьего разряда. Бог не создает отдельных скамей только потому, что все скамьи, взятые вместе, все равно представляют собою некое единое, родовое понятие. А так как свои понятия идеи Платой мыслит субстанциально, то создание богом родовой скамьи является в то же самое время и созданием скамьи как идеальной вещи. После этого не удивительно, что плотники создают свои единичные скамьи. Лишь бы существовала, родовая идеальная скамья, а создавать в подражание ей отдельные единичные вещи - дело нехитрое (597 а - е).

Но что же тогда создает художник? Поскольку подражание относится только к явлениям, а не к истинно сущему, постольку подражатель вещам был бы полезнее, если бы создавал самые вещи, а не только их изображения. Но Гомер не знает истинно сущего, и поэтому он не стал ни законодателем какого-нибудь государства, ни военачальником, ни воспитателем, вроде Пифагора. Лучше быть реальным сапожником, чем живописцем, который этого сапожника изображает. Гомер - подражатель образов добродетели, а не самой добродетели, и потому он не воспитатель в ней (598 а - 601 b). Подражатель вещи не знает, как делается сама вещь и как она употребляется. Узда и удила делаются соответствующими мастерами, которые и знают, как ими пользоваться. Подражатель же не знает, как делать вещи и как ими пользоваться. И поэтому "подражание есть какая-то забава, а не серьезное упражнение" (602 d). "Мера, число и вес" являются действительными орудиями познания вещей и пользования ими (602 d). Но живописцы изображают только то, чем представляется вещь с той или другой ее стороны, то есть они всецело находятся во власти субъективных отношений. Они далеки от "разумности" (602 е). "Подражательное искусство худое в себе, с худым обращаясь, худое и рождает" (603 b).

"Душа наша переполнена тысячами подобных, сталкивающихся вместе противоречий" (603 d). "Ум и закон" противостоят страстям, и потому в случае несчастья человек должен сдерживать самого себя, повинуясь уму и закону, а не кричать и плакать, подобно младенцам, получившим ушиб и не знающим, что с этим ушибом делать. Чем больше страстей, тем больше материалов для подражания. Но со страстями необходимо бороться, поэтому подражание в данном случае может принести только вред. Если человек разумно сдерживает самого себя и чуждается страстей, то подражанию тут вообще нечего делать (604 е).

Подражатели стремятся только угождать толпе и неразумной части души, и поэтому им не место в идеальном государстве (605 b). Подражание приносит огромный моральный вред. Трагические страсти и комическое шутовство резко противоречат тому, чем должен быть человек, когда он в своей собственной жизни становится жертвой трагедии или комедии. Сценические страсти только мешают ему в своей собственной жизни сдерживать себя самого и разжигают в нем то, что его недостойно.

Платон делает самые радикальные выводы относительно Гомера и всей подражательной поэзии вообще, хотя "мы сами сознаем себя в восторге от нее" (607 с). Нужно считать очень важным текст о внутреннем управлении человека самим собой и об его "великом подвиге", когда он отказывается от разных благ, в том числе от поэзии, ради высшей морали (608 b).

Таким образом, X книга "Государства" отвечает, по крайней мере, на один вопрос, который остался неразобранным в III книге этого диалога, а именно здесь признается подражание не только в виде иррационального субъективного процесса, но и подражание, направленное на объективную действительность. Но только эта объективная действительность понимается в X книге "Государства" слишком в буквальном виде. Правда, в X книге "Государства" яснейшим образом формулируется тот объективный вид подражания, который содержится в самых обыкновенных ремеслах, когда, например, плотник, согласно своей определенной идее, создает скамью. Этим значительно расширяется концепция и III книги "Государства" и "Софиста". Подражание, следовательно, признается Платоном в X книге "Государства" совершенно безоговорочно, но только оно сводится здесь к чисто физическому производству. На это физическое производство были намеки и в "Кратиле" и в "Софисте". Но там Платон не доводил свою мысль до такой крайности и до такой совершенной ясности. Настоящее искусство здесь, по Платону, есть просто производство. Всякое другое искусство, если даже оно воспроизводит какой-нибудь предмет, все равно является ненужной забавой и тоже в конце концов сводится к субъективистической иррациональности и прихоти. Наконец, в X книге "Государства" еще больше, чем в III книге того же диалога, разоблачается полная безнравственность всякого подражания, так что ставится под вопрос даже и то буквальное подражание, которое Платон считает объективным и более или менее допустимым.