Отсюда и вытекает огромное значение эстетики винопития. Если мы хотим испытать человека в его добродетельной жизни, мы должны его подпоить; и - станет видно, насколько этот человек добродетелен. А особенно важно питейное дело для воспитания; например, для воспитания мужества, бесстрашия или здравомыслия. Человек, который часто выпивает, но не впадает в излишества, упражняет свою волю и делается более добродетельным, обостряя к тому же свои психические способности. Поить людей для их воспитания - "дешево, безопасно и быстро", а к тому же гораздо эффективнее, чем всякие моральные наставления (646 е - 650 b).

В задачу истории эстетических учений не входит критика всех этих учений с точки зрения социально-политической, моральной или физиолого-психологической, иначе эта история превратилась бы в сплошные памфлеты или дифирамбы. Относительно изложенной эстетической теории Платона можно сказать, что она резко противоречит тому, что обычно думают и говорят о Платоне. Питейная эстетика Платона, конечно, пока еще не заставляет выходить его за пределы идеализма. Но становится ясным, что автор подобного рода питейной теории вовсе не такой уж отвлеченный мыслитель, вовсе не такой уж набожный почитатель богов, и что он очень далек от всякого аскетизма. Воспитание чувства красоты, а заодно и моральное воспитание рекомендуется проводить здесь при помощи целесообразно организованного винопития. Это материализм в бытовом отношении. К этому присоединяется весьма трезвый взгляд на природные свойства человеческого организма, на основе которых (а вовсе не на теории идеи) и строится эстетическая теория.

Три основных хоровода, по традиции, продолжают носить имена богов - Аполлона, Муз и Диониса. Но об этих богах говорится настолько мало, и они играют настолько незначительную роль, что сведены почти к роли простой номенклатуры. Слово "Муза" Платон очень часто употребляет даже чисто нарицательно, в смысле - просто "художественное произведение". Если бы Платон вместо хороводов в честь Аполлона, Муз и Диониса говорил бы о хороводе №1, хороводе №2 и хороводе №3, то от этого ничего не убыло бы из его теории. Вместе с тем Платон вовсе не становится от этого демократичнее, так как очень резко возражает против участия толпы в эстетических суждениях и оценках, поручая их только избранным знатокам (659 ab, 670 b-d, 670 b-d, VII 802 b). Оставаясь аристократом и идеалистически мыслящим философом, Платон здесь настолько мало заинтересован в религии и мифологии, что готов принять всю человеческую жизнь за кукольную комедию. О том, что это суждение Платона о людях как о куклах и игрушках не случайно, свидетельствуют и другие тексты (например, VII 803 с, 804 b). И вообще отношение Платона к жизни - не очень серьезное и скорее даже презрительное. "Человеческие дела не заслуживают особых забот; но все же необходимо о них заботиться, хотя счастья в этом и нет" (803 b). Это вызывает даже возражение со стороны одного из собеседников в "Законах": "Ты совершенно принижаешь наш человеческий род, чужестранец!" (804 b).

У Платона проповедуется здесь смесь религии, борьбы за существование, вечной пляски, игры, пренебрежения к жизни и железной законности. "Именно в мире должен каждый как можно более и как можно лучше провести свою жизнь. Итак, в чем же заключается правильный взгляд? Надо жить, играя. Что же это за игра? Жертвоприношения, песнопения, пляски, чтобы быть в состоянии снискать милость богов к себе, а врагов отразить и победить в битвах" (803 de).

Кроме общей возрастной и физиолого-психологической характеристики трех хороводов Платон устанавливает еще несколько тезисов относительно того, что мы сейчас могли бы назвать художественным методом, хотя этого последнего термина Платон не употребляет.

Именно Платону хочется составить себе ясное представление о том, как соотносятся между собою эстетический субъект и эстетический объект в художественном произведении. Тут нельзя отказать Платону в четкости формулировки того, что такое эстетический субъект.

"Наслаждение служит правильным мерилом только в таких вещах, которые хотя не производят никакой пользы, истины и сходства, однако, с другой стороны, не доставляют и никакого вреда, но творятся исключительно ради того, что при других предметах является только сопутствующим, то есть ради приятности, которую прекрасно можно назвать наслаждением (hedone), если с ней не связаны вышеупомянутые свойства. - Ты говоришь только о безвредном наслаждении? - Да, и я называю это развлечением (paidia) тогда, когда оно не приносит ни вреда, ни пользы для чего-нибудь достойного усердия и упоминания" (II 667 de).

Это очень ясная формулировка. Платон хочет сказать, что эстетическое удовольствие имеет самодовлеющее значение. Оно не служит никакой человеческой практике, будучи совершенно бескорыстным и незаинтересованным ни в каком жизненном действии. Оно в жизненном смысле и бесполезно и безвредно. А мы бы сказали, додумывая Платона до конца, что оно в жизненном смысле и беспредметно, или, вернее, что оно не заинтересовано ни в какой специальной предметности.

Но если Платон оставался бы только на этой точке зрения, то его воззрение не содержало бы в себе ничего античного. Как античный философ, Платон категорически требует опоры всякого эстетического переживания на определенный предмет. Он прямо пишет: "Большинство утверждает, что степень получаемого душой наслаждения и служит признаком правильности мусического искусства. Однако такое утверждение неприемлемо и совсем нечестиво" (655 d). Развитием этого тезиса является целое рассуждение:

"На основании только что сказанного уже нельзя утверждать, будто мерилом всякого рода воспроизведения является наслаждение, или же неистинное представление. То же самое и по отношению ко всякому равенству. Ведь равное является равным и соразмерное соразмерным не потому, что так нравится или так по вкусу кому-либо, но мерилом здесь является по преимуществу истина, а не что другое... А всякое мусическое искусство мы признаем искусством изобразительным (eicastice) и воспроизводящим (mimetice)... Следовательно, совершенно нельзя согласиться с положением, будто мерилом мусического искусства является наслаждение. Если где и существует такое мусическое искусство, то всего менее должно искать его, точно это что-то серьезное. Надо применять только тот род мусического искусства, который, вследствие воспроизведения красоты, обладает сходством с ней... Поэтому люди, ищущие самую прекрасную (calliste) песнь и Музу, должны разыскивать, как кажется, не ту Музу, что приятна (hedeia), но ту, которая правильна (orthe). A правильность воспроизведения заключается, как мы сказали, в соблюдении величины и качества подлинника... Но относительно мусического искусства всякий согласится, что все относящиеся к нему произведения являются воспроизведением (mimesis) и уподоблением (apeicasia)... Конечно, о каждом отдельном произведении надо, чтобы не впасть в ошибку, знать, что оно, собственно, собою представляет. Кто не знает его сущности (oysia), его замысла (ti pote boyletai), кто не знает, действительным изображением (eicon) какого предмета оно является, тот едва ли распознает правильность или ошибочность его замысла" (667 e - 668 с). "Разве сможет он распознать, например, соблюдены ли в воспроизведении пропорции (arithmos) тела, так ли расположены его отдельные части, столько ли их, соблюден ли надлежащий порядок в их взаимном расположении, то же самое и относительно окраски и облика (Schemata), или же все это воспроизведено беспорядочно (tetaragmenos). Неужели можно думать, что все это распознает тот, кто совершенно незнаком с тем живым существом, которое послужило оригиналом?" (668 de).