Традиционное художественное подражание, согласно Платону в понимании Э. Штемплингера, не дает "знания" (episteme). Таково гносеологическое рассуждение Платона в "Государстве" (X 595 с - 602 b). Поэтому Платон всякое искусство трактует как "отобразительно-творческое" (eidolopoiice). Но Э. Штемплингер не приводит соответствующих мест из "Софиста", где этот термин чаще всего встречается (у нас выше, стр. 37). Риторика, по Платону, тоже есть "идол", то есть "отображение", "политического момента" (Gorg. 463 d). Искусство, поэтому, есть просто детская игрушка (R. Р. X 602 b; ср. Legg. II 656 с, X 889 d), создаваемая ради низких вкусов толпы (Legg. II 667 b). При этом
Э. Штемплингер ошибается, думая, что художники у Платона без всякого подражания, а только на основании чисто иррационального вдохновения могут постигнуть и изобразить идеальный мир{21}. Выше (стр. 40) мы уже доказали, что абсолютная иррациональность не пользуется у Платона ясно выраженным признанием. В целом в работе Э. Штемплингера высказаны некоторые существенные соображения о платоновском мимезисе, но доплатоновские корни этого мимезиса указаны у этого автора слишком бегло и слишком в общей форме.
В. Вердениусу{22} удалось доказать, что во взглядах на искусство Платон был отчасти близок к современной эстетике, когда в ряде диалогов говорил о следующих аспектах искусства: художник творит, когда им руководит вдохновение. Тем не менее он привносит в свой образ многое от своей личности. Материал, которым пользуется художник, тривиален. Содержание, вытканное им из этого материала, высоко. Искусство есть "мечта и сон" (Soph. 266 с). Неправильно понятое искусство может нанести большой вред душе; поэтому к нему надо относиться осторожно (R. Р. X. 608 а; Legg. III 669 bc).
В. Вердениус считает, что учение Платона о подражании тесно связано с иерархической картиной мира. Эмпирический мир не представляет собой истинных вещей, он - только приближенное подражание им. Наши мысли и доказательства есть подражание реальности (Tirn. 47 bc; Critias. 107 bc), слова суть подражания предметам (Crat. 423 е - 424 b), звуки - подражание божественной гармонии (Tim. 80 b), время подражает вечности (38 а), законы подражают истине (Politic. 300 c), человеческая власть есть подражание истинной власти (Politic. 293 а, 297 с), верующие стараются подражать своим богам (Phaedr. 252 с, 253 b; Legg. IV 713 е), видимые фигуры - подражания вечным фигурам (Tim. 50с) и т.д. Но, говоря почти одновременно о imitatio, подражании, и imago, образе, В. Вердениус нигде не указывает прямо, что в платоновском контексте первое можно понимать в свете второго, а именно как "сотворение образа", "изображение", "представление", "воплощение". Поэтому явную нелепость, возникающую от неадекватного перевода (на самом деле, как время может "подражать" вечности?), Вердениус объясняет тем, что у Платона будто бы под "подражанием" понималась лишь приближенная, а не точная копия{23}. Приводимые в подтверждение этого мнения места из "Кратила" не могут выполнить своей цели, так как там говорится именно об образе, а не о мимезисе (423 b-d). Если, однако, не придираться к отдельным выражениям Платона, то, действительно, его подражание необходимо будет понимать гораздо сложнее, чем просто буквальное воспроизведение. В нем имеется и достаточно интенсивно выраженная субъективная жизнь художника, и наличие художественно обработанной образности, и способность бесконечно разнообразного приближения к подражаемому предмету. Все подобного рода особенности платоновского подражания дают основание В. Вердениусу понимать его как в основе своей здоровый художественный метод и потому безусловно близкий к теперешним художественно-теоретическим исканиям.
Центральным вопросом "мимезиса" Р. Лодж{24} считает загадку двойственного отношения Платона к нему: с одной стороны, миметическое искусство через вдохновение художника открывает людям тайну богов, оно необходимо при воспитании; с другой стороны, оно изгоняется из идеального государства. Вместе с тем Р. Лодж не считает, что у Платона здесь противоречие: подражание низким вещам действительно недостойно гражданина, подражание же высоким - похвально. Он ошибочно считает, что термин "мимезис" употреблялся в эпической поэзии, например у Гомера{25}, и не допускает возможности иного истолкования термина. Общая тенденция книги свидетельствует о том, что Р. Лодж по преимуществу излагает вольным языком общеизвестные теории Платона и ссылается на массу текстов, не подвергая их специальному анализу.
Как показывает подзаголовок книги Г. Коллера{26}, этот автор отказался от традиционного перевода термина "мимезис" как "подражание". Дать новый перевод для понятия мимезиса Г. Коллера заставили десятки случаев, когда мимезис встречается в значении, никак не укладывающемся в "подражание", а также потому, что соответствующий глагол "подражать" употребляется в греческом с прямым дополнением{27}. Вот один из этих примеров. У Аристофана (Thesm. 850 сл.) Мнесилох ищет глазами Еврипида, который еще к этому моменту не появился, вероятно, потому, что стыдится своего скучного "Паламеда". Мнесилох говорит:
Каким спектаклем я его сюда заставлю прийти?
А, придумал,
Я же ведь как раз и загримирован женщиной.
Но Мнесилох именно Елену и играет (ст. 855), а в 871 ст. появляется Еврипид в качестве потерпевшего крушение Менелая. Словарных значений слова "мимезис" здесь оказывается недостаточно; эта фраза значит, безусловно: "я буду новую Елену играть, исполнять ее роль, показывать ее"{28}.
Этимология слова "мимезис" также неясна, и параллелей в других индоевропейских языках оно, вероятно, не имеет. В пользу предположения, что это слово из языка догреческого населения, говорит тот факт, что в эпической поэзии оно не встречается. Учитывая, что все ранние места, где встречается данное слово, имеют отношение к танцу (Нот. Hymn. Apoll. II 163), Г. Коллер высказывает предположение, что mimoi, о которых говорит Эсхил (Strabon, X 3, 16), - это актеры дионисийского оргиастического культа. Такое предположение одним разом устраняет многие трудности. Ведь Дионис - не собственно греческий бог, это пережиток древнейшей догреческой религии. Таким образом, мимезис, по Г. Коллеру, есть первоначально танцевальное представление, в котором объединяются слово, ритм и гармония. О мимезисе в связи с танцем Г. Коллер приводит обильные материалы. Он упоминает военный танец-пиррихий у Платона и Ксенофонта (Legg. VII 796 b; Anab. VI 5), замечания о танце феаков у Атенея (I 15 de), о "танце журавля", исполненном Тесеем, у Плутарха (Thes. 21). Мимезис в танцах-мистериях имеется в виду у Плутарха (293 с). Мистерию, изображающую брак Зевса и Геры у Диодора (V 72), можно толковать не как простое подражание, а как попытку участников мистерии стать на время самим Зевсом и Герой. Страбон (X 467) прямо говорит о том, что мистерии по своей природе были "мимезисом", подражанием божеству, недоступному для обычного восприятия человека. Г. Коллер полагает, что теория мимезиса и терминология Платона заимствованы им у музыканта Дамона{29}, который в деталях разработал тоже перешедшее к Платону учение о музыкальных стилях - об этосе.
Однако у Платона мимезис переходит из сферы музыки в искусство слова, в поэзию, то есть представление, выраженное звуком и жестом, становится представлением - действием{30}.
Все эти и другие приводимые Г. Коллером соображения и тексты с полной очевидностью доказывают то, что обычно никогда не принималось во внимание, а именно, что художественная сущность древнегреческого подражания нерушимо связана с танцевальным искусством и что греческий глагол "подражать" первоначально значил "изображать в танцах". Этот момент заставляет еще с новой стороны подойти к текстам Платона и присмотреться к ним с позиций орхестических представлений. Впервые этот термин появляется у Платона, и, как всегда, мимоходом, в "Государстве" (III 388 с). Далее идут уже известные нам разграничения подражательного и не подражательного искусства (392 d - 394 с). Однако Коллер обращает наше внимание на то, что уже тут (394 е - 395 b) техническое разделение на подражательные и неподражательные искусства приобретает для Платона чисто этический смысл и рассматривается исключительно с воспитательными целями. Коллер утверждает, что весь отрывок (396 b - 397 а) если не составлен, то инспирирован Дамоном, впервые заговорившим об этическом понимании музыки. Платон не только перенес это деление с музыки также и на поэзию, но и обрушился на современную ему "модернистскую" музыку, так что подражание получило здесь уже другой, а именно вполне отрицательный смысл. Платон допускает подражание только высоким предметам. Это положение дела усугубляется в X книге "Государства", где исходное представление о подражании искажается до неузнаваемости. Характерно и то, что в III книге Платон заговаривает о подражании в связи с музыкой, понимая эту последнюю в широком смысле слова как мусическое искусство, обязательно включающее в себя и танец. В "Законах" Платон, вообще говоря, тоже приводит систему Дамона, однако с полным признанием законности подражания, то есть он снова возвращается к старинному пониманию подражания.
