Ей показалось, что Вера Евсеевна плохо слушает. Она смотрела на Галю внимательными Тимкиными глазами. Потом встрепенулась:

— Что же я держу вас в дверях? Входите, пожалуйста, раздевайтесь здесь, ничего, вешалка у нас с соседями общая.

— Да, собственно, я уже все сказала.

— Нет, — улыбнулась Вера Евсеевна, — я ведь бестолковая. Я ничего еще не поняла. Вот мы посидим вместе, сюда, сюда, проходите.

Галя обдернула черный свитер. Было бы нелепо уйти, не повидав комнату Анатолия, не познакомившись как следует с его матерью.

«Какая она женственная, мягкая, — думала Галя, — она любила бы Тимку».

Что-то мешало ей как следует все разглядеть и все запомнить. Комната показалась очень заставленной. Было много букетов сухих цветов и листьев, много фотографий на стенах и ощущение некоторого беспорядка. Может быть, Галя беспорядка и не заметила бы, но Вера Евсеевна по пути подхватила полотенце со стула, смятую бумажку с пола, недопитую чашку со стола. Смущенно смеялась:

— Не смотрите вокруг. У меня сегодня ужасный раскардаш. Вы знаете, я способна неделями не убирать, а потом смахнешь пыль с какой-нибудь безделушки, и начинается цепная реакция уборки. Вы это понимаете или вы сторонница перманентной чистоты?

Нет, Галя это понимала. Ей казалось, что она все понимает в этой женщине, вырастившей Анатолия, ей нравилась эта комната, которая была его домом. Кровать одна. Анатолий как-то жаловался: «До черта надоело спать на раскладушке». На небольшой фотографии толстый сердитый мальчик. Неужели это Анатолий? Похож ли на него Тимка?

Вера Евсеевна спросила:

— Так вы, значит, из бюро обмена? По-нят-но, — протянула она, — теперь мне кое-что проясняется.

Что ей проясняется?

— Этот обмен стал просто идеей фикс моего сына. Я никак не могла сообразить, в чем дело. Думала, ну снесут старый дом, дадут нам что-нибудь взамен, тогда поищем себе двухкомнатную квартирку. Но Анатолию загорелось немедленно сменяться со мной. А если ему чего-нибудь захочется — конец! Вы еще не знаете, какой это характер!

— Знаю немного, — тихо сказала Галя.

— В обаянии отказать невозможно. Правда? Но при этом довольно твердая мужская рука. А ведь нам, женщинам, это и нужно. Вы согласны? Очень уж мы стали самостоятельные. Это потому, что настоящие мужчины просто трагически переводятся. Он познакомился с вами в бюро обмена?

Она заметила Галино смущение.

— Ну хорошо, хорошо. Можете мне ничего не говорить. Я умею понимать без слов. Кстати, способность, тоже утерянная в наши дни. Вы не находите?

Она была права. Женщины стали слишком самостоятельные. А как иногда хочется положить голову на мужское плечо и сказать: «Решай сам. И ответственность за все решения тоже на тебе».

Маленькая стареющая женщина думала так же.

— Наши отношения — это скорее отношения друзей, чем матери с сыном, — рассказывала она, — и меня, признаться, начало смущать его душевное одиночество. Нет, не внешне, женщин вокруг было сколько угодно, — она презрительно махнула рукой.

— Разве? — вырвалось у Гали.

Вера Евсеевна улыбнулась:

— Это все несерьезно, поверьте. Звонят, звонят, днем, ночью, а он не проявляет никакого интереса. Иногда просто жалко бедняжек. Я, конечно, не вмешиваюсь, не спрашиваю. Но в серьезном он со мной всегда откровенен. С самого детства. У нас с ним был такой уговор, когда он еще посещал детский сад.

Вера Евсеевна все ходила от стола к буфету, достала вазочку с печеньем, покачала головой, поглядев на пустую сахарницу.

— Я ведь сейчас почти и не хозяйничаю. Толя на работе обедает.

— Если это для меня, то спасибо, я не буду, я скоро уйду.

— Нет, мы еще с вами посидим, попьем кофе. Нам ведь надо узнать друг друга, не так ли?

Галя растерялась.

«Что она думает обо мне? И если ей сказать про Тимку, поверит она?» Вера Евсеевна унесла в кухню кофейник. Галя на цыпочках, будто делая что-то запретное, подошла к письменному столу.

Сколько над ним фотографий!

Вот Вера Евсеевна, еще молодая, круглолицая, со смешным валиком вокруг головы, а рядом мужчина — это Тимкин дед. Большой портрет очень красивой женщины — на оголенных плечах белый пышный мех — это, наверное, Толина тетка, он говорил, что тетка у него артистка.

Множество карточек детей — ведь все это родственники Тимки. И он никогда не узнает о них. Пройдет по улице мимо родного дяди или двоюродного брата и ничего не будет знать…

— Карточки смотрите? — спросила Вера Евсеевна. — Сын меня ругает за них, а я воскрешаю прошлое. Одних уж нет, другие изменились.

В дверь слегка постучали. И тут же вошла женщина средних лет, строго и хорошо одетая.

— Вера Евсеевна… — начала она. И запнулась.

— Ну, ну, — поощряла ее хозяйка.

— Нет ли у вас катушки белых ниток? — Женщина улыбалась и все поглядывала на Галю.

— Сороковой номер вас устроит? — лукаво спросила хозяйка.

— Ну, хоть какие есть…

В дверях женщина быстро покивала головой. «Очень, очень!» — шепотом сказала она.

— Соседка, — пояснила Вера Евсеевна. — Химик, недавно диссертацию защитила. Муж — между нами говоря — довольно ограниченный человек, хотя тоже научный работник. Славные люди, но очень любопытные. Вот увидите, сейчас и бабушка явится.

Галя подумала: «Сейчас все скажу». Она низко опустила голову, чтоб не смотреть на мать Анатолия, но почувствовала на своем плече ее руку.

— Не надо. Ничего не надо объяснять. Вы пришли ко мне за справкой, верно? Вот и все. Раз ему так хочется, не будем ставить точек над «и». Другое дело, что он никого этим не обманывает. Но мужчины — большие дети. Будем потакать их маленьким капризам. Я не сомневаюсь, что мы с вами понимаем друг друга. Не так ли?.. — Вера Евсеевна говорила быстро, не дожидаясь ответов. — Он стал такой раздражительный последнее время! Я объясняла это неудовлетворенностью. Но теперь понимаю: он стоял на пороге. Вам знакомо это состояние души, когда стоишь на пороге решения? Он далеко не обычная натура. За внешней грубостью — глубокая рафинированность. Это трудно. Отчасти в этом виновата я, которая отдавала себя сыну без остатка.

Опять постучали в дверь.

— Ну вот, я же говорила… Войдите. Еще одно явление — бабушка. Будем снисходительны к человеческим слабостям.

С бабушкой явилась и перевязанная Катенька.

— Чайник у тебя кипит, — сообщила бабушка, подошла к столу и, подперев рукой щеку, спросила: — Звать-то как?

Потом поинтересовалась:

— Родители-то есть?

Вера Евсеевна развела руками:

— Простим эту святую простоту. Катюша, возьми печенье. Через минуточку будет кофе.

Она легко побежала на кухню. Бабушка осталась стоять в той же позе.

— Ученая?

— Недоученная, — усмехнулась Галя.

Старуха понимающе кивнула:

— Евсеевна рада, рада, аж ноги ее не держат. Прибежала — идите, говорит, Толину невесту смотреть. Она баба ничего, колготная только, а так ничего, простая.

— А Толя? — вдруг спросила Галя.

— Ну, это другой разговор. Вот я говорю, — повернулась бабка к вошедшей Вере Евсеевне, — хватит Анатолию над матерью командовать. Теперь пущай над женой покомандует.

— Ну-ну-ну! — Вера Евсеевна погрозила ей пальцем.

И снова Галя не нашла в себе сил прекратить это заблуждение, потому что, выпроводив бабку, Вера Евсеевна снова заговорила про Анатолия, а Гале нужно было все о нем знать.

— Иногда я обвиняла себя в том, что рядом с ним нет друга. Общение со мной повысило его требовательность. На мои осторожные намеки он мне говорил: «Что тебе, черта в доме не хватает?» Вы представляете? Но я понимала, что за этой наигранной бравадой таится неудовлетворенность теми, кто был вокруг него. И то, что он решил представить мне вас именно так, показывает, насколько он тонок и душевно раним. И вы знаете, я всегда мечтала, что мы, две женщины, заключим между собой некоторый союз, так сказать, творческое объединение…

«О чем она говорит? — пыталась понять Галя. — Какой ей союз нужен?»