— Вы гениальная женщина, — сказала Татьяна Викторовна, прикрывая свои лукавые глаза.

Одобрение побудило Тосину свекровь к действию:

— В каком районе он живет? Во Фрунзенском? Кто у меня там, дайте-ка вспомнить… Да я лучше с ним сама поговорю!

Она решительно двинулась к двери, но испуганная Люся преградила ей путь:

— Нельзя ему мешать. Я вас очень прошу, ни в коем случае. Он рассердится…

Тосина свекровь пожала плечами. «Ну, как хотите. Мое дело предложить, а там пеняйте на себя», — говорил ее снисходительно-величавый вид.

— Освободите палату. Пожалуйста, — добавила Люся под взглядом Татьяны Викторовны. Но у дверей не выдержала: — Через пять минут приду температуру мерить, чтоб никого постороннего не было!

Первой поднялась робкая Тосина мама.

— Ничего, сиди, — остановила ее свекровь, но мама застегнула Эрикину курточку, повинуясь больше ритуалу, чем чувству, поцеловала дочь и спросила:

— Выпишут когда? Во вторник? Я уж больше не приду. Колготно мне с ним через всю Москву тащиться.

— Ладно, ладно, — разрешила свекровь, — сами управимся.

Галины подруги стали прощаться.

— Миша из механического тебя проведать хочет. Спрашивал, можно ли?

— И Владик увязывается. Говорит: «Я вполне могу свою кожу предложить, если только Галя не побрезгует». Это он серьезно.

— Между прочим, профессор сказал, что у меня абсолютно ничего видно не будет. Никакого шрама не останется.

Федор Федорович поцеловал ручки Татьяны Викторовны, одну за другой.

— Цветы мои поливаете? Смотрите, вернусь — с вас спрошу!

— Может, подождете меня немного, вместе выйдем? — предложил Виталик Леониду Сергеевичу.

— Нет уж, — сказала Зоя, — знаю я ваши мужские идеи. Тут, говорят, напротив пивной бар есть, так лучше уж подальше от совместного искушения.

Тося и ее свекровь понимающе засмеялись. Леонид Сергеевич, сроду не заглядывавший в подобные заведения, посмотрел на Зою почти с ужасом.

Когда Люся принесла градусники, в палате, кроме Виталика, посетителей не было.

— Все милуетесь, никак не расстанетесь?

— А тебе завидно?

— На что он мне, рыжий, — я рыжих не люблю.

— У меня и черненький был, — победно сказала Тося.

— Оно и видно. Мальчишка как жук.

Это была маленькая женская шпилька, но Тося в долгу не осталась:

— Уж какой есть. У других и того нет.

— А мать у него старая? — спросила Татьяна Викторовна у Люси.

— У Иван Федоровича? Да вроде вас. Только она совсем простая, в платочке ходит.

— В молодости дети очень связывают, — задумчиво сказала Татьяна Викторовна, — под старость, конечно, хорошо, когда они есть…

— О господи, господи… — горестно вдохнула в себя Анна Николаевна.

Обычно, как только приносили градусники, всеми овладевала дремота. Во сне было легко упустить и разбить стеклянную трубочку. Поэтому Зоя стряхивала с себя этот недолгий сон в некотором испуге. И сейчас она открыла глаза, как от толчка. Градусник оказался на месте. Температура всегда было нормальная, но на этот раз Зоя не успела посмотреть на ртутный столбик.

Возле кровати Анны Николаевны, почти рядом с собой, она увидела молодую женщину в зимнем, отделанном мехом пальто, что являлось недопустимым нарушением всех больничных правил. Из-под алого пушистого берета спокойно смотрели угольно-черные глаза.

Разглядывая ее, Зоя не уловила, когда и как в палате появилась еще одна посетительница, тоже в пальто ярко-зеленого цвета и в голубом шелковом платке. Она была постарше, не такая красивая, еще более смуглая. Легкой, неслышной походкой она обошла всю палату, всем улыбаясь и приветливо кивая. Так же непостижимо и незаметно откуда-то возникла третья, облаченная в цигейковую шубу, с непокрытой черной головой и большими зелеными серьгами. Все трое встали возле кровати Анны Николаевны и смотрели на нее с живым, доброжелательным любопытством.

Наконец, главная, в красном берете, что-то коротко сказала своим спутницам, те разом кивнули на полуоткрытую дверь, и оттуда просунулась девчушка в огромных клипсах и стеганой нейлоновой куртке, из-под которой топорщилась сборчатая красная юбка. Блестя глазами, зубами и клипсами, являя всей своей маленькой фигуркой расположение и готовность к действию, она притащила большую плоскую коробку, положила ее в ноги Анне Николаевне и, быстро покивав головой, снова отшмыгнула к двери.

Молчание становилось тягостным.

— Ну, что там дома? — спросила Анна Николаевна слабым голосом. — Алик-то как?

— Хорошо Алик, — коротко ответила главная — в красном берете. Потом, уловив тоскливый взгляд Анны Николаевны, обращенный на ее спутниц, нашла нужным пояснить: — Это дядина дочка, это сестра. — В сторону маленькой сказала: — А это — так.

Маленькая у двери дружелюбно и радостно заморгала густо подведенными глазками и снова закивала головой.

— Я ведь скоро выпишусь. Скоро домой приду.

— Ну, приходи, — спокойно разрешила главная.

— Так что же, всей родней вместе и живете? В моей комнате?

— Живем, — подтвердила Аликина жена и снова объяснила: — Это сестра, это дядина дочка.

Дядина дочка засунула узкую смуглую руку за борт пальто и вытащила листок бумаги.

— Подпиши, тетя, — сказала она, — участковый приходит, Алика беспокоит.

— Что это?

— Пускай временно нам прописку дадут. Ей не надо, — кивнула она на дверь. — Эта и так проживет.

Маленькая зажмурилась и закивала.

— Так ведь тесно у нас…

— Лишь бы сердце было широкое, тетя, место всегда найдется. Временно будем жить, хорошо будем жить, тетя. Весело. Вот тогда вспомнишь мое слово, как мы весело будем жить.

— Я больной человек, мне покой нужен, — оборонялась Анна Николаевна.

— И покой у тебя будет, тетя, и все у тебя будет.

— Четырнадцать метров всего…

— А нам много не надо, тетя. Ты подпиши, тебе совсем легко станет. Алик сказал — пусть мама подпишет. Вот мне не веришь, у Зухры спроси.

Зухра кивнула.

Женщина в цигейковой шубе сказала басовитым голосом:

— Пиши, мама, пиши!

Развернутое заявление лежало на одеяле. Под него подсунули принесенную коробку. С Галиного столика, не спросясь, но ласково улыбаясь, женщина в голубом платке взяла шариковую ручку и вложила ее в желтые, вялые от долгого безделья пальцы Анны Николаевны:

— Пиши, пиши…

— Что вы на нее наседаете? — не вытерпела Татьяна Викторовна. — Дайте человеку хоть подумать. Это серьезный вопрос.

Дядина дочка тотчас подошла к ее койке:

— Не сердись, милая. Много ты в жизни своей горя видела, теперь людей боишься. А мы плохого не хотим. Она наша мать.

— Пускай бы сын пришел.

— В самом деле, — сказала Зоя, — пусть Алик придет. Не подписывайте.

Они думали предостеречь и подбодрить Анну Николаевну, но вышло наоборот.

— Да ладно уж, — заторопилась она, — чего там. Временно ведь. Постоянно и не пропишут…

— Временно, временно, — басом подтвердила сестра в цигейковой шубе, а дядина дочка, выждав, пока Анна Николаевна медленно непослушными пальцами вывела свою фамилию, в один миг спрятала бумагу за борт пальто.

— Что ж теперь делать, — обреченно сказала Анна Николаевна и, отвалившись на подушки, устремила глаза в потолок, потому что ей тяжко было смотреть вокруг себя.

А смотреть было уже и не на кого. Маленькая у двери выкрикнула что-то коротко, негромко, и затем без спешки, без заметной торопливости, но с неуловимой быстротой посетительницы исчезли. Вошедшая через минуту Люся, видимо, почувствовала некоторое движение, потому что покачала головой и излила неосознанную тревогу на Виталика:

— Ну, что это, в самом деле… Ночь на дворе. Дежурный врач увидит, мне же достанется…

— Иди уж, Виталик, — отпустила мужа Тося, — недолго нам страдать осталось. Только не приноси завтра куру. Надоело.

Анна Николаевна развязала свой пакет. В нем оказалась художественная, подарочная коробка конфет, украшенная большим голубым бантом.