Они втроем выбрались из толпы, уже шумной, уже охваченной радостным возбуждением.
— Я тебе нужен? — спросил Симон на ходу.
Он не считал возможным покинуть станцию, пока оставалась хоть крупица риска, но Георгию хотелось уехать именно сейчас. Да нечего тут делать и Симону. Выстроили, пустили, поехали дальше!
Вода шумела. Белые птицы трепетали в небе.
— Ну как, Ефим Гаврилыч, новую начнем?
Бригадир монтажников протянул Георгию жесткую руку:
— Будет с меня. О душе пора подумать. Домой подаюсь, на Кубань.
Георгий подмигнул Онику:
— Тридцать лет все на Кубань подается. Ты заходи ко мне, Ефим Гаврилыч, потолкуем о жизни.
Шофер Ваче читал толстую книгу и, казалось, ничего вокруг не замечал. Только в последнюю секунду, когда Георгий, кивнув Симону и Онику на заднее сиденье, протянул руку к дверце, Ваче невозмутимо положил книгу себе за спину и сообщил:
— Из управления спрашивали, когда будете.
— А ты, конечно, не смотрел на пуск?
— Ха, — небрежно сказал Ваче, — мало я их видел, что ли?
— Все-таки мог бы поинтересоваться.
Считая разговор оконченным, Ваче плавно развернул машину.
— Нет, прошу вас, объясните, что произошло? — прорвался наконец Оник. — Георгий совершил какие-то действия, граничащие с героизмом, или мне это только показалось?
Симон рассмеялся.
— Был героизм, был, — подтвердил Георгий, — только не там, где ты его ищешь, и писать об этом ты ничего не будешь.
— Нет, серьезно, ты, кажется, полез в трубу?
— Именно, — сказал Георгий, — и еще как!
— И что ты там увидел? Что делал?
Симон все заливался высоким детским смехом.
— Издеваетесь надо мной? — раздраженно спросил Оник. — Эх вы, старые друзья!
Георгий повернулся к нему:
— Чего ты волнуешься? Формулу знаешь — садись и пиши: «Сегодня трудящиеся республики получили новый подарок. Вступила в строй еще одна ГЭС мощностью…» Хотя мощность тебе назвать не разрешат. Ну тогда крути лирику: «В этот весенний солнечный день строители, среди которых…» Фамилии передовиков мы тебе дадим.
— Понятно, — сказал Оник. — В общем, вы преобразователи природы, скромные герои, и я призван отображать ваши победы. Моя работа целиком зависит от ваших милостей и капризов.
Георгий одобрительно закивал:
— Насчет капризов это ты хорошо заметил.
Он негромко сказал что-то шоферу, и машина свернула к ущелью реки Занги.
Река, сияющая жидким холодным блеском, была еще по-зимнему немощная: в горах снега тают поздно. Она торопливо пробиралась меж камней, унося вперед краски своих берегов, мешая желто-серые пятна расцветающей ивы, красные — оголенного шиповника, ржавые — прошлогодней травы.
— Вы просто сволочи, — жаловался Оник. — Раз в жизни выпадает возможность написать хороший очерк, так из вас слова человеческого не вытянешь.
— Не сердись, — попросил Георгий. — Давай лучше выпьем. Вот, вот, сюда.
Он придержал шофера за рукав, и машина свернула по проторенной дороге к скале, нависающей над самой рекой.
Сооружение, к которому они подъехали, представляло собой гигантскую запятую, взметнувшуюся ввысь.
— Роскошная современная забегаловка. Мы тут еще никогда не были.
— Что это означает — рыба или коровий рог? — вопрошал Симон.
— Не трудись. Утешься тем, что председателю горсовета за эту архитектуру уже влетело.
— Пошли, пошли, — звал Георгий.
— Тебя же в управлении ждут.
— Ха! Что мы, каждый день станцию пускаем, что ли? Подождут.
В утолщенном основании запятой стояло несколько столиков, пахло вином и шашлычным чадом. У раскрытой двери, ведущей, видимо, в кухню, возвышался монументальный мужчина, тесно облаченный в белую курточку. Он скользнул в сторону пришедших черно-лиловым глазом и позы не переменил.
В углу за столиком, видимо, уже давно сидели два посетителя. Бутылка перед ними была пуста, а пепельница полна.
— Рыба ишхан есть? — еще от дверей крикнул Георгий.
Монументальный хозяин заведения еле заметно качнул головой: нет.
— Шашлык?
Невозмутимо повторился тот же немой ответ.
— Пошли отсюда, — высказался Симон.
— Садись, садись, — приказал Георгий, — ты любишь отступать перед трудностями.
Он подошел к хозяину вплотную и доверительно, не очень громко сообщил:
— Гостя из Москвы к тебе привели. Очень крупный, известный ученый. Сам понимаешь, угостить надо. Как же человек уедет из Армении, а рыбу ишхан не попробует! Что он тогда в жизни вспоминать будет? Неудобно. Сообрази что-нибудь.
Мужчина в белом посмотрел на Оника.
— Этот? — спросил он.
— Большой человек, — подтвердил Георгий.
Хозяин тяжело вздохнул, даже как-то всхрапнул и скрылся в кухне.
Потирая руки, Георгий вернулся к столу.
— Вот так и живем. Учитесь, пока я не умер.
За соседним столиком читали стихи. Желто-смуглый, небритый человек самозабвенно выпевал звучные строки:
Пройду страной своей родной с протянутой рукой,
Дай, древний край, воспеть твой рай, нетленный образ твой…
И спрашивал совсем другим голосом, отрывисто и сердито:
— Ну? Как?
— Гениально! — отвечал его товарищ.
Мужчина в белом оформил тарелки с хлебом и зеленью. Занятый своим делом, ни на кого не глядя, он быстро расставил приборы и бутылки, на трех пальцах принес блюдо с большой серебряной рыбиной, усеянной красными и черными крапушками.
Потом он полюбовался своей работой, взмахнул салфеткой и удовлетворенно оглядел сидящих за столом.
— Здравствуй, Оник.
— Здравствуй, Аршо. Как живешь?
— Потихоньку…
— Как дети?
— В порядке. Эдика в институт устроил, Эльвиру замуж выдал.
— Маленькую Эльвиру!
— Ты посмотри на нее — выше меня, толще меня!
Оник восхищенно зацокал:
— Скажи, скажи! Как будто недавно на одном дворе росли! Сколько раз ты меня лупил, Аршо?
Аршо скромно усмехнулся.
— Да-а, — протянул Георгий, — ну, тогда еще бутылку коньяку по случаю встречи друзей. И рыбки еще не мешало бы.
Аршо приложил руку к сердцу:
— Честное слово, последняя. Сейчас какой-нибудь случай — пропал я.
Коньяк был разлит и выпит. За соседним столиком снова звучали стихи:
Меч-молния разящий бег обрушит гневно вниз.
Что пред тобою человек, о исполин Масис!
— Ну?
— Гениально!
— Сколько я буду жить?
— Двести лет!
— Дурак! Ты вслушайся в систему моих образов:
Я из фиалок вещих слов основы славы плел
И властно вечность за собой, как пса за костью вел.
Вечность! Можешь это понять?
— Бессмертно! А как ты думаешь, — мучительная надежда зазвучала в голосе второго поэта, — сколько я буду жить?
— Пятьдесят лет, — небрежно ответил первый. Конечно, он этого не думал.
Разочарованный стихотворец нервно вертел пустой бокал.
Вина у поэтов уже не было, и Георгий пригласил их к своему столу. Они приняли приглашение с величественной простотой.
Выпили за бессмертие поэтов.
— А сколько будем жить мы с тобой, Симон?
Поэты сдержанно усмехнулись. Они понимали шутки.
— Выпейте за нас с Симоном, — попросил Георгий, — мы повернули течение двух рек, дали стране свет и энергию, сейчас создаем в Армении море. Выпейте за нас!
Старший поэт вдруг бурно развеселился.
— Вы, инженеры, — хохоча, он указывал пальцем на Георгия и Симона, — вам нет числа, имена ваши затеряются, как песчинки в пустыне, народ не будет знать их!
— Народ, народ, ах народ! — Георгий вскочил с места. Слитные пряди волос рассыпались вокруг его широкого лба. Он уже был навеселе. Его коричневые, с желтизной глаза блестели. Силой за руку притащил он к столику маленькую судомойку, которая выглядывала из кухни.
