— Ах, ты у меня как заноза в сердце!..
Почему? Джемма не спрашивала. Мало ли что придет в голову Софик! Иногда она могла такого наговорить! И разве Софик не приставала к Джемме: «Ну, поведи меня к своей портнихе, выбери мне фасон платья!» Или требовала: «Научи — чем лицо мазать?» Кожа у Софик была обветренная, с кирпичным румянцем, как у крестьянок. Иногда она до ночи оставалась за городом, в поле, на испытаниях какого-то электрического трактора или часами простаивала на заводе у печей, от которых шел обжигающий жар. И когда она возвращалась с работы веселая или огорченная, ни в этой радости, ни в этой грусти не было места участию и сочувствию Джеммы. Тогда она заставляла себя думать, что занавески у Софик не первой свежести, что один из мальчиков захватил где-то стригущий лишай, что завтра Софик придется встать в пять часов утра и снова испытывать этот трактор, из которого еще неизвестно что получится.
Но все это не могло затушить недовольства собой и зависти.
Она завидовала наслаждению, с которым Софик ела разогретый суп, удовольствию, с которым она стягивала пыльные сапожки, завидовала делу, которое заставит ее подняться на заре…
Джемма ходила по комнатам своего дома, поправляла в вазочках белые неживые цветы, перемывала хрустальные бокалы и вазы. От этого уже нельзя было уйти. Никакие сны ничего не могли изменить. В субботу по вечерам собирались родственники, знакомые. Дом оживлялся. За чайным столом Варвара Товмасовна вела разговоры главным образом о своем внуке. Она демонстрировала его гостям, как и тогда, когда он был крошкой.
— Я человек объективный, но, право, такого остроумного мальчика в наши дни не часто встретишь…
Ваган потешал всех, рассказывая, как школьники старших классов ездили помогать пригородным колхозам.
— Лично я устроился на уборку винограда. Сколько мог — убрал, — он выразительно хлопал себя по животу.
— И все у вас так работали? — спрашивал кто-нибудь из гостей.
— Нет, отчего же! Всегда находятся ишачки.
— Ваганчик! — укоризненно восклицала бабушка. — Вас направили, чтобы помочь колхозникам. А ты как-то несерьезно относишься к этому большому делу. Мне это не нравится.
Голос звучал строго, а в глазах, которые она переводила с мальчика на присутствующих гостей, было приглашение: «Полюбуйтесь, ну что за ребенок!»
— Бабушка, представь себе, я точно так сказал на собрании! И как мне хлопали!
Варвара Товмасовна объясняла:
— Трудный переходный возраст. Но голова у мальчика прекрасная. Марутяновская голова. И очень доброе сердце.
Джемма молчала. Она знала: сын принадлежит не только ей, Варвара Товмасовна имела на него такие же права.
Джемма пыталась поговорить с мальчиком. Как-то ночью, когда он собирался лечь, подошла и положила руку ему на голову. Волосы, которые были когда-то такими нежными, теперь лежали непокорно-курчавой шапкой.
— Детка моя… — Джемме хотелось найти что-нибудь очень убедительное, — мне не нравится, как ты живешь, — с болью сказала она.
— Почему? — спросил Ваган.
Потом погладил руку матери:
— Мама, ты ничего не знаешь о жизни!
В его голосе Джемма услышала превосходство и, как ей показалось, презрение.
Она хотела верить в доброе сердце сына, но мальчик ничем не подтверждал этого.
Ким считал, что слишком долго засиделся на месте начальника цеха. И винил в этом Толояна:
— При другом директоре я, может, давно был бы главным инженером. А этот и меня продвинуть не хочет, и с завода не уходит.
Варвара Товмасовна на правах родственницы полушутливо говорила:
— Надо растить людей, Грикор. Выдвигать. Доверять.
Но у Толояна, видимо, были свои соображения. Он хмуро поглядывал в сторону Кима и бормотал:
— Не все сразу, не все сразу…
Ким нервничал:
— Нет, пока он на заводе, мне вперед не шагнуть. Старик, верно, боится, что ему пенсии не хватит.
Эти слова пятнадцатилетний Ваган повторил в лицо дяде Грикору:
— Думаешь, тебе пенсии не хватит! Ты ведь уже старый, песок сыплется. Из-за тебя папе ходу нет!
Спокойно и даже дружелюбно он сказал это старику, который носил его на руках.
Дядя Грикор шарил по вешалке, отыскивая свое пальто. Варвара Товмасовна убеждала его:
— Пустяки, ну пустяки, Грикор… ребенок ведь… Не обращай внимания… Ай-ай-ай, стыдно тебе!
Но когда вернулась в столовую, удовлетворенно сказала:
— Ничего. Один раз выслушал правду в лицо. Теперь уйдет.
Через две недели Толоян ушел на пенсию. Варвара Товмасовна решила устроить кутеж и пригласить нового директора. Марутяны уже давно к себе никого не звали, а тут был и повод — годовщина свадьбы Кима и Джеммы.
Список приглашенных все разрастался. Варвара Товмасовна напоминала:
— А Сарумянов ты пригласила? Ведь они вас позвали в прошлом году, когда новую квартиру получили. А Софик позвонила?
Три раза на дню она повторяла:
— Софик обязательно надо позвать. Арто на таре поиграет.
Меньше всего старухе нужны были Арто и его тара.
Джемма отмалчивалась. Ни к чему сейчас Софик ее душе. Не хотела она видеть понимающие глаза старого друга. Так и не позвонила. И не позвала.
Когда уже все было готово и дом, в парадном блеске, наполненный вкусной едой и напитками, затих, готовясь принять гостей, Джемма в своей комнате принялась рассматривать новое платье.
Как меняются моды! Теперь даже странно вспоминать о подкладных плечиках. Первый раз она вышла на свидание с Сергеем в пальто с широкими прямыми плечами. Тогда казалось красиво…
Кто это говорил ей недавно, что Сергей женат и у него есть дочка? Все проходит, забывается…
Наконец она нашла хорошую портниху. Линия безукоризненная. Юбка и рукава одинаково плавно суживаются книзу…
Кто скажет, что она плохо устроила свою жизнь? О чем ей жалеть?
Уже звонят. Неужели гости? Нет, кажется, телефон…
— Возьмите кто-нибудь трубку! — крикнула Джемма.
Нитка жемчуга запуталась, никак ее не разобрать. Вот наказание!
В передней работница долго и бестолково спрашивала:
— Кого? Чего? Это квартира… Да, Марутянов квартира…
Джемма не вытерпела и выскочила в переднюю.
— Вас беспокоят из третьего отделения милиции. — сказали ей. — Задержан ваш сын Ваган Кимович Марутян.
Затрепетало и замерло сердце. Надо было что-то сделать — и все вдруг стало безразлично…
Словно поняв недоброе, в переднюю выглянула Варвара Товмасовна.
— Что? — тревожно спросила она.
Работница все же кое в чем разобралась.
— Ваганчика нашего в милицию утянули… Машину угнал… — запричитала она.
Джемма молча смотрела на свекровь, и под этим взглядом с Варвары Товмасовны сходило сияние благодушия и доброжелательности. Лицо ее стало недобрым, серым, напряженным. С отчаянием она охватила пальцами щеки:
— Мой внук…
А потом, широко раскрыв черные глаза, крикнула в лицо Джемме:
— Твой сын!
И Джемма ушла, чтобы не видеть ее и не слышать того, что она еще может сказать.
Отменить званый вечер оказалось невозможно.
— К чему давать людям повод для сплетен? — сказала Варвара Товмасовна. — Главное — чтоб никто ничего не заметил.
Она подкрепилась чашкой черного кофе. Только очень близко знающие ее люди могли уловить темную настороженность глаз на спокойном лице.
Недовольно брюзжа, Ким отправился в отделение милиции:
— Какая-нибудь мальчишеская выходка. Блюстители порядка перестарались. Я его сейчас приведу.
Гости собирались. Звонок, еще звонок…
— Здравствуйте, здравствуйте… Наконец-то мы вас у себя видим. Выглядите чудесно… Да что вы! Как провели лето?
Еще десять минут назад Джемме казалось, что она не сможет произнести ни одного слова. Но слова были такие привычные, что выговаривались сами, и губы тоже улыбались сами.
Кто-то спросил: «А где наследник?» Кто-то ответил: «О, там уже, наверно, свои интересы…»
Джемма улыбалась.
Где сейчас был ее маленький ребенок, «муха в молоке», ее худенький мальчик с пытливыми глазами, ее взрослый красивый сын? Что он сделал, что сделали с ним?
