Трудно было сказать лучше и красивее. И снова все хлопали и кричали «ура». А кричать «горько» Варвара Товмасовна запретила:

— Мещанству нет места в нашем доме!

Зато все смеялись, когда Варвара Товмасовна расцеловалась с директором Толояном.

— Спасибо тебе за хорошую дочку, спасибо вам всем, — благодарила она заводских.

Что и говорить, свадьба получилась прекрасная, и все остались довольны. Все, кроме Софик.

— Что за веселье, — заявила она, — речь, речь, речь… Как будто на собрании сидели. Даже не потанцевали вволю.

А кто ей мешал танцевать? Товарищи Кима играли и на пианино, и на таре. Сын дяди Степана Рубик бил в большой медный поднос, как в бубен.

Сама Варвара Товмасовна танцевала — плыла, сдвинув брови, округляя руки.

Плясал дядя Степан, лихо перебирая ногами.

Гости хлопали — таш, таш, таш…

Нет, конечно, это была веселая свадьба!

Уже на рассвете в своей комнате Джемма сказала мужу:

— А мама лучше всех. И красивая, и умная.

Ей было неловко и радостно произносить слово «мама». Она каждый раз чуть запиналась, выговаривая его.

— Мама у меня действительно мировая, — подтвердил Ким, развязывая у зеркала галстук.

— А как мама с товарищем Толояном поцеловалась! — счастливо рассмеялась Джемма.

— Ну и что! — пожал плечами Ким. — Он не чужой человек. Тоже дядей мне доводится.

Через год у Джеммы родился сын. Джемме хотелось назвать мальчика Игорем. Ей нравилось это имя, оно было как будто из сказки, из незнакомой жизни.

Варвара Товмасовна сказала:

— Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь. Я только советую. Но если у такого талантливого народа, как наш, столько прекрасных, овеянных славой имен, стоит ли искать их на стороне? Например, Тигран. Это был царь царей. При нем наша страна простиралась от моря до моря. Старинное армянское имя.

— А тогда почему ты своего сына Кимом назвала? — недовольно спросила Джемма.

Она уже привыкла говорить свекрови «ты» и называть ее мамой.

— О, то другое время было! — охотно пояснила Варвара Товмасовна. — Тогда мы увлекались революционной романтикой. Детей называли Марлен — в честь Маркса и Ленина, Ор — охрана республики. А теперь каждый народ должен беречь свои традиции, свою самобытность.

— Еще есть такое старинное великое имя — Врамшапух, — вмешался Ким и подмигнул Джемме, — будем называть Шапулькой.

— Не над всем можно смеяться, — сдвинула брови Варвара Товмасовна, — я считаю, что, например, Ваган — прекрасное имя. Оно означает — щит.

Джемма не могла спорить со свекровью по такому поводу. Вообще полагается, чтоб имя первому внуку дала бабушка. А уж тем более такая бабушка, как Варвара Товмасовна. Когда Джемма еще лежала в клинике, весь персонал удивлялся тому, как о ней заботились.

Мальчик родился ночью, а уже на заре в палату принесли корзину свежих цветов. Еду Джемме доставляли из дому. В записках Варвара Товмасовна писала: «Прошу, не ешь ничего больничного, чтоб не повредить себе и ребенку». А сладостей присылали столько, что Джемма закормила сестер и санитарок.

— Видно, хороший у тебя муж, — говорила старшая сестра. По вечерам, после процедур, она любила посидеть в палате и потолковать с женщинами о жизни.

— Это не муж. Это все свекровь, — объясняла Джемма.

Она знала, что Ким тут ни при чем, — он ведь еще совсем молодой и неопытный. Когда ночью у Джеммы начались первые боли, он испугался и стал просить: «Не рожай, потерпи как-нибудь до утра…» Сонный, в одних трусиках, он был похож на растерявшегося мальчика.

А потом в комнату быстрыми шагами вошла Варвара Товмасовна, сразу стало спокойно, и все дела сделались как надо. Джемму одели, позвонили дяде Степану, он прислал свою новую машину, и Варвара Товмасовна сама отвезла Джемму в больницу.

— Значит, эта полная в габардиновом пальто твоя свекровь? — допытывалась старшая сестра. — Хорошая, солидная женщина. А родителей у тебя нет? Сироту, значит, взяли. Что ж, бывает. Счастье иметь надо.

Все считали, что у Джеммы счастье. И она сама так думала.

В больницу за ней приехали Ким, Софик и Рубик.

Мать велела Киму одарить санитарок, когда они вынесут ребенка. От этого у Кима испортилось настроение. Он мял в кулаке бумажки и думал не о сыне, а о том, как ему передать деньги.

— Не могу я это, — жаловался он.

Рубик пришел ему на помощь, отобрал измятые, влажные деньги, непринужденно, с шутками и прибаутками рассовал их по карманам белых халатов санитарок.

— Этот ребенок первый, и пусть с вашей легкой руки сотня за ним, — провозгласил Рубик.

И няня осторожно вручила ему шелковый сверток. Все посчитали, что Рубик — отец, и смотрели на него добрыми, улыбающимися глазами.

А Ким шел позади и пытался поддерживать Джемму за локоть. Он смотрел ей в лицо и видел, что она изменилась. Сейчас уже нельзя потрепать ее по щекам, дернуть за волосы, подразнить, как он любил это делать раньше. Что-то ушло из их отношений, и, наверное, что-то должно прибавиться. Женщину, которую Ким осторожно вел под руку, он будто и не знал. Она улыбалась ему иначе, чем маленькая Джемма, и смотрела с тихой, умиротворенной нежностью.

У машины Рубик передал мальчика Софик, а сам сел к рулю.

— Кукла! — восхищенно сказал он. — Любой подъем берет.

Джемма улыбалась и кивала, хотя сама думала только о ребенке. Ей казалось странным, что можно говорить о чем-нибудь другом, когда на свете появилось это новое существо.

А Софик только разок приподняла угол лилового одеяла — показала Киму красное припухшее личико — и тут же со свойственной ей горячностью принялась говорить о заводских делах, как будто это было подходящее время для такого разговора.

— Слушай, если мы Пироева не отстоим — не люди будем! Ты должен категорически сказать. Понимаешь?

— А как же, — отвечал Ким, — я им скажу, они почувствуют. Нам такого специалиста терять нельзя. Я скажу!

— У-у-у, это все Газияна дела, — закипела Софик, — Пироев пятнадцать лет на заводе. Мне наплевать на его анкету. Сейчас о ней вспомнили? Где справедливость? Для чего мне знать, кто его отец? Я его самого знаю!

Джемма сказала:

— Дай мне мальчика. Ты его еще уронишь.

Софик засмеялась.

— Нет. Я его в дом внесу. Пусть твоя свекровь на меня добрым глазом посмотрит.

Варвара Товмасовна ждала на лестничной площадке. В ее глазах дрожали слезы. Она надела Джемме на палец кольцо с блестящим камешком.

Лиловое одеяло развернули на широкой родительской кровати. Вызывая умиление столпившихся вокруг него людей, мальчик изо всех сил потягивался, сжимая крохотные кулаки. Потом зевнул и стал вертеть головой, шевелить губами.

Джемму уложили в постель. Она кормила ребенка и украдкой вытаскивала из пеленок его ручки с удивительно красивыми ноготками, поглаживала темные волосы, такие мягкие, что пальцы их почти не ощущали.

В соседней комнате Варвара Товмасовна разливала по рюмкам пахучий коньяк и приговаривала:

— Это Киму за хорошего внука, это Софик за то, что внесла его в дом, это Рубику за то, что отвез в больницу одну, а привез двоих.

— Машина моя такая счастливая, — ввернул Рубик.

И тут уже Софик не могла смолчать:

— Гордишься, будто на свои деньги ее купил.

— А то на чьи? На сбережения от своей стипендии, — благодушно рассмеялся Рубик.

— Немножко и мы знаем, сколько машина стоит, — не унималась Софик, — за все время учения столько не скопишь, а ты всего на третьем курсе.

Рубик уже стал сердиться:

— У меня отец много получает…

— Ну, я не понимаю, как живут люди? Семью кормят, одевают и еще на сбережения машину приобретают. Почему я так не могу?

— Если государство выпускает машины в индивидуальное пользование, значит, каждый трудящийся может их купить на свои трудовые сбережения.

Софик не стала слушать. Она собралась домой.

Джемма шепнула ей:

— Приходи в субботу. Гости будут.

Софик невесело усмехнулась и кивнула на соседнюю комнату.