Дети стояли неподвижно. Гаянка переводила взгляд с бегущей женщины на мать, как бы побуждая Нину к действиям. Нина сделала несколько шагов навстречу Алене, обхватила ее руками, приникла лицом к ее милому, родному лицу. Она боялась заплакать легкими слезами встречи. Слишком близко были настоящие рвущиеся, незатихающие рыдания. И потому она засмеялась:

— Дай хоть посмотреть на тебя…

— А что на меня смотреть, — махнула рукой Алена, — зарылась я в свое хозяйство, опустилась совсем.

Лицо, которое Нина помнила молодым и прелестным, чем-то неуловимо изменилось и сделалось лицом пожилой, усталой женщины. Но это поразило только в первую секунду. Сразу же стала возвращаться прежняя Алена, ее ярко-голубые глаза, соломенные, непослушные волосы, широкие, пшеничные брови.

«Вот и я так же постарела», — подумала Нина, тут же вспомнила, что она на десять лет моложе Алены, и ее вдруг коснулась давно утерянная радость жить, видеть эти горы, слышать эту ненарушимую тишину.

— Ребятки твои какие уже большие, милые. — Алена обняла Артюшу, и он, отзывчивый на всякую ласку, готовно потянулся к ней, а Гаянка невозмутимо-снисходительно позволила поцеловать себя в щеку.

В дальнейшей суете вокруг вещей Нина участия не принимала. Какой-то мальчик, с виду чуть постарше Артюши, сноровисто пристроил на плече тюк с постелью, ухватил самый тяжелый чемодан и рысцой устремился по тропинке к дому.

Стремительно шагая на длинных ногах, подоспел муж Алены Николай, поцеловал всех в губы звучными, крепкими поцелуями, похватал оставшиеся вещи.

— Сумку не бери, — указывала ему Алена, — сумку мы сами, ты вот чемодан да баул…

— Фу-ты, ну тебя, — сердился Николай, — что ты мне все указываешь: то бери, то не бери…

Он забрал все: сумку под мышку, чемодан в руки, баул на плечо.

— Вот вечно она мне указывает по всяким мелочам, будто я сам не знаю, — тут же пожаловался он Нине.

Дети побежали за ним, как щенки за большим голенастым псом.

Перед домом густо и ярко росли цветы. В комнатах блестели крашеные полы. Над кроватями тканые коврики почти точно повторяли вершины гор, мостики через бурные реки, темные ели у бревенчатых хижин.

Дом был новый, четырехкомнатный. Рассказ о строительстве этого дома Нине еще предстояло выслушать много-много раз. Уже сейчас Алена начинала и бросала говорить о том, как трудно дался им этот хорошенький домик, облицованный светлым деревом «в елочку». Уже сейчас Нина узнала, что Лучинские до поздней осени жили в палатке, «вот здесь, под яблоней», как Алена готовила еду для рабочих на летней печке, как таскала тяжелые камни, расчищая участок.

— Люди над нами смеялись. Сам строитель, а вот уже и снег пошел, а Лучинские все без крыши.

— Ты смотри, Нина, — сказал Николай, — до сих пор она меня заедает. Если я сам строитель, то учти, это только хуже. На свой дом я не могу рабочих послать. Этого она не сознает.

— Ну конечно, ты всегда оправдаешься. Никитич приходил, предлагал крышу настелить, из Пашинки рабочие набивались…

— Чужим, незнакомым рабочим сразу платить надо. А деньги у тебя были?

— Были бы, если б не твои придумки.

— Ох, до горла мне уже дошло! — Николай вскочил и застучал ребром ладони по кадыку. — Ведь сама же согласилась, чтоб я фотоаппарат купил. Ведь я же с тобой советовался, как с человеком! Ну скажи, не советовался?

— Как же! Прибежал из магазина, руки трясутся, голос дрожит, — Алена представила, как это выглядело, — кричит мне еще с улицы: «Аппараты привезли, аппараты привезли!» Ни слушать, ни говорить уже ни о чем не мог. И всего-то их три аппарата, и разберут их сейчас… Один полгода потом в магазине валялся. Ну, я уже знала, что строительства у него на уме не будет. Хочешь не хочешь, надо соглашаться.

— Значит, так? — крикнул Николай. — Это же вынести невозможно! Ты и с людьми говорить не даешь!..

Он схватил со стола кепку, выскочил в сад и огромными шагами понесся по дороге. Даже под соснами, подпирающими небо, было видно, какой он длинный.

— А хороший аппарат? — спросил Артюша. — Тетя Алена, заграничный аппарат?

— А бог его знает, — махнула рукой Алена. — У него их три, это четвертый.

Гаянка потянулась к матери и зашептала ей в ухо:

— Мама, они нам родные?

Нина не поняла.

— Почему они при нас ссорятся?

Мальчик с мелким, словно выточенным личиком невозмутимо стоял в углу комнаты.

— Вена, перенеси вещи в зал, — велела ему Алена. — Я вам зал отвела и еще комнату рядом. Когда Георгий Степанович приедет, ему там удобно будет и отдыхать и заниматься.

— Спасибо, — ответила Нина.

«Зал» был самой большой комнатой в два окна, с отдельным крылечком. По стенам заботливо застеленные кровати, на окнах белые занавески, на столе букет круглых, тяжелых роз.

— Я тебя еще вчера ждала, все в окошко поглядывала. Отдохнете здесь как следует. Детишки поправятся. Мальчик у тебя худенький.

Нина села у стола.

— Ты насчет Николая не расстраивайся, это у нас обычное дело, — пояснила Алена, — он такой раздражительный стал. Говорит, работа очень нервная. Я уже во всем с ним соглашаюсь. Но ведь у кого сейчас работа спокойная? Вот твой Георгий Степанович каким строительством ворочает, так что же, ему совсем с ума сойти надо?

— Алена Ивановна, вы дома? — позвал протяжный молодой голос.

— Иду.

Подхватывая спадающую косу, Алена зашептала громким шепотом:

— Это Тася, Веночкина мать. Может, договоришься с ней постирать, посуду помыть. Чего тебе на отдыхе возиться? Она расторопная, умелая. Есть, правда, за ней… Ну, это я тебе потом…

Нина осталась одна. Где-то были дети. За дверью, в кухне или на веранде, незнакомая женщина говорила Алене:

— А мне теперь ни от кого помощи не надо. Правда, Алена Ивановна? Квартирка у нас есть, мама из Пашинки десяток кур привезла, яички свои будут, поросенка в том месяце купим. Картошка тоже своя. Вот вчера сапоги Веночке купили, пальто справили. А в дальнейшем я всегда заработаю. Николай Богданович тоже обещает меня устроить. Ведь правду я говорю, Алена Ивановна?

Щемящую зависть к чужой жизни вдруг ощутила Нина. Устойчивым трудовым миром веяло от этого разговора. А что у нее? Ни дома, ни хозяйства. И не надо ей услуг, за которые придется платить, а надо ей самой какую-нибудь работу, потому что денег у нее нет, а сколько ей может присылать Георгий?

— Нинуша… — позвала Алена.

Черноволосая женщина оглядела Нину ласковыми глазами.

— Дождалась Алена Ивановна дорогую гостью. Уж и мы все ждали, ждали…

Она оказалась не такой молодой, как представлялось Нине по голосу. Очень складная женская фигура, чуть раскосый разрез глаз, скуластое, миловидное лицо. Она стояла, явно выжидая.

Алена прервала неловкое молчание:

— Куда дети подевались? Кушать давно пора.

— Тут они, внизу. С Вениамином рыбу ловят.

Тася с той же ласковой улыбкой смотрела на Нину даже тогда, когда говорила с Аленой:

— А мне что сейчас делать, Алена Ивановна?

— Клубнику заканчивай, если время есть.

— Часа два поработаю, потом на ту сторону сбегаю, мне там овес для курочек обещали.

Она вышла, высоко неся свою темную голову.

— На все руки, — вздохнула Алена, — и пошить, и помыть. Может, и устроит ее Николай на турбазе. Меня тут многие за нее осуждают, ну, это потом. Детей надо покормить.

На столе красовалась жареная утка, окруженная пирогами и пирожками, соленьями и маринадами.

Пошли за детьми. Аленин участок кончался обрывом. Внизу, в ущелье, пенилась зеленая река. От воды веяло холодом. На плоском камне неподвижно вытянулся Вениамин с удочкой. Артюша возился у берега, заглядывая под мокрые камни. Он боялся поскользнуться, от этого сильнее припадал на ногу, спотыкался и хватался руками за камни.

Сверху дети казались совсем маленькими. Жалкая, ковыляющая фигурка мальчишки и девочка, сидящая в сиротливой позе, с подогнутыми коленками.

Она могла пожалеть их до отчаяния, но сдержала себя. Не надо этого. Нельзя. Над ними было синее небо, раскачивались сосны, шумела река.