— Это в самом деле привлечет на нашу сторону несколько сторонников конституции… Идея недурна, господин де Лакло!

Остальная часть петиции была выдержана в первоначально задуманном духе.

На следующий день Петион, Бриссо, Дантон, Камилл Демулен и Лакло отправляются в Якобинский клуб и приносят петицию.

Зал заседаний пуст или почти пуст.

Все ушли в Клуб фейянов.

Барнав оказался прав: дезертировали все!

Петион бежит к фейянам.

Кого же он там находит? Барнава, Дюпора и Ламета; они составляют обращение к якобинским обществам в провинциях, в котором сообщают, что Якобинского клуба более не существует: под названием "Общество друзей конституции" он переведен к Фейянам.

Таким образом, общество, созданное с огромным трудом и нашедшее сторонников по всей Франции, парализовано нерешительностью и вот-вот прекратит свое существование.

Кому оно поверит, за кем пойдет: за старыми якобинцами или за новыми?

А тем временем в стране произойдет государственный переворот и лишенный опоры народ, беззаботно спящий в надежде на тех, кто защищает его интересы, проснется побежденным и связанным по рукам и ногам.

Надо встретить бурю лицом к лицу.

Каждый составит протест и отправит в ту провинцию, где он пользуется доверием.

Ролан — чрезвычайный депутат от Лиона: у него большое влияние на жителей этой второй столицы королевства. Дантон, прежде чем отправиться на Марсово поле (ему поручено в отсутствие якобинцев, которых так и не нашли, заставить народ подписать петицию), идет к Ролану, объясняет ему положение дел и уговаривает его незамедлительно послать протест жителям Лиона и взять на себя составление столь важного документа.

Народ Лиона протянет руку народу Парижа и вместе с ним заявит свой протест.

Именно этот протест, составленный мужем, и переписывает г-жа Ролан.

А Дантон ушел на Марсово поле, чтобы присоединиться к своим друзьям.

В ту минуту как он туда приходит, там заканчивается большой спор. Посреди огромной площади возвышается алтарь отечества, воздвигнутый к 14 июля и оставшийся там стоять как скелет праздника.

Как мы уже рассказывали по поводу дня Федерации 1790 года, это возвышение, на которое можно подняться по одной из четырех лестниц, обращенных на четыре стороны света.

На алтаре отечества висит картина, изображающая триумф Вольтера, имевший место 12-го; к афише прикреплен листок кордельеров с клятвой Брута.

Спор вышел из-за тех самых слов, которые Лакло подсунул в петицию.

Они бы прошли незамеченными, если бы какой-то человек — судя по одежде и по манерам, простолюдин — с грубоватой откровенностью не прервал чтения петиции.

— Стой! — крикнул он. — Довольно обманывать народ!

— В чем же здесь обман? — спросил читавший.

— Словами "всеми конституционными средствами" вы меняете кукушку на ястреба… вы восстанавливаете королевскую власть, а с нас довольно короля!

— Нет, не будет больше королевской власти! Не будет больше короля! — закричало большинство присутствовавших.

Странная вещь! Именно якобинцы вступились тогда за королевскую власть!

— Господа! Господа! — вскричали они. — Будьте осмотрительны! Если не будет больше ни королевской власти, ни короля, установится республика, а мы еще не созрели для нее.

— Не созрели? — переспросил простолюдин. — Пусть так… Но еще один-два таких солнечных денька, как в Варение, и мы созреем!

— Голосовать! Голосовать петицию!

— Голосовать! — подхватили те, кто до этого кричал: "Не будет больше королевской власти! Не будет больше короля!"

Пришлось приступить к голосованию.

— Кто за то, чтобы не признавать больше ни Людовика Шестнадцатого, ни какого бы то ни было другого короля, — предложил незнакомец, — поднимите руки!

Подавляющее большинство присутствовавших подняли руки, так что голосовать встречное предложение не пришлось.

— Хорошо! — одобрил подстрекавший. — Завтра, в воскресенье, семнадцатого июля, весь Париж будет здесь, чтобы подписать петицию. Я, Бийо, берусь всех собрать.

При имени Бийо все узнали сурового фермера, того, кто взялся сопровождать адъютанта Лафайета, задержал короля в Варение и вернул его в Париж.

Вот так, одним ударом удалось опередить самых отчаянных смельчаков из рядов кордельеров и якобинцев; и кому же? Человеку из народа, то есть инстинкту масс. Камилл Демулен, Дантон, Бриссо и Петион объявили, что, по их мнению, подобный поступок со стороны парижского населения повлечет за собой бурю и потому необходимо получить в ратуше разрешение собраться завтра.

— Да будет так! — крикнул Бийо. — Получайте, а если не получите, я сам потребую!..

Переговоры с городскими властями были поручены Камиллу Демулену и Бриссо.

Байи на месте не было. Они застали лишь первого синдика. Тот не захотел брать на себя ответственность; он ничего не запретил, но и не разрешил, ограничившись устным одобрением петиции. Бриссо и Камилл Демулен покинули ратушу, полагая, что разрешение получено.

Не успели они уйти, как первый синдик послал предупредить Национальное собрание о просьбе, с которой к нему обратились.

Собрание было застигнуто врасплох.

Оно ничего не решило относительно судьбы беглеца Людовика XVI, лишенного на время королевского титула, настигнутого в Варение, возвращенного в Тюильри и находящегося с 26 июня под стражей.

Нельзя было терять ни минуты.

Демёнье, надев маску врага королевской семьи, представил проект декрета, составленный в следующих выражениях:

"Временное отстранение короля от исполнительной власти продлится до тех пор, пока конституционный акт не будет представлен королю и принят им".

Декрет, предложенный в семь часов вечера, был принят в восемь подавляющим числом голосов.

Таким образом, петиция народа оказалась бесполезной: король, лишь временно лишенный своих прав вплоть до того дня, как он примет конституцию, благодаря этому декрету вновь становился королем.

Если кому-нибудь вздумается потребовать низложения короля, опирающегося на конституционную поддержку Национального собрания, то, пока король будет выполнять это условие, тот человек будет считаться бунтовщиком.

А так как положение серьезно, то бунтовщиков необходимо преследовать всеми способами, какие дает закон в распоряжение своих представителей.

И потому вечером в ратуше состоялось собрание муниципального совета во главе с мэром.

Заседание открылось в половине десятого.

В десять часов было решено, что на следующий день, в воскресенье, 17 июля, с восьми часов утра декрет Национального собрания, отпечатанный и развешанный по всему Парижу, будет к тому же торжественно читаться на всех перекрестках нотаблями и городскими чиновниками, сопровождаемыми военным эскортом.

Через час после того как было принято это решение, о нем стало известно в Якобинском клубе.

Якобинцы чувствовали свою слабость: то обстоятельство, что большая часть членов Клуба перебежала к фейянам, лишало их и союзников былой силы.

Они подчинились.

Сантер, пришедший из Сент-Антуанского предместья и принимавший активное участие во взятии Бастилии, тот самый, кто должен был скоро прийти на смену Лафайету, вызвался от имени Клуба отправиться на Марсово поле, чтобы забрать петицию назад.

Кордельеры проявили еще большую осторожность.

Дантон объявил, что проведет следующий день в Фонтене-су-Буа: у его тестя-лимонадчика был небольшой загородный дом.

Лежандр пообещал, что, возможно, приедет к нему туда вместе с Демуленом и Фрероном.

Чета Роланов получила записочку, предупреждавшую, что посылать их протест в Лион ни к чему.

Все провалилось или, во всяком случае, откладывалось.

Время близилось к полуночи, и г-жа Ролан только что переписала протест набело, когда пришла записка от Дантона, из которой невозможно было что-либо понять.

В эту самую минуту двое сидевших за столиком в задней комнате кабачка в Гро-Кайу завершили обсуждение какого-то предприятия, допив при этом третью бутылку вина по пятнадцать су.