На пороге стояла служанка, безуспешно пытаясь разглядеть хозяйку в темноте.

Позади служанки виднелась чья-то тень; сердце Андре сейчас же подсказало, кто этот посетитель.

— Господин граф де Шарни! — доложила служанка.

Андре хотела было подняться, но силы ее оставили; она снова опустилась на колени и, полуобернувшись, оперлась рукой на скамейку.

— Граф! — прошептала она. — Граф!

И хотя он стоял перед ней цел и невредим, она не могла поверить своим глазам.

Андре кивнула, она не могла говорить. Служанка пропустила Шарни вперед и притворила дверь.

Шарни и графиня остались одни.

— Мне сказали, что вы сейчас только вернулись, сударыня, — проговорил Шарни, — не будет ли с моей стороны нескромностью просить принять меня теперь же?

— Нет, — отвечала она дрогнувшим голосом, — нет, вы всегда желанный гость, сударь. Я была очень обеспокоена и вышла на улицу узнать, что происходит.

— Вы выходили… и как давно?..

— С утра, сударь; сначала я отправилась к заставе Сен-Мартен, потом — к заставе Елисейских полей; там я… я видела — она не решалась продолжать, — я видела короля, членов королевской семьи… я видела вас и успокоилась, на время, по крайней мере… Вашей жизни грозила опасность в ту минуту, когда члены королевской семьи должны были выходить из кареты. Тогда я возвратилась в Тюильрийский сад. Ах, я думала, что умру!

— Да, — заметил Шарни, — было много народу, вас, должно быть затолкали в толпе, я понимаю…

— Нет, нет, — покачала головой Андре, — нет, не то. Потом я навела справки и узнала, что вам удалось спастись; тогда я вернулась сюда и, как видите, стояла на коленях… я молилась… я благодарила Всевышнего.

— Раз уж вы на коленях, сударыня, раз вы говорите с Богом, не вставайте, пока не замолвите перед ним словечко за моего бедного брата!

— За господина Изидора? Ах, так это он!.. — вскрикнула Андре. — Бедный мальчик!

И она уронила голову на руки.

Шарни шагнул вперед и взглянул на это чистое создание, погруженное в молитву, с непередаваемым выражением нежной печали.

В его взгляде угадывались огромное сочувствие, мягкость и сострадание.

Было в нем и сдерживаемое влечение.

Разве королева не сказала ему, вернее, не проговорилась, что Андре его любит?

Окончив молитву, графиня обернулась.

— Он мертв? — спросила она.

— Да, мертв, как и бедный Жорж, и все по той же причине, при исполнении того же долга.

— Неужели, несмотря на огромное горе, которое должна была причинить вам гибель брата, вы не забыли обо мне, сударь? — продолжала Андре тихо, почти неслышно.

К счастью, Шарни сердцем угадывал каждое ее слово.

— Сударыня, вы дали моему брату поручение ко мне, не так ли?

— Сударь!.. — пролепетала Андре, поднимаясь на одно колено и с беспокойством глядя на графа.

— Вы ведь передали с ним для меня письмо, верно?

— Сударь! — повторила Андре дрогнувшим голосом.

— После гибели бедного Изидора, сударыня, мне передали его бумаги, среди них было ваше письмо.

— Вы его прочли? Ах!.. — закрыв лицо руками, вскрикнула Андре.

— Сударыня, я должен был узнать содержание этого письма лишь в том случае, если бы оказался смертельно ранен, а я, как вы видите, жив.

— Значит, письмо?..

— Вот оно, сударыня, в том виде, в каком вы передали его Изидору.

— О! — прошептала Андре принимая из его рук письмо. — Это так прекрасно… или, напротив, так жестоко с вашей стороны!

Шарни сжал руку Андре в своих.

Андре хотела было отнять у него руку.

Шарни не выпускал ее, шепнув: "Умоляю вас, сударыня!"; она вздохнула словно в испуге, но, не имея сил с собой бороться, оставила в руках Шарни свою дрожащую влажную руку.

Смутившись и не зная, куда девать глаза, избегая пристального взгляда Шарни и не имея возможности отступить, она пролепетала:

— Да, понимаю, сударь, вы пришли, чтобы вернуть мне это письмо?

— Да, сударыня, за этим и еще вот зачем… я должен просить у вас прощения, графиня.

У Андре замерло сердце: Шарни впервые называл ее просто "графиней" без предшествующего этому слову церемонного "госпожа".

Кроме того, ее поразила нежность, с какой он произнес последние слова.

— Прощения? У меня, господин граф? За что же?

— За то, как я вел себя по отношению к вам все эти шесть лет…

Андре в изумлении взглянула на Шарни.

— Разве я когда-нибудь на это жаловалась, сударь? — проговорила она.

— Нет, сударыня, потому что вы — ангел!

Андре почувствовала, как взгляд ее против воли затуманился и на глаза навернулись слезы.

— Вы плачете, Андре? — спросил Шарни.

— Простите, меня сударь! — разражаясь слезами, воскликнула Андре. — Я не привыкла, чтобы вы так со мною разговаривали… О Боже, Боже!

Она подошла к креслу и рухнула в него, спрятав лицо в ладонях.

Спустя некоторое время она подняла голову и, покачав головой, проговорила:

— Я, верно, лишилась рассудка!

Вдруг она замерла. Пока она плакала, закрыв лицо руками, Шарни опустился перед ней на колени.

— О! Вы у моих ног, у моих ног!.. — только и сумела прошептать она.

— Да ведь я вам сказал, Андре, что пришел просить у вас прощения!

— У моих ног!.. — повторила она, словно не веря своим глазам.

— Андре, почему вы отняли у меня свою руку? — упрекнул ее Шарни.

Он снова протянул ей свою руку.

Она в ужасе отпрянула.

— Что все это значит? — тихо спросила она.

— Андре! — с нежностью в голосе отозвался Шарни. — Это значит, что я вас люблю!

Андре прижала руку к груди и вскрикнула.

Вскочив на ноги, словно подброшенная пружиной, и обхватив голову руками, она повторила:

— Он меня любит! Он меня любит! Но это невозможно!

— Скажите, что вы не любите меня, Андре, но не говорите, что я не могу вас любить!

Она взглянула на Шарни, словно желая убедиться в том, что он говорит правду; большие черные глаза графа еще красноречивее выражали его чувства, чем слова.

Андре могла бы усомниться в его словах, но его взгляд не мог ее обмануть.

— О Господи! — пробормотала она. — Есть ли на свете кто-нибудь несчастнее меня?

— Андре! — продолжал Шарни. — Скажите, что вы любите меня или, по крайней мере, что у вас нет ко мне ненависти!

— У меня? Ненависти к вам?! — воскликнула Андре.

И ее обычно спокойные, ясные, безмятежные глаза метнули молнию.

— О сударь! Было бы несправедливо, если бы вы приняли за ненависть чувство, которое вы мне внушаете.

— Ну так если это не ненависть и не любовь, что же это, Андре?

— Это не любовь, потому что мне нельзя вас любить; разве вы не слышали, как я сказала, что несчастнее меня нет никого на этой земле?

— Отчего же вам нельзя меня любить, если я люблю вас, Андре, всеми силами моей души?

— О! Вот именно этого я не хочу, не могу, не смею вам сказать! — заламывая руки, вскричала Андре.

— А если то, что вы не хотите, не можете, не смеете мне сказать, — еще ласковее продолжал Шарни, — мне уже известно от другого лица?

Андре уронила руки на плечи Шарни.

— Как?! — в ужасе вскричала она.

— Если я все знаю? — повторил Шарни.

— Боже мой!

— А если я считаю вас из-за пережитого вами горя еще более достойной уважения; если, узнав вашу страшную тайну, я и решился сказать вам о своей любви?!

— Если бы вы это сделали, сударь, вы были бы благороднейшим человеком.

— Я люблю вас, Андре! — повторил Шарни. — Я люблю вас! Я люблю вас!

— Ах, Боже мой! — воздев руки к небу, воскликнула Андре. — Я и не знала, что можно быть такой счастливой.

— Ну скажите же и вы, Андре, что любите меня! — вскричал Шарни.

— Нет, я никогда не посмею, — отвечала Андре. — Но прочтите письмо, которое вам должны были передать на вашем смертном одре!

И она протянула графу принесенное им письмо.

Андре стыдливо закрыла лицо руками, а Шарни торопливо сломал печать и, прочтя первые строки, вскрикнул; взяв Андре за руки, он прижал ее к груди.