Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Дискуссия о процессе началась 13 ноября.

Кто же ее открыл, эту страшную дискуссию? Кто стал меченосцем Горы? Кто воспарил над мрачным собранием подобно карающему ангелу?

Это был молодой человек, почти юноша лет двадцати четырех (он был послан в Конвент, хотя не достиг еще требуемого возраста); мы уже не раз встречали его на протяжении этого повествования.

Он был уроженцем одного из самых суровых краев Франции — Ньевра; в нем чувствовался тот терпкий и горький сок, который делает людей если не великими, то опасными. Он был сыном старого солдата, который за тридцатилетнюю службу был удостоен креста Святого Людовика и, следовательно, титула шевалье; с самого рождения он был печален, важен и суров; его семье принадлежало небольшое имение в департаменте Эна, в Блеранкуре, недалеко от Нуайона, где она жила в скромном доме, который был далек от золотой середины латинского поэта. Посланный в Реймс изучать право, он учился плохо, писал дурные стихи, его непристойная поэма в манере "Неистового Роланда" и "Орлеанской девственницы" была опубликована в 1789 году, но не имела успеха, а в 1792 году была переиздана, но успеха снова не имела.

Он торопился вырваться из провинции и познакомился с Камиллом Демуленом, блестящим журналистом, державшим в своих крепких руках будущее молодых поэтов; и вот этот возвышенный, полный ума, блеска, непринужденности мальчишка однажды увидел, как к нему входит заносчивый, полный претенциозности и пафоса школьник, обдумывающий и холодно, медленно выговаривающий слова, падавшие по капле и способные источить камень. Выходили эти слова из маленького женского ротика. Что же до других черт его внешности, то у него были голубые неподвижные жесткие глаза, опушенные густыми черными ресницами; лицо его выделялось болезненной бледностью. Пребывание в Реймсе вполне могло наградить студента права золотухой, от которой, как утверждали короли, они исцеляли в день своего коронования. Его подбородок терялся в огромном галстуке, стянутом вокруг шеи, в то время как все носили его свободно, словно нарочно для того, чтобы облегчить палачу его задачу. Двигался он скованно, нелепо, механически и был бы смешон, если бы не походил на привидение. Довершал его облик низкий лоб, настолько низкий, что волосы падали на глаза.

Итак, Камилл Демулен однажды увидел, как к нему входит странное существо, вызвавшее у него чрезвычайную неприязнь.

Молодой человек прочитал ему свои стихи и среди прочих своих мыслей о человеческом обществе поведал, что мир пуст со времен римлян.

Стихи показались Камиллу плохими, а мысль — надуманной; он посмеялся над философом, он посмеялся над поэтом; и поэт-философ возвратился к одинокому существованию в Блеранкуре, где, по словам Мишле, великого портретиста такого рода людей, "подобно Тарквинию сшибал палкой головки маков, видя в них, вероятно, то Демулена, то Дантона".

Однако его выручил случай — некоторые люди не испытывают недостатка в счастливых случаях. Над его деревушкой, или местечком, или городком Блеранкуром нависла угроза лишиться кормившего его жителей рынка. Не будучи знаком с Робеспьером, молодой человек, тем не менее, обратился к нему с письмом, в котором попросил поддержать прилагаемое требование коммуны, а также предложил продать в пользу нации свое небольшое имение, то есть все свое имущество.

Что рассмешило Камилла Демулена, то привело Робеспьера в восторг: он вызвал молодого фанатика к себе, познакомился с ним, увидел в нем одного из тех людей, с которыми делают революции, и, пользуясь своим авторитетом у якобинцев, сделал его членом Конвента, хотя тот еще не достиг положенного возраста. Председатель избирательного корпуса, Жан де Бри, выступил с протестом и направил копию свидетельства о крещении новоизбранного: тому в самом деле было только двадцать четыре года и три месяца; однако благодаря влиянию Робеспьера этот протест не был принят.

У этого-то молодого человека скрывался Робеспьер в ночь 2 сентября; именно этот молодой человек спал в то время, как Робеспьер не мог сомкнуть глаз; этот молодой человек был Сен-Жюст.

— Сен-Жюст! — обратился к нему однажды Камилл Демулен. — Знаешь ли ты, что о тебе говорит Дантон?

— Нет.

— Он говорит, что ты носишь свою голову как святое причастие.

На женских губах молодого человека мелькнула бледная улыбка.

— Отлично! — воскликнул он. — А я его заставлю нести свою голову подобно святому Дионисию!

И он сдержал свое слово.

Сен-Жюст медленно спустился с Горы, столь же неторопливо поднялся на трибуну и спокойно потребовал смерти… "Потребовал" — слово, выбранное нами неудачно: он приказал убить.

Страшной была речь того красивого бледного молодого человека, слетавшая с его женских губ; пусть повторит ее всю, кто хочет, пусть напечатает ее, кто может; мы же не в силах это сделать.

— Незачем долго судить короля, — сказал он, — необходимо его убить.

Необходимо его убить, потому что нет таких законов, по которым его можно было бы судить, ибо он сам их уничтожил.

Необходимо его убить как врага, ибо судят лишь граждан. Чтобы судить тирана, нужно было бы прежде сделать ею гражданином.

Необходимо его убить как преступника, взятого с поличным, запятнавшего себя кровью. К тому же монархия — непреходящее преступление: король противен природе; между народом и королем нет никакой естественной связи.

В таком духе он говорил голосом ритора около часу, не оживляясь, не горячась, сопровождая свои слова жестами педанта, а после каждой фразы повторялись одни и те же слова, заставлявшие слушателей содрогаться, как содрогается нож гильотины: "Необходимо его убить!"

Его речь произвела ошеломляющее впечатление; судьи все до единого почувствовали, как в их сердца словно вошла холодная сталь клинка! Сам Робеспьер испугался, видя, как далеко за самыми крайними республиканскими аванпостами водружает кровавое знамя революции его ученик и последователь.

С этого времени не только был решен вопрос о процессе, с этого времени Людовик XVI был обречен.

Пытаться спасти короля было смерти подобно.

Дантону пришло было в голову попытаться это сделать, но он не осмелился; у него хватило патриотизма взять на себя роль убийцы, однако он так и не нашел в себе стоицизма добавить к ней роль предателя.

Одиннадцатого декабря процесс начался.

Тремя днями раньше в Тампль явился член муниципалитета во главе делегации от Коммуны: он вошел к королю и прочитал пленникам приказ, предписывавший им сдать ножи, бритвы, ножницы, перочинные ножики — одним словом, все острые предметы, коих обыкновенно лишают узников.

Тем временем в сопровождении подруги пришла г-жа Клери, чтобы повидаться с мужем; камердинер, как обычно, спустился под охраной в зал заседаний, там он стал разговаривать с женой, которая громко рассказывала о домашних делах, а ее подруга шепотом сообщала:

— В ближайший вторник король будет препровожден в Конвент… Начнется процесс… Король может выбрать себе защитников… Сведения верные!

Король запретил Клери скрывать от него что бы то ни было; как бы печально ни было известие, верный слуга решил непременно передать его своему господину. И вот вечером, раздевая короля, он сообщил ему полученную новость, прибавив, что Коммуна намеревается на все время процесса разлучить короля с семьей.

Таким образом, Людовику XVI оставалось всего несколько дней, чтобы обо всем договориться с королевой.

Он поблагодарил Клери за то, что тот сдержал свое слово.

— Попытайтесь разузнать, чего они от меня хотят, — попросил он камердинера, — и не бойтесь меня огорчить.

Я условился с семьей, что мы будем вести себя так, будто ни о чем не догадываемся, чтобы не выдать вас.

Но, по мере того как приближался первый день процесса, муниципальные гвардейцы становились все недоверчивее; Клери не удалось узнать ничего, кроме того, о чем говорилось в газете, которую ему передали: в ней был опубликован декрет, предписывавший Людовику XVI предстать 11 декабря перед членами Конвента.

161
{"b":"811826","o":1}