Тем временем Гринько был на Матросской, 22. Еще зимой, когда фургон Валиева потерпел аварию на Самарском шоссе, Гафуров поручил Павелко проверить, существует ли на самом деле женщина, на которую ссылался шофер. Женщина существовала. Майор не придал тогда значения случаю на шоссе и ограничился самим фактом ее существования, не поинтересовавшись даже фамилией. Потому-то Гринько пришлось звонить Павелко. Память у старшего лейтенанта, как известно, была феноменальной.

— Тамара Сташевская, — сказал он, ни минуты не задумываясь. — Ты сразу ее узнаешь. Большие черные глаза, а на щеках ямочки. Типичная украинская Оксана.

— Оксана все-таки или Тамара? — переспросил Гринько.

— Тамара, тупая твоя головушка, Тамара. С тобой, Гриня, лучше всего говорить протокольным языком, — съехидничал Павелко. — Ну, как там у вас дела? Где шеф?

— Велел кланяться, — сказал Гринько. — Приглашал на вареники с вишнями. В собственные апартаменты. Не перепутай: меня приглашал, не тебя.

— Не говорил, чтобы я приехал?

— Говорил. Вызвал бы, мол, Павелко, да боюсь, все дело испортит.

Гринько решил, что достаточно отомстил старшему лейтенанту за его ехидство, и поспешил повесить трубку.

Сташевская оказалась именно такой, как описал ее Павелко. А мальчуган, который прижимался к ней, был точной копией Валиева.

«Тут трудно ошибиться, — подумал Гринько. — Что же их связывает? Любовь или расчет? Семья, а живут врозь».

— Здравствуйте, Тамара, — приветствовал он ее. — Тенгиз дома?

В глазах женщины мелькнуло удивление.

— Что-то я вас не помню.

— Это не удивительно, — Гринько широко улыбнулся и подмигнул мальчику. — Впервые видимся. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Если знаете Тенгиза, то должны бы знать, что он тут не живет.

— Ваша правда. Где он живет, я знаю. Знаю, однако, что и здесь он не чужой человек. Сесть не пригласите?.. Вот что, Тамара, времени у меня в обрез, поэтому не будем играть в прятки. Я оперуполномоченный Гринько, вот мое удостоверение.

Сташевская отшатнулась.

— Что с Тенгизом?

— А почему вы решили, что с ним что-то случилось?

— Так ведь, — неуверенно начала она, — милиция зря не будет интересоваться.

— Вы правы. Справляться о здоровье вашего мужа нам вроде бы и ни к чему. Раз мы уж, как вы метко выразились, интересуемся им, то для этого существуют серьезные причины. Вы знаете, чем занимается Тенгиз?

— Ш-шофер... На ф-фабрике, в областном городе.

— А еще?

Сташевская молчала. Мальчик дергал ее за юбку, просился на руки, а она не сводила перепуганных глаз с Гринько.

— Не знаете или не хотите говорить? Тогда я вам скажу. Тенгиз Валиев замешан в преступлении, которое сурово карается законом, — в хищении социалистической собственности. И вы это знали!

— Нет! Клянусь, нет!

— Но догадывались. Разве не так?

— Н-не знаю. — Сташевская смутилась. — Иногда мне казалось...

— Что он на удивление много зарабатывает?

— Да. Тенгиз сердился, когда я спрашивала. Я, говорит, шофер, а шофер всегда при деньгах. Если у него на плечах голова.

— Тамара, — Гринько глянул в окно, — вы любите его. Помогите мне. Не скрою, наказания он не избежит, но смягчить его судьбу еще не поздно. Скоро он придет сюда...

В глазах Сташевской вспыхнула радость и сразу же угасла. Мальчик все еще теребил ее за юбку, женщина прижала его к себе, тихо заплакала.

— Что я могу?

— Много. Вы имеете на него влияние. Уговорите, чтобы он прислушался к моему совету, не вытворил еще чего-нибудь.

Послышался рокот мотора.

— Он, — сказал Гринько. — Решайтесь, так будет лучше.

Валиев вошел без стука, чуть ли не бегом.

— Салют, Тамарка! — крикнул с порога. — А что это мы плачем? Сынок, это ты обидел маму? А ну, признавайся! — Заметив Гринько, нахмурился. — Что тут происходит? Ты кто такой? Ты что тут делаешь?

Гринько сделал шаг, отрезая Валиеву дорогу к двери.

— Слишком много вопросов, — сказал он. — Но все законные. Потому и отвечаю: моя фамилия Гринько, я из уголовного розыска, жду вас, Тенгиз Валиев. Поговорим?

Продолговатые глаза Валиева спрятались в щелках век. Какое-то мгновение он колебался, не зная, как себя вести, затем полоска черных усиков поползла вверх, что, вероятно, означало усмешку:

— Поговорим.

— С этой минуты, Тенгиз Валиев, вы задержаны, — сказал Гринько. — Вам будет предъявлено обвинение в хищении социалистической собственности, использовании в корыстных целях государственного транспорта, покушении на жизнь гражданки Полищук. Всего не перечислишь, да и не моя это задача. Говорю вам лишь для того, чтобы вы знали: нам известно все, отпираться бессмысленно.

Всего лишь на секунду отвернулся младший лейтенант, чтобы глянуть в окно — показалось, что кто-то направляется к дому, и тут же услышал отчаянный крик Сташевской:

— Тенгиз!

Одним прыжком Гринько оказался около Валиева и вывернул ему руку. Звякнул о пол нож.

— Э, голуба, так не годится. Мы же условились поговорить. Симпатичная финочка. Сам смастерил? Спасибо вам, Тамара, что уберегли его еще от одной глупости. Он и так наделал их больше, чем нужно.

— И ты с ним заодно! — взвизгнул, упираясь, Валиев.

— Тихо! Кому говорю? Горячая кровь... Остынь! Я же могу и рассердиться. — Гринько спрятал финку в карман, а вместо нее вынул сопелку из вербы. — Сына бы постыдился! Не бойся, мальчик, папка пошутил. Бери дудочку, вот так. А ну подуй! Ах, как поет. Ну, убил бы ты меня, Валиев, и была бы тебе высшая мера наказания. Благодари жену, она у тебя умница, да дураку досталась. — Инспектор вздохнул. — А чтоб не было между нами больше недоразумений... — Гринько открыл окно и свистнул. Из-за кустов смородины в палисаде выступили два милиционера. Он махнул им рукой, мол, все в порядке, и повернулся к Валиеву. — Как видишь, я тут не один. Продолжим наш разговор.

— Не о чем нам говорить. Все брехня! Поклеп! И вообще, пусть Тамарка выйдет.

— Да нет, вместе начинали, вместе и закончим. А разговор у нас, Валиев, будет такой. Слушай и мотай на ус...

На брошенный хутор Лыськи прибыли в сумерки. Валиев привел к полуразрушенной саманной хате, над которой сохранился кусок почерневшей от дождей камышовой крыши. Под кучей гнилой соломы обнаружилась крышка.

— Тут?

Валиев молча кивнул. Вид у него был жалкий. Кудрявый чуб свисал на лоб грязными клочьями, глаза запали.

Майор Гафуров подозвал понятых и приказал Гринько откинуть крышку. Из погреба пахнуло смрадом и сыростью. Вниз вела деревянная лестница. Выделенные начальником Самарского горотдела милиции оперативники столпились около лаза, тихо переговариваясь.

— Слушайте и смотрите, — сказал Гафуров понятым, молодым супругам, которые чувствовали себя несколько растерянно в необычной для себя роли. — Потом подпишете протокол. Валиев, что в погребе?

— Мешки. Три штуки.

— А в мешках?

— В двух — шерсть в конусах, японского и бразильского производства, в третьем — акрил в бобинах, тоже импортный. Откуда именно, я не помню...

Гринько выскочил из погреба, переводя дух, словно вынырнул из воды. За ним выбрались понятые.

— Ну и тайничок, черт бы его побрал! — воскликнул Гринько. — Очуметь можно. Там три куля, товарищ майор. Завязанные. Еще кадка в углу, на дне остатки гнилой капусты под гнетом. Видно, от бывших хозяев этой халупы осталась. Вот она и смердит.

— Крышку на место. Притрусите. А теперь, товарищи, по местам! Курить запрещаю. Сержант, задержанного отведите к машине. Понятых прошу за мной.

Милицейский «газик» стоял за развалинами с таким расчетом, чтобы его нельзя было заметить с дороги, «Волга» Чижика — за кустами терна.

Час назад, когда стало ясно, что в перспективе вырисовывается бессонная ночь, Гафуров приказал Димке двигать домой, но встретил такой умоляющий взгляд, что в конце концов заколебался.

— Не имею я больше права держать тебя тут, — сказал он. — Мало того, что на работе выругают, так еще родители твои... Они же не знают, куда ты запропастился. Да и знали бы — немного радости.