Но, конечно, самые большие дивиденды от всей этой шумихи получал Матусевич. Если прежде он был лучшим среди первых, то теперь по своей популярности далеко обошел всех. Сразу на три головы. Рядом с ним просто никого нельзя было поставить. Он один играл в какой-то немыслимой высшей лиге шоуменов, по им самим же придуманным правилам — жестко диктуя условия руководству канала, рекламодателям, многочисленным спонсорам, желавшим приобщиться к этому фейерверку славы, успеха, благополучия.

Им восхищались, ему завидовали, его ненавидели, о нем злословили, и, пожалуй, не было лишь людей, относившихся ко Льву Михайловичу равнодушно. А многие телевизионщики, работавшие на самых разных каналах, мечтали попасть в его команду. И не только из-за желания прославиться, участвовать в новом, интересном деле. Их побудительные мотивы были вполне материальные.

По Останкинскому телецентру ходили упорные слухи о баснословных гонорарах, которые получают люди Матусевича. И он действительно платил очень много Алтыновой и еще одному парню, монтировавшему сюжеты для игры — так сказать, за секретность. Однако в число этих счастливчиков Головин и Торопов определенно не входили.

До друзей, конечно, доходили разговоры о высоких зарплатах, об особом положении тех, кто работает над «Супершоу». Все это просто не могло до них не доходить, так как завистью были буквально пропитаны воздух и стены телецентра. Парни часто обсуждали эту тему, спорили, ругались между собой. И в конце концов решили напрямую пойти к Матусевичу и потребовать себе надбавки. Поставить вопрос, так сказать, ребром!

Случилось это в первых числах февраля. Позади уже была зимняя сессия, во время которой Сергей и Петр спали не более четырех-пяти часов в сутки — помимо подготовки к экзаменам они бегали еще в Российскую государственную библиотеку и в Останкино. Но теперь начались зимние каникулы и можно было немного оглядеться, решить все наболевшие вопросы.

Как-то вечером друзья выбрали момент, когда в кабинете у Матусевича никого не было, и зашли к нему.

Шоумен сидел за своим столом и читал газету. Перед ним уютно парила чашка горячего чая. В ответ на приветствие он поднял свои бесцветные глаза, наморщил лоб, словно пытаясь вспомнить визитеров, и холодно буркнул:

— Что у вас?

— Мы хотели бы обсудить один вопрос. Принципиальный! — сказал Сергей.

— Ну…

Подбирая слова, Головин замялся.

— Поверьте, мы не собираемся конфликтовать… Но все же… В общем, помните, когда мы начинали с вами работать, вы говорили, что повысите нам зарплату, а может, выплатите премиальные, как только передача встанет на ноги?

— Да, говорил. — Матусевич свернул газету, положил ее на край стола и отхлебнул чаю. — Но время для этого еще не пришло. Рановато пока… Мы не заработали достаточно денег.

Это была очевидная ложь. Но, произнося ее, Лев Михайлович нисколько не смутился. Наоборот, краской залились Головин и Торопов. Хотя друзья пришли требовать честно заработанного, выглядели они сейчас как бедные просители.

— Как же так?! — засуетился Сергей. — Во всех газетах пишут, что расценки на рекламу в «Супершоу» в полтора, а то и в два раза выше, чем в любую другую передачу!

— Все правильно, — спокойно подтвердил Матусевич, — но деньги за рекламу получаем не мы, а канал. А это больша-а-ая разница!

— Если руководство канала получает большие доходы от того, что мы делаем, то и нам оно должно платить больше. Разве не так?

— Нам и платят больше всех. Грех жаловаться.

— Куда же тогда уходят деньги?!

— Куда? — Хозяин кабинета с удовольствием сделал очередной глоток чаю, облизал губы и аккуратно поставил чашку. — Мы еще не расплатились с долгами. Вы знаете, сколько было потрачено при подготовке передачи или хотя бы сколько пришлось заплатить за изготовление студии, всех наших заставок? Нет? То-то же. — Он, безусловно, наслаждался растерянным видом сидевшей перед ним парочки. — К тому же над «Супершоу» работают лучшие операторы, звукооператоры, режиссеры… и всем им надо как следует платить.

— Почему же вы считаете необходимым платить как следует всем, кроме нас?! — развел руками Петр. — Ведь мы стояли, так сказать, у истоков передачи, придумывали ее. Не было бы нас — не было бы и игры!

— Именно потому, что мы заинтересованы в становлении «Супершоу» больше всех, мы и должны потерпеть, добровольно взвалить на свои плечи самые большие лишения.

Говоря «мы», Матусевич словно объединял себя с Головиным и Тороповым. И делал это опять же без всякого стеснения, хотя о его баснословных гонорарах ходили легенды. Уж кто-кто, а он-то себя ни в чем не ограничивал.

— Знаете, — вполне миролюбиво обратился Сергей к Матусевичу, одновременно одергивая горячившегося Петра за свитер, — это какой-то абсурд: все в телецентре считают, что каждый из нас, попав в программу, вытащил свой счастливый билет. Что мы здесь уже выиграли по суперпризу! Вы спуститесь в буфет и послушайте, о чем там говорят.

— Вы верите слухам или мне?! — вяло оскорбился Матусевич.

Шоумен почти юродствовал и явно провоцировал мальчишек. Он надеялся, что они сорвутся, начнут скандалить, грубить. Но хотя и с трудом, им пока удавалось сдерживаться.

— Хорошо, — Головин все еще пытался задавить собеседника логикой, загнать его в какие-то рамки, вырвать конкретные обязательства, — пусть сейчас вы не можете платить нам приличную зарплату, как-то вознаградить за то, что мы придумали игру. Но скажите хотя бы примерно, когда вы сможете это сделать? Ведь мы работаем не меньше других, и такой труд должен вознаграждаться!

— Не знаю… — сокрушенно вздохнул Матусевич, словно его спросили, когда он решит теорему Ферма. — Никаких конкретных сроков назвать я не могу.

Краска стала стекать со щек Торопова куда-то ему за воротник. Теперь уже было бесполезно держать его за рукав, наступать на ногу.

— Да он над нами просто издевается!! — завопил Петр. — Если вы хотите выжить нас с телевидения, то говорите прямо, а не применяйте свои оскорбительные уловки!

— Я вас выживаю?! — Матусевич потыкал пальцем себе в грудь, словно не понимая, как такое можно было сказать. Он решил, что настала пора действовать. — Разве это я регулярно устраиваю скандалы?! В прошлый раз в моем же кабинете вы обвиняли меня в том, что я вам не доверяю, а теперь, пожалуйста, — эти претензии с зарплатой! Мое терпение на пределе! Я вас точно выгоню из своей команды!

— Мы сами уйдем! — вскочил Торопов.

Как раз именно это Льву Михайловичу и требовалось.

— Скатертью дорожка…

— И мы… и мы требуем, чтобы вы перестали показывать «Супершоу»!

— С какой стати?! — ухмыльнулся Матусевич. — Над программой работал большой творческий коллектив, и не вам решать ее судьбу.

— У нас есть авторское свидетельство, о чем вам прекрасно известно, — сказал Сергей. — И если вы не закроете передачу добровольно, мы добьемся этого через суд!

— Ха-ха-ха! Желаю успеха… — Шоумен посмотрел на друзей не только с сарказмом, но даже с каким-то состраданием. — Кстати, чтобы избавить вас от пустых хлопот, я могу купить права на игру. За свои личные деньги. Хотя, конечно, это пустая формальность. Просто мне не хотелось бы, чтобы вы на меня обижались.

Он забавлялся с ними, как кошка с двумя мышками. Парни переглянулись.

— И сколько вы готовы нам заплатить? — поддался на эту уловку Головин.

— Сколько? — пожевал губами Матусевич. — Ну, скажем, тысячи две-три… естественно, долларов. Мало?! Вам мало трех тысяч долларов?! — изобразил он удивление. — Хорошо, дам вам пять! — и прихлопнул рукой, словно показывая: сумма эта окончательная и больше торговаться нет смысла. — Чтобы вы наконец поняли: я чрезвычайно добрый человек и ваши претензии ко мне — не более чем следствие юношеской горячности. Согласны?

Торопов так затрясся, что, казалось, его веснушки громко застучали друг о друга.

— Пять тысяч?! — повторил он. — Но ведь это меньше, чем вы получаете за неделю, а может быть, и за день! И наша игра еще больше увеличит ваши доходы!