― Считаешь, что надо рубить концы? ― спросил Казарян, сам считая, что так и надо делать.
― Делать больше нечего, ― его словами обозначил ситуацию Ларионов.
― А что Санька думает?
― Нет его, ― раздраженно ответил Ларионов. ― Как ушел с утра, так и нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.
― Резюмируем: Колхозника ― под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
― Только так.
― Но где же все-таки Санек?
Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с довоенных еще времен (видимо, строители домов два "а", два "б" и два "в" забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и гладкости. Здесь танцевали всегда.
Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.
Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль...
― рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо. Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди Рознером.
Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху рассматривали отрочество и юность ― свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош,
― раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения с существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и храбрец.
Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад прыгающими через веревочку.
― Кадры растут, как грибы, ― глубокомысленно и мрачно заметил Лешка Без.
― А вон блондиночка в голубом, чья это? ― спросил Виллен.
― Макаровых, ― ответил всезнающий Алик.
― Гляди ты! ― обрадовался Виллен. ― Вроде недавно я на Ольгу глаз клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.
Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:
Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.
Танцевавшие тотчас, как в игре "Замри!" застыли на месте, ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по голубиному хозяйству.
― Завидно? ― поинтересовался кто-то сверху. ― Лезь к нам!
"В парке Чаир распускаются розы..." сладко понеслось с новой пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся, зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав музыку, спросил:
― Хорошо?
― А то! ― отвечал Лешка Без.
― Саню ждете? ― спросил догадливый Константин.
― Его, ― подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: ― Гля, еще один!
Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка Казарян.
― Кондехай, сюда, вертуха! ― по-блатному заблажил Алик. Роман обернулся на крик, направился к ним.
Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на локомобиль и спросил тонким голосом:
― Терем-теремок, кто в тереме живет?
― Я ― мышка-тихушка, ― признался Алик.
― Я ― лягушка-мокрушка, ― продолжил игру в воровские профессии Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:
― Шуточки, у вас, фрайера!
― Так их, Костя, ― одобрил его Роман. ― Фрайерам все шуточки. Санятка где?
― Ждем! ― ответил Алик.
― Он с тобой утром беседовал? ― только у него спросил Роман.
― Беседовали, беседовали! ― ответил Алик.
― Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.
― Какого еще Стручка?
― Созревшего. Для всяких веселых дел.
― Любите вы, милиционеры, загадками говорить.
― Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.
― Не вяжись ко мне, мент! ― потребовал Алик, на заднице, как с горки, съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.
Молодежный коллектив вибрировал в фокстроте пятнадцатилетней давности. Алик оком завсегдатая "Спорта" выбрал девицу поперспективнее и пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.
― Ты ― Фарида? ― догадался он про партнершу в танце.
― Ага.
― А Тайка что же на танцы не ходит? ― это он про ее молодую тетку.
― Она замуж вышла.
― За татарина небось?
― Не за русского же!
― Мы ― русские? Ты на меня погляди! Наверняка твой прапрапрадед с моей прапрабабкой побаловался.
― Какие вы глупости, Алик говорите!
― Велик аллах, а Магомет пророк его! ― изрек нечто мусульманское Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до тех пор, пока Фарида не вырвалась.
Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей вслед и увидел, что на границе света и темноты стоит Саня.
― Ты что здесь делаешь? ― спросил Александр.
― Танцуя, жду тебя, ― ответил Алик и оповестил: ― Братцы, он явился!
― Ноги, ноги стали зябнуть, ― жалостливо просипел Костя Крюков, и вся компания ссыпалась с локомобиля. Александр оглядел их и обреченно предложил:
― Ко мне?
― У тебя тесно. К нам. И Розка пожрать что-нибудь откинет, ― решил Лешка Без и, не слушая иных предложений, направился к воротам. Поплелись за ним.
― А то ко мне, ― предложил Виллен. ― Я теперь один, сеструху к тетке отправил.
― Как же отправил-то? ― удивился Алик. ― Ведь ей в этом году десятый кончать.
― Там окончит, ― ответил Виллен. ― Зато мне ― полная лафа! Не надо воспитывать, не надо уроки проверять, на надо готовить, не надо убираться. Много чего теперь не надо.
― Полное счастье от того, что голодный и в грязи живешь? ― ехидно поинтересовался Александр.
― Зато, свобода, ― возразил Алик.
― Этой свободой пользуйся один. А мы уж к Розе пойдем, ― Костя всегда был четок и определенен.
― Стоп! ― скомандовал Алик. ― Кто побежит?
― Открыто только у Лозовского, ― дал информацию Виллен.
― Тогда я, ― вызвался Костя. ― На велосипеде ― десять минут. Скидываемся.
Скинулись. Костя побежал назад к голубятне, к велосипеду...
― ...Сколько же вас! ― обрадованно удивилась Роза. Не утруждая себя вставанием, Яша от стола приветствовал всех молчаливым поднятием руки.
― Еще один будет! ― дополнительно обрадовал Розу сынок. ― Костя Крюков по делу на десять минут отлучился. Готовь пожрать, мамахен.
― Знаю я эти дела. Вы пока в домино играйте, а я что-нибудь посоображаю.
― В домино не выходит. Нас шестеро, ― доказательно возразил Яша.
― Ну, тогда в лото! ― решила Роза.
Яша, не поднимаясь со стула, дотянулся до настенного шкафчика и извлек из него скрипящий голубой в белый горох мешочек и затрепанную колоду продолговатых картонок. Объявил:
