— Это уж, если Сырцов разрешит. — Махов быстренько устроил себе позицию — "я не я, и лошадь не моя".

— Сырцов мне разрешит, — Смирнов снял ногу с палки, палку установил перпендикулярно к полу, оперся на нее и поднялся. — Он — парень простой, в полковники не рвется.

— Не надо сердиться, Александр Иванович, — посоветовал Махов и улыбнулся.

— Я не сержусь. Я огорчаюсь. Какая комната у Сырцова?

Комната Сырцова была, как и положено старшему оперуполномоченному, комнатой на двоих. Смирнов просунул личико в дверь, увидел Сырцова, увидел допрашиваемого амбала, увидел еще одного оперативника, сидящего за соседним столом, поздоровался, не входя:

— Здорово, Сырцов.

Сырцов недовольно обернулся, узнал Смирнова и по-детски обрадовался:

— Александр Иванович! Сколько лет, сколько зим! — И, поняв, что Смирнов входить не собирается, встал из-за стола, вышел в коридор, прикрыл за собой дверь. — Вы ведь просто так в нашу контору не заходите. Что-нибудь срочное?

— Не столько срочное, сколько необходимое. Дай мне на десять минут твоего клиента. Мне с ним один на один поговорить надо.

— Не положено, Александр Иванович, — огорчился Сырцов. — Мне за это Леонид голову оторвет.

— Он сказал, что на твое усмотрение.

— Ну, если так, действуйте!

Сырцов с напарником вышли. Смирнов, сидя за сырцовским столом, рассматривал клиента. Рожа поперек себя шире, сонные наглые глаза, богатые усы — таких в Москве навалом, гривенник за пучок.

— Чего уставился, козел гнилой? — не выдержал клиент.

Не отреагировал на козла Смирнов, не посчитал это обидным. Сам спросил:

— Настоящий срок еще ни разу не мотал, зайчик?

— А тебе какое дело?

— О деле, которое у меня к тебе, немного позже. Сначала для сведения: Алексей Борзов был законник. Правда, бывший. Но из закона вышел по всем правилам.

— Зачем мне это знать? — спросил амбал. Посерьезнел он, собрался.

— Я же сказал: для сведения. Потому что ты его убил, скот.

— Ты кто такой?! Ты кто такой?! — завопил амбал.

— Я — друг Алексея. И мне сейчас очень хочется раздавить тебя, как клопа, сучонок. Но я пока этого делать не буду, потому что еще больше мне хочется стереть в порошок твоего шефа.

— Ты кто такой, чтобы меня допрашивать?! — вопил амбал. — Ты кто такой?!!

— Не ори, — поморщившись, попросил Смирнов. — И слушай меня внимательно. Кое-какие косвенные по факту твоего участия в убийстве у меня имеются. Их, я допускаю, может не хватить для обвинительного вердикта в суде, но мне-то ясно, что ты убивал. Даже если тебя оправдают по делу об убийстве, ты все равно пойдешь в лагеря за вымогательство. Мне стоит шепнуть словечко кому надо, и тебя в зоне ждет разборка за убийство законника. Надеюсь, ты понимаешь, чем кончится эта разборка.

— Чего вам от меня надо? — хрипло спросил амбал. Он сломался.

— Мне надо знать, кто приказал тебе убить Борзова. Удоев? Голубев?

— Голубев, — признался амбал. — Он лично сам эту операцию разрабатывал.

— А ты убивал.

— Я не убивал, я технику для подслушивания готовил, а стрелял Жека...

— Молодец, — с отвращением похвалил амбала Смирнов. — Всех заложил.

— Мои показания вам не имеют юридической силы, — вдруг сказал амбал.

— Да ну? — удивился Смирнов, встал, вышел из-за стола, приказал. Поднимись-ка.

Амбал на всякий случай оторвал задницу от стула. Смирнов увидел братское чувырло совсем рядом, не выдержал, ударил. Ударил самшитовой палкой по амбаловым ребрам. Больно стало амбалу, очень больно, и он, жалобно и тихо взвизгнув, опять присел на стул. Словесно, без слез заплакал:

— Безоружного бьешь, старье, да? Безоружного?

Смирнов, не говоря ни слова, вышел в коридор. Привалившись спиной к косяку, у двери стоял Сырцов. Увидел Смирнова, сказал горестно:

— Заделали вы меня, Александр Иванович, ох, как заделали...

— А ты ничего не слышал и раскручивай свой рэкет спокойненько.

— Себе-то, к сожалению, не скажешь: я не слышал. Я слышал. — Сырцов пожал протянутую Смирновым руку и решительно шагнул в свою комнату.

Смирнов устроился передохнуть в закутке для незадачливых посетителей этого замечательного учреждения. Он сидел, положив подбородок на рукоять палки и закрыв глаза. Отвратительно он себя чувствовал, так отвратительно, что хотелось блевать. Не открывая глаз, не открывая рта, он тихо-тихо стонал. Не помогало. Тогда он открыл глаза, поднялся и постарался вслух себя убедить в том, что:

— Это все оттого, Смирнов, что ты не жрамши и не спамши.

Он проснулся в двадцать один ноль-ноль, потому что на него смотрели. Он открыл глаза и осознал, что спал одетым на гостинном диване в доме Алика Спиридонова. Осознав это, увидел терпеливо сидевших рядом с диваном Алика, Романа и Виктора. Они сидели и молчали в ожидании, когда он проснется сам. Он проснулся окончательно и зевнул. Очень не хотелось вставать.

— На твоем примере убеждаюсь, что старость — не радость, — объявил Казарян.

— Да иди ты... — послал его куда-то Смирнов, спустил ноги, помотал мутной головой и решил: — Пойду умоюсь.

Он пустил холодную струю себе на затылок и так, согнувшись, терпел долго. Замерз до дрожи, прекратил издевательство над собой, жестким полотенцем беспощадно вытер волосы. Глядя в зеркало, бережно расчесал жидкую свою шевелюру и, причесываясь, понял, что настроение у него неплохое, рабочее настроение.

Сначала рассматривали казаряновские фотографии. Фотографии были доброкачественны и убедительны. Потом Смирнов распорядился:

— Читай, Алик.

Алик читал минут пятнадцать. Слушали внимательно, потому что по порядку изложенная, по пунктам осмысленная, в перспективе рассмотренная история эта оказалась страшненькой и таила в себе смертельную опасность. После затяжной паузы Смирнов уважительно признал:

— Хорошо поработал, Алик.

— Общевато несколько. Конкретики бы прибавить, — не мог не покритиковать Виктор.

— Нам нужен предупреждающий об опасности документ, который завтра должен быть официально передан в соответствующую комиссию республиканского парламента известным журналистом Александром Спиридоновым. Этот документ имеется. А конкретику... Конкретику, если она понадобится, предоставим комиссии после веселых приватных бесед с некоторыми фигурантами этого дела. — Смирнов, сам того не ощущая, вновь стал действующим милицейским полковником, разрабатывающим серьезную операцию. — Беседы эти будут проведены в параллели со спиридоновским визитом в комиссию. Фигуранты, я думаю, после нашего посещения базы сегодня же поспешно вернулись в Москву.

— И самого главного трясти будем? — спросил Казарян.

— Если бы он был самым главным! Он всего только главный над этим спецназом. — Смирнов поднял глаза на Казаряна, поморгал ими, размышляя. Нет, Рома, подождем его реакции на наши завтрашние действия.

— А если уйдет? — Казарян был деловит. К нему тоже вернулась сыщицкая молодость.

— Некуда ему уйти. Да и не будет он даже пытаться. Не дурак — твердо знает, что жизнь уже прожита. Итак, завтра мы нагло — чем раньше, тем лучше — посещаем дорогих наших друзей. Я трясу Голубева, Виктор, Федоров за тобой, а ты, Рома, займешься Бартеневым.

— Каким Бартеневым? — не спросил — ахнул Виктор.

— Режиссером твоим, Виктор, — объяснил Казарян. — Дурачком-всадником на белом коне.

Ровно в девять утра, игнорируя вопросы привратницы, Смирнов миновал вестибюль-оранжерею, поднялся в лифте на шестой этаж и позвонил у нужной ему двери.

Открыл сам Семен Афанасьевич. Был от в стеганом шелковом халате, и пахло от него яичницей: недавно проснулся, завтракал сейчас.

— Чем могу быть полезен? — сказал он строго.

— Многим, — приветливо откликнулся Смирнов и представился, будто не ведая, что собеседнику все известно о нем: — Полковник МУРа в отставке Смирнов.

Руки он Голубеву, правда, не подал. Не желал ручкаться и тот, ответно представляясь: