Светлана, едва успев присесть, вскочила.

       — Я — человек… — начала она громко.

       — Вы не человек, Светлана! — голос графа прозвучал еще громче.

       Фридрих вдруг опустился перед стулом на колени и помог княжне снова на него присесть, но рук с талии не убрал и еще ближе приблизился грудью к коленям княжны. — Вы не простая смертная, я хотел сказать. Вы властны делать со своей жизнью, что вам заблагорассудится, если в вашем воспитании не заложено беспрекословное подчинение родительской воле. Но учтите, я распоряжаюсь своим бессмертием, как велит мне моя совесть. Или же здравый смысл.

       Когда он замолчал, Светлана попыталась отодвинуться к спинке стула, но поняла, что руки графа на ее талии сделались стальными.

       — Я вернулась не к вам, — проговорила она тихо, едва шевеля языком в пересохшем рту. От талии к груди поднимался смертельный холод. — Я не хочу идти с вами в Панаевский театр.

       Светлана смотрела, как по бледному лицу вампира растекаются фиолетовые тени, первый признак зверского голода, и молила, чтобы ее живот не напомнил о пустом чае.

       — Я возвращаюсь в Петербург, сниму там для нас квартиру и приеду за тобой, — вдруг сказал граф каким-то другим, не своим голосом, от звука которого Светлана вздрогнула и уставилась на трансильванца уже огромными глазами.

       — Откуда вы…

       — Простите, это было в ваших глазах… Вы желаете во всем подражать Зиночке и вы ждали, что кто-то вот так же нагло сделает вам предложение, не признаваясь в любви и не принимая ответа — нет. Знаете, я понимаю господина Мережковского: когда наконец-то находишь женщину своей мечты, не допускаешь даже крохотной мысли, что она может тебе отказать.

       Он сделал паузу, и княжна поняла, что настал ее черед отвечать.

       — Таким, как чета Мережковских, не нужны предложения. Они не расстаются ни на один день… Вы можете себе это представить?

       — Легко, — улыбнулся граф.

       — А я вам не верю! И никогда не верила, что как Зиночка, когда-нибудь оцепенею от одного взгляда на мужчину и очнусь только на паперти церкви, когда меня станут поздравлять с законным браком.

       Граф рассмеялся, и княжна, вздрогнув, плотно сжала губы.

       — Еще бы… Вряд ли вы когда-нибудь пойдете к алтарю.

       — Да, я знаю! — выкрикнула она уже звонко. Это холод подобрался к горлу и звенел на языке сосульками. — Я также знаю, что мне когда-нибудь придется покориться отцовской воле и принять его выбор… Пожалуйста, спасите меня от этого!

       — Есть только один путь — сделать выбор самой. Вы уже почти оцепенели: я готов разбудить вас, когда мы встанем на колени перед князем и попросим его благословить нас…

       — Да как вы смеете!

       Но она осеклась и отвернулась, потому что глаза предательски защипало. Что-то скрипнуло, когда граф убрал с ее талии руки — точно надломился снежный наст. Сделалось чуть теплее, и Светлана даже сумела растереть до красна руки.

       Граф молча указал ей на дверь ванной комнаты, а когда она вышла из нее с блестящими от холодных брызг щеками, граф был одет, как и подобает мужчинам одеваться в театр. Возможно, серый костюм был слишком светлым даже для белых ночей, а шейный платок слишком черен для горящих на бледном лице глаз.

       — Я оставлю плащ, — и граф швырнул его на кровать, — чтобы меня вдруг за актёришку не приняли, — сказал уже наигранно весело, заставив княжну покраснеть.

       — Фридрих, вы желаете, чтобы я всю ночь извинялась? Берите плащ. Вдруг дождь, а я вновь без зонта.

       — Дождя не будет. Позвольте спросить, княжна, отчего вы лишь выборочно верите в мои предсказания?

       Светлана быстро схватила с кровати сумочку и направилась к двери, чтобы первой спуститься в фойе по лестнице. Граф отставал на пару шагов, но на улице протянул ей руку.

       — Не надо, — тут же остановила его княжна. — Я без перчаток. Все забываю…

       Но прятать руку было некуда, и она тут же оказалась в ладони графа.

       — К Богу все формальности, Светлана! Неужели подвернуть ногу заманчивее дурацких слухов? Вообще, почему вас волнует чье-то мнение, когда вы решили умереть?

       — Вы не дали мне умереть, — княжна сжала руку трансильванца, но не повернула головы. — Когда вы уезжаете?

       — Через три дня вечерним поездом. Отчего вы спросили?

       — На вокзале прекрасный ресторан. Нянюшка говорит, что каким умрешь, таким и останешься. Я хочу умереть сытой, потому что в жизни я была вечно голодна.

       — Вы решили броситься под поезд? И думаете, вас отпустят проводить меня?

       — Нет, не под поезд, — Светлана попыталась вырвать руку, и когда ей это не удалось, накрыла кулак графа другой рукой. — У меня есть три ночи, чтобы убедить вас убить меня. Вы уедите и ничего вам не будет. Вы — моя последняя надежда. Через три дня на меня оденут обереги, и никто не посмеет подойти ко мне. И никто не оставит меня наедине с собой — и я подчинюсь отцовской воле, кого бы он для меня не избрал, потому что он не примет выбор княгини. И я стану монстром и каждую минуту моего существования буду ненавидеть вас, Фридрих.

       — Великий Боже! — граф повесил трость на локоть и удержал вторую руку княжны на своей. — Вы правы, мне не нужно идти в театр, чтобы услышать монолог Снегурочки. Скажите, Светлана, вам надо завернуть в «Вену»?

       Княжна безуспешно тянула руки, но они больше не холодели — граф согревал их своими ледяными прикосновениями.

       — Нет, нам надо бегом в театр, а потом рядом с Адмиралтейством есть небольшое кафе — там и найдём Николая. Все равно, думаю, он не будет в восторге от совета отца сменить свадьбу на именины, да и напечатать это по меньшей мере лет через десять, а то упыри народ злобный, увидят ещё на себя шаржи. Вот матушке моей они везде мерещатся…

       — А я бы посоветовал вообще не печатать… Упыри увидят одно, люди другое, а дети потом не уснут…

       — Каждый видит то, что желает видеть, — Светлана больше не сопротивлялась близости их рук, и граф вновь взял в свою правую трость. — И так в любом виде искусства. Вот, к примеру, наш художник Николай Рерих от авторства декораций к «Снегурочке» почти совсем отказался. А все из-за того, что в театре их плохо перерисовали с его эскизов, а мне вот так даже больше нравится. Сами увидите, как красиво…

       Княжна резко остановилась.

       — Послушайте, я не хочу смотреть, как убивают несчастную девушку лишь за то, что она на людей посмотреть хотела, не думая, что те нагло обвинят ее во всех своих бедах. Мне вот тоже очень тяжело жить среди вас, но и к людям мне уже не вернуться. Я хочу, чтобы вы сняли с меня этот груз… Я не могу растаять сама…