Дно не латали специально — через него спускали горючие слезы прямо в водосточную трубу, а слез в этой камере исправительного заключения было пролито немало. Когда в тысяча восемьсот семьдесят девятом году в руки княжеского секретаря волей случая попал перевод книжечки английского математика Чарльза… — это было, пожалуй, единственное имя, которое Федор Алексеевич пытался запомнить и никак не мог, — он твердо верил, что автор сказки про девочку Алису выдумал реку из слез. Так случайно Фёдор Алексеевич нарушил главное правило загробной жизни — в сказки верить не только можно, но и нужно, иначе сказка станет явью… Например, в лице Олечки Марципановой.

       Если живые девушки имеют привычку плакать над своей нерадостной судьбой перед сном, то мертвым это делать нравится по пробуждению. И ладно бы Олечка тихо всхлипывала в подушку, но она заливала лодку морской водой. Бедная пыталась закрывать слезоточащие глаза руками, но слезы фонтаном продолжали бить между пальцев, превращая Фонтанный дом в миниатюрную копию Петергофа.

       — Не стоило топиться в фонтанной речке, — отвечал Федор Алексеевич зло, когда Олечка с выражением полного отчаяния на лице, выжимала в лодку свою ночную рубашку. — Мой тебе совет: спи нагой.

       Лично он не рисковал ложиться в лодку даже в нательном белье. И не найдя в старых номерах журнала «Архив судебной медицины и общественной гигиены» никакой информации о том, какое влияние оказывает морская вода на мертвую кожу, приобрел будильник.

       — Это реликвия, — заверял его старьевщик. — Конец восемнадцатого века. Знаменитый будильник американца Леви Хатчинса, если слыхали о таком? Одна беда у него, опять же, если не знаете, — звонит только в четыре утра.

       — Ничего, разберемся! — буркнул Федор Алексеевич и дома сразу же сунул механическое приобретение в руки Бабайки: — Настрой на четыре часа пополудни.

       Домовенок любил не только ломать, но и строить. Так что, обтерев руки от сажи, тотчас принялся за дело, и будильник третий год исправно будил княжеского секретаря до начала соленого потопа. Правда иногда Федор Алексеевич думал, что его ранние уходы из лодки и являются причиной русалочьих слез, но желание выйти сухим из воды было намного сильнее желания услужить временной пассии. Хотя сегодня, глядя на одиноко стоящие на столике стакан утренней крови и стакан утреннего молока, Фёдор Алексеевич почему-то с горечью подумал, что нет ничего более постоянного, чем временное.

        — До сих пор не приплыла? — Бабайка с опаской заглянул в приоткрытую дверь и под гневным взглядом упыря весь съежился. — Выслать котов на поиски рыбы?

       — Нет, рано… — Федор Алексеевич взглянул на заколоченное окно и зевнул.

       — Так спать идите… Ну что с ней станется. Не сбежит!

       — Да пусть бы уже сбежала! — огрызнулся упырь и отвернулся к окну всем корпусом, чтобы скрыть от Домовенка эмоции, бушевавшие на его бледном лице. — Тогда б поймал и в реку Колыму сослал на посмертное!

       — Спать ступайте, барин. Вечер утра мудренее…

       Федор Алексеевич молча шагнул к стулу и сел.

       — Баба с лодки, рыбаку не легче, — сплюнул Бабайка в сторону. — С вашего разрешеньица, — он бочком вошел в комнату и прикрыл дверь. — Я тут покумекал над вашей проблемой…

       — Нет у меня никакой проблемы, — буркнул княжеский секретарь, но глаза на лохматого нарушителя его беспокойства все же поднял.

       — Будильник — это хорошо, но тягостно. У вас вон, уже третий ряд синяков под глазами от вечного недосыпания, простите меня великодушно, проступил. Раз слезы русалочьи унять нет никакой возможности, давайте-ка мы с вами воплотим в жизнь проект Леонардо да Винчи, — Бабайка принял вид удивительно важный и даже поднял вверх указательный палец. — Вместо клепсидры у нас глаза девицы Марципановой будут. Под лодку мы весы подложим — можно незаметно медные из рыбного садка умыкнуть. И вот как только слезы наполнят чашу весов, лодка поднимется — и либо вода морская выльется, либо вы вывалитесь сухим…

       — Пшел вон! — заорал Федор Алексеевич. — Ломоносов чертов!

       Бабайке дважды повторять не потребовалось. Секретарь тоже решил уйти — пойдет, почитает, что ли… Все время быстрее побежит. Но мимо детской пройти не смог. Сынок Олечки Марципановой не плакал, а вкушал урок истории земли русской. Тихий голос у Арины Родионовны — пришлось сесть на пол и ухо к замочной скважине приложить. Подсматривать — грех, а подслушивать — учение.

       — Ответствуй, дед, почем девицы горючи слезы льют ручьем! — зычным шепотом говорила нянька. — И отчего во всей столице я не встречался с мужичьем? — И тут же перешла на стариковский хрип: — Наверно, путник, издалече забрел ты в наш унылый край и не слыхал о смертной сече, о нашем славном князе, чай? Снискать желая славы бранной, отверг соседей помощь сам. И с братом лишь и ратью малой отправился во вражий стан. Стояли воины все на смерть, кропили кровью мураву. Не приняла земля их матерь, лежат их косточки во рву. На смерть мужей мы посылали. И не забудется в веках, как жены, сестры их стенали, слез не осталось в матерях.

       — Так кто ж тот князь? — послышался голос Игорушки. — Кто так бездумно людские головы сложил и степь чужую русской кровью, багряной кровью окропил? Не Мирославушка ли уж?

       Засыпать уже начал Федор Алексеевич под сказ Родионовны, но от сыновнего вопроса разом проснулся и затылком о дверь шарахнул — от злости. А дверь вдруг отворилась, незапертой оказалась, и секретарь как был, так на коленях и ввалился в детскую.

       — Что с тобой, ворон наш сердечный? — всполошилась Арина Родионовна.

       Со стула подскочила, вязание своё бросила и к упырю склонилась, а тот уже сам не рад, что подслушивать взялся:

       — Сердце не на месте, — простонал он, чтобы начать про Олечку Марципанову говорить, но не успел.

       Нянька ахнула, к своему сердцу руку прижала, на свой счёт заявление упыря приняв:

       — На месте, на месте… Куда ж ему мертвому деваться-то?

       — У меня, говорю, не на месте… — зло прошипел Федор Алексеевич и выпрямился, но на беглянку сетовать передумал: — Богатырь в три года не знает, кто такой князь Игорь…

       — Знаю, батюшка, знаю… — возопило дитя из деревянной кроватки, но, к счастью, не выкатилось из нее. — Тот, за кого княгиня, в честь которой мать мою назвали, город голубями спалила…

       — Другой это Игорь… Потом его слово выучишь…

       — А меня в честь которого назвали?

       Федор Алексеевич подскочил к кроватке и прижал вязаное одеяльце по обе ее стороны растопыренными пальцами.

       — Спи. Что тот, что другой плохи, а ты третьим — хорошим — будешь. Спи давай… Время утреннее.

       Вышел, наконец, из детской и в столовую пошел, а там Бабайка тайком, пока княгиня Мария мертвым сном в хрустальном гробе спит, в саже копается — страсть как любит он это дело. А чтобы хозяйка ничего не заметила, заблаговременно все ковры скатал, а пол решил вымыть, когда русалка вернется: что зря воду тратить, за ней и подотрет лужи.