А татары продолжали измываться над уже бесчувственным телом. Выломав в суставах и отрезав все конечности, они начали сдирать с ещё дергающихся мышц кожу. Палач крепко зажал в кулаке прядь волос на макушке и острым ножом надрезал кожу у основания волос жертвы, заворачивая и отдирая её. Забелел оголённый череп. У самых опьяневших от этого зрелища вырвался рёв восторга. Рвач кричал громче всех:

— Режь его! Режь!..

Когда окровавленную, изуродованную, с содранной кожей голову отделили ножом от туловища, надели на пику и подняли вверх, совершенно озверевшая толпа взвыла. Дорофей чуть не упал в обморок; он вырвался из беснующейся массы и побежал к лесу. Палач потрясал пикой, и вдруг — солнце в мгновение ока скрылось за облаками. Несмотря на осеннюю пору, ярко вспыхнула молния, и с оглушительным треском раскололось небо, задрожала земля. Всё остолбенело смотрели вверх. В следующее мгновение снова ослепительно сверкнула молния, голубой извилистой змеёй вонзилась в поднятую палачом пику и, пробежав вниз, прожгла его руки, тело и ноги. Палач рухнул как подрубленное дерево. Голова Махмуда полетела в лицо Рвача. Предатель в ужасе кинулся в шатёр. От дикого страха дрожал каждый кусочек его тела, и Рвачу казалось, что полы шатра вот-вот распахнутся и появятся обезображенные останки. А главное — голова, с этими глубокими, вывернутыми белками глаз...

От затылка до пят Рвача пробил холод, и он стал кутаться, зарываться во всё, что попадалось под руку, но порывы ветра с рёвом и свистом закружили адскую карусель и начали ломать татарские шатры. А шатёр Рвача взлетел и опустился уже внизу, на берегу Дона. Рвач вскочил и кинулся бежать. Хлынул проливной дождь. Предатель заскользил и упал в лужу грязи, неистово дрожа. Татары тоже были объяты страхом, пытаясь спрятаться хоть где-нибудь. Все были поражены гневом неба, наказавшего убийцу Махмуда.

Весть о случившихся на Дону кровавых событиях быстро дошла до Липеца. Ахмат бесчинствовал вовсю. Вопреки обычаям, заведённым ещё Бату-ханом, он построил в княжествах Воргольском и Липецком две слободы, грабил окрестные селения, уводил людей в полон и пополнял свою казну, опустошая подвластные ему княжества.

Василий, ещё не совсем оправившийся от ран, был отправлен в Золотую Орду и через месяц вернулся с вестью.

— Хан Тудан-Менгу отрёкся от престола в пользу своего племянника Телебуги! — соскочив с коня и едва переводя дух от волнения и быстрой езды, радостно крикнул Василий. Потом вбежал в княжеские палаты и повторил то же самое.

Святослав встал с лавки, прошёлся по палате. Шумахов не сводил с него глаз.

— Ну и что это нам даёт? — хмыкнул князь.

— Как что?! — удивился Василий. — Телебуга ненавидит Ногая, хотя и сел на царский стол по его воле. Мы же у Телебуги можем добиться другого баскака.

— Думаешь?

— Уверен, Святослав Иванович.

— Да, хорошо бы... — Князь снова тяжело сел на лавку. Он страшно устал: морщины, спутники печали и горестных раздумий, легли на лицо, виски покрылись белизной. — Слыхал, в Ахматовом логове казнили какого-то Махмуда? — тихо спросил Святослав. — Говорят, был очень похож на меня и заступился за наших...

— Я рассказывал, княже, что видел его, — загорелись глаза Василия. — Точь-в-точь ты!

— Да пришли какие-то чудаки и говорят, что кто-то их из татарского плена освободил, а они вроде освободили меня, — пожал плечами князь. — Похоже, их освободил Дорофей, а они того Махмуда. Потом и связной Дорофея Константин Ломов подтвердил. Только Махмуд не ушёл из лагеря Ахмата, а устроил там резню, да такую, что Ахмат с Рвачом еле уцелели, но и сам жестоко поплатился...

Святослав Иванович поднял тяжёлый взгляд на бирича:

— Вот что, Василий. Ахмат не только наши земли разоряет. Его отряды до Воргола доходили, сёла пожгли, большой полон забрали. Об этом сообщил Ломов. Дорофей вместе с тестем и шурином участвует в разбоях и мне всё до мелочей через Константина передаёт. В наше княжество Ахмат далеко не заходит: или Рвач остерегает, или сам боится. Но Олегово всё разорил. И вот удивительно: Рыльское княжество почти не трогает, а ведь это тоже Олегова земля. Да, ещё мне передали, что в Ахматовой слободе Донщине много жидов приютилось, их предводителя Зеболоном зовут. Торговлю справляют, а награбленное вывозят в Сурож[57], и наших людей туда же в рабство гонят. — Святослав на мгновенье замолчал. Потом жёстко рубанул рукой: — Надо что-то делать. Убеди Олега объединиться и совместно ударить по татарским слободам.

— На это он не пойдёт, — покачал головой Василий.

— Ну тогда придумай что-нибудь! — дёрнул щекой князь. — Телебуга, говоришь, враждует с Ногаем? Нужно это использовать, а с князем Олегом всё же поговори. Поезжай.

Василий выехал в Воргол вечером, чтобы к утру добраться до места. С собой взял постоянного спутника Андрея Кавыршу, Демьяна и десяток воинов из младшей дружины князя Святослава. Ехать решили не обычным прямым путём, через Тешев монастырь, а кружным, чуть севернее, чтобы избежать возможной встречи с татарскими разъездами. Нет, они не боялись, просто не хотели раньше времени тревожить Ахмата. Сначала липчане двинулись на Дубок, потом у устья Сосны перешли Дон и, обогнув с севера устье Ельника и Тешев лес, к первым петухам прибыли в Воргол. Стояла уже глубокая осень, целую неделю лившие дожди вконец рассолодили дорогу. По тягучей грязи и в сплошной темноте пробирались липецкие послы, но, несмотря ни на что, прекрасные наездники и опытные следопыты, они подошли точно к северным воротам воргольского кремля. Крепко постучали.

— Кто там? — послышался голос со сторожевой башни.

— Люди князя Святослава Липецкого срочно к князю Олегу Воргольскому! Он часом не в Рыльске?

— Нет, не в Рыльске! Тута! Ждите до утра. Открывать в такую темь не велено, мобыть, вы татары!

— Вы там очумели? — заорал Василий. — Мы промокли до нитки, а он — «татары»! Открывай немедля, рязанская морда, а то щас вмиг ворота в щепки разнесём!

— Но-но! Потише, не шали! — заворчал сторож. — «Разнесём»! Я те разнесу! Сам с рязанской рожей прёшь! И вообще — со своим уставом в чужой монастырь не суйся!

— У нас с твоим князем один устав, — отрезал Василий. — Добром говорят: открывай ворота и доложи ему, что из Липеца прибыл бирич князя Святослава со срочным посланием. Не ясно, што ль? Татары вот-вот всех погубят!

За воротами испуганно зашептались, потом другой сторож крикнул:

— Щас, подождите, князю доложим, хоть и не любит он, когда его ночью будят. Щас, ждите!..

Немного погодя щёлкнули засовы в воротах, скрипнули петли, и гостей впустили вовнутрь детинца. Вскоре в своей мрачной горнице их принял полусонный князь Олег.

При словах об объединении для удара по Ахматовым слободам сон Олега как рукой сняло. Он закашлялся и едва ли не начал задыхаться. Расстегнув ворот рубахи, приказал настежь открыть окна. Потом встал с кресла, прошёлся туда-сюда и твёрдо заявил:

— Нет, нет и ещё раз нет! Недоброе задумал мой брат Святослав. Против татар воевать! Он что, ополоумел? Да они нас в два счёта разнесут по кочкам!

— Так уже давят, — возразил Василий.

— Значит, надо ехать к хану Телебуге на суд. Телебуга сюда Ахмата баскаком не посылал — Ногай своевольничал. Думаю, против бесермена он нам поможет. Пущай князь Липецкий меня дожидается. А вы пока отдохните в наших палатах. Завтра вечером отправитесь в обратный путь и передадите брату моему, что нужно ехать нам вместе к Телебуге, суда просить над охальником, а не силой на силу отвечать.

— Ну а как же...

— Никаких «ну а как же»! — занервничал Олег, теребя бороду. — Пущай Святослав Иванович ждёт меня в Липеце, я скоро. Надеюся, с Божьей помощью мы в Сарае с ханом договоримся.