Ворота кремника распахнулись, и из них стремглав вылетели онузские дружинники во главе с князем Александром. Поначалу и эта атака имела успех, татары были потеснены. Однако, когда басурманы справились с Долматом и сообразили, что на них напала лишь небольшая кучка отчаянных липчан, они отсекли дружину князя Александра от стен кремля и, окружив, начали уничтожать её. Александр не сразу осознал свою роковую оплошность. Он попытался повернуть дружину обратно в Онуз, но было поздно. Татары наседали со всех сторон, и их, казалось, бесчисленная конница начала теснить онузцев, всё сильнее сжимая их в кольце и вырубая самых могучих и смелых.

Наблюдая с городских стен за кровавым побоищем, защитники крепости поняли, что без князя и их гибель неминуема. Они собрались у одних ворот, открыли их и хлынули нестройной массой на помощь своим соратникам, оставив город пустым. Злые и храбрые ополченцы пробились к воинству Александра Ивановича, но и эта подмога не смогла бы спасти дружину князя от гибели. Спасение пришло неожиданно. Алчные татары, увидя открытые ворота, ринулись туда, как стадо овец в загон, поджигая и грабя город. А Александр с остатками сильно поредевшей дружины ушёл в лес — к речке Боровице, в местечко Кулики, где уже находился пришедший в сознание, но ещё не встававший с постели князь Липецкий.

— Что, и Онуз сожгли? — слабым голосом спросил он вошедшего Александра.

Тот упал возле кровати на колени, уткнулся, как ребёнок, лицом в грудь брата и зарыдал, всхлипывая и содрогаясь всем телом.

— Не плачь, князь, — поглаживая по голове, успокаивал его Святослав Иванович. — Я вот стольный Липец не удержал... А что делать? Не горюй. Не всё ещё потеряно. Мы туда обязательно вернёмся...

За несколько дней в Кулики явились все остатки липецкого войска.

Ахмат был безмерно рад: русские города лежали в руинах.

— Чтоб камня на камне от него не осталось! — указал он на стены поверженного Липеца.

— Теперь это наше, — раздвинув во всю ширь от удовольствия рот и совсем зажмурив свинячьи глазки, молвил Рвач.

— Теперь это моё, — спокойно поправил предателя Ахмат. — Моё это! Навсегда! — потряс он кнутовищем ногайки. — Всё ценное собрать и свезти в мои слободы. Всё ненужное — уничтожить. Абдулла! — позвал брата.

— Слушаю тебя! — подскакал на быстрой монголке простоватый Абдулла. Вместе с ним, неразлучный с братом, подъехал более представительный и бравый, гордо сидящий на пегом арабском скакуне Вагиз.

— Поедешь в Туров, на Смердячью Девицу, будешь там принимать часть товара. А я в Донщину, Вагиз со мной.

Вагиз, услышав эти слова, смутился, и его браваду как рукой сняло. Он всегда был неразлучен с Абдуллой, а Ахмата побаивался. Вот и сейчас его взгляд словно говорил: «Как же так? Как же я без Абдуллы?..»

— Со мной поедешь в Донщину, — жёстко глядя на младшего брата, властно повторил Ахмат.

После того как в липецких городах брать было уже нечего, Ахмат приказал сровнять их с землёй и покинул пепелище. Его путь лежал в Донщину, следом ушло и войско. На Дону изверг развил бурную деятельность, отстраивая слободу и принимая захваченные при грабеже ценности и пленных. Среди последних были тринадцать человек боярского звания из Воргола и Липеца, в том числе измученные и израненные воронежский воевода Гольцов, боярин Космач и стремянный Долмат.

— А! И сват тута! — увидя Космача, с издёвкой воскликнул Рвач. — А где же твой сынок и мой зятюшка Дорофеюшка? Хитро ты подослал его ко мне выглядывать. Вот с кого я б с удовольствием самолично шкуру содрал!

— Кровопивец ты, Рвач. Даже дочь корысти ради овдовить желаешь, — спокойно ответил Космач. — Ты есть нехристь, русскому народу лютый и ненавистный вражина... — И получил от предателя сильный удар ногайкой. Кровь брызнула с рассечённого лица.

— Ты что, падаль подзаборная! — возмутился Долмат. — Ловок, гадина, бить связанных людей!

— Не люди вы, а полонённые скоты! — заорал Рвач и, размахнувшись, ударил и Долмата.

Стремянный князя Липецкого, бешено сверкнув глазами, попытался высвободиться из пут, но тщетно: руки были связаны крепко. Рвач ударил ещё раз, потом ещё и ещё. Долмат не мог ни укрыться, ни защититься, а Рвач, войдя в раж, продолжал стегать, превращая его лицо в кровавую маску. Связанные товарищи Долмата пытались ногами оттеснить предателя, но безуспешно. Долмат упал. Полонянники наконец догадались окружить поверженного любимца князя Святослава, принимая на свои спины удары ногайки, пока уставший Рвач не прекратил истязания.

Но на этом страдания несчастных не закончились. Ахмат, наблюдавший за расправой, тоже загорелся жаждой крови.

— Бояра, а бояра, — прохаживаясь вдоль шеренги полуживых пленников, паясничал Ахмат. — Рвача сказала, чито липитиская коназа жива. Така или не така? — повернулся он к Рвачу. — Подарака надо готовить. Отправила их всех к нему...

— По частям, — добавил Рвач.

— Отправила их к коназа, — не поняв, продолжал долдонить своё Ахмат.

— Как? Живых?! — удивился Рвач.

— Я плохо понимала урус слова, — заметил Ахмат. — Може, я не така сказала? Я сказала, что коназа нада отправила их голов, без нога...

— И руки... — вскинулся Рвач.

— Да, и рука его хорош бояр. С кого начал? С эта боярина, — указал он на Космача.

— Нет, господин, — возразил Рвач,— Это мой родич, и ему не пристало первым ложиться на плаху, пускай понаслаждается вместе с нами, а потом с него шкуру снимем, как тогда с вашего Махмуда, помнишь?

— Помнишь-помнишь, — кивнул Ахмат. — Така и сделаешь, — согласился он и подал знак палачам.

Сначала расправились с воргольскими боярами, отрубив им руки и ноги, а после обезглавив. Потом, изуверски медленно, приступили к казни липецких полонянников. Начали с Долмата... Тот, хоть и связанный и избитый, стал сопротивляться, и это ещё больше раззадорило мучителей. Толпа, окружившая лобное место, взревела, Долмата свалили и перепоясали ремнями ноги от пят до коленей.

— Не рубить, не рубить! — завопил Рвач. — Собирай костёр! На костёр его, живьём зажарим!

— Правильна делала, правильна, — закивал в знак одобрения головой Ахмат.

Татары и русские предатели стали собирать брёвна и складывать штабелем. На штабель положили Долмата, который уже не мог сопротивляться. Но когда под брёвна сунули хворост, он закричал:

— Рвач! Креста на тебе нету! Казнишь без покаяния! Привези из Тешева монастыря священника, пускай грехи нам отпустит!

Но поджигатели уже запалили с одной стороны костёр.

— Рвач! — продолжал неистово кричать Долмат. — Приведи попа, ирод проклятый! Развяжи руки, я хоть Господу Богу нашему Иисусу Христу помолюсь!

— Обойдёшься без покаяния и молитв! — прошипел Рвач и ударом сабли отрубил Долмату кисти рук. В лицо ему брызнула кровь. Рвач слизал её с губ языком и спокойно заметил: — Теперь и молиться нечем, а это мы отправим твоему любимому князьку Святославу в подарок от его верного стремянного.

Предатель поднял кисти Долмата и отошёл от разгорающегося костра. Пламя ещё не касалось тела мученика, но он уже чувствовал нестерпимый жар.

— Отруби голову, Рвач! — простонал он. — Тоже пригодится для подарка!

— Голова пускай сгорит вместе с твоей противной плотью! — ухмыльнулся Рвач и пошёл прочь.

— Будь проклят, нехристь поганый! — крикнул вдогонку ему Долмат, посмотрел на небо и зашептал: — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий...

Языки пламени всё разрастались, приближаясь к телу Долмата и обжигая его жгучим дыханием. Сырые дрова потрескивали, и огонь медленно продвигался к центру помоста.

Стоявший рядом с Рвачом охотник Самсон, не выдержав жуткого зрелища, отвернулся:

— Да неужто мы, на самом деле, нехристи? Надо бы позвать попа...

— Не твоё дело, холоп! — оскалил зубы Рвач и хлестнул ногайкой Самсона по щеке. Тот нырнул за спины глазеющих русских и татар, вырвавшись из толпы, прыгнул на коня и помчался вперёд, не разбирая дороги.