Шумной ватагой кинулись по хлевам и по сеням шарить, по горницам дома вынюхивать. А гусляры тем временем заиграли плясовую, и закружилась на лужайке хороводная. Молодым задорные старички подплясывают. Солнышко уже давно покинуло свою опочивальню за лесом и стало поглядывать между листьями деревьев на веселящийся народ. А вот и ярочку нашли. На сеновал забилася. Вся дрожма дрожит.

— Знает, куды прятаться, ярочка! — пошутила сваха Матрёна. — Чтоб сенцо было рядышком!

— А ктой-то носик поцарапал? — спросил вострый на язык ряженый.— Неужто баранчика себе туточки нашла и он поранил бедную, неразумную ярочку?

Мария опять залилась румянцем и стала оттого ещё красивее.

Увидя свою любимую, Демьян и сам загорелся огнём пламенным, но помочь ей никак не мог: она была целиком во власти своей родни. Однако, натешившись вдоволь, ряженые скоро её отпустили для приготовлений к новому дню свадьбы. Второй, похмельный, день проходил ещё веселее и задорнее. Снова пожаловали оба князя с княгинями и княжич Даниил с гурьбою молодых воронежских дружинников.

Когда гулянье уже подходило к концу, Афанасий Дымарь попросил слова и обратился к властителям Черлёного Яра, князьям Липецким:

— Дорогие наши князюшки, милые заступники! Боле всех на вашу долю приходится заботы о спокойствии суетной нашей жизни. Вы наша охрана, а мы, ваши подданные, должны заботиться о том, чтобы ни в чём вы не нуждались. Охотник должон позаботиться о достатке в дичине, смерд обязан поставить хлебушка в потребном количестве, рыболов — рыбу всякую, золотых дел мастеру положено одаривать вас всевозможными украшениями, а кузнецу обеспечивать князей оружием и для дружинников, и для ополчения.

Я знаю, дорогие наши гости, князья наши благородные Рюриковичи, Святослав Иванович и Александр Иванович, что предпочитаете вы русскому мечу шашку касожскую. Что ж, может, это и правильно. В мирное время этой безделушкой, да простит меня сват Шумах, — Дымарь искоса посмотрел в сторону деда, — можно от мухи отмахнуться, но в серьёзном сражении без меча русского никак не обойтись. Так примите от меня в дар, наши витязи, мечи булатные! — Дымарь взял в руки меч, вытащил его наполовину из красиво отделанных камнями самоцветными ножен, поцеловал лезвие, воткнул назад в ножны и протянул Святославу Ивановичу.

Князь встал, чуть повлажнели глаза. Он принял меч из рук булатных дел мастера, проделал ту же процедуру с целованием, что и Дымарь, посмотрел на сверкающее жало русского оружия, по-детски улыбнулся и щёлкнул им, в ножны вдевая. А Дымарь тем временем достал ещё один такой же меч и вручил князю Александру Ивановичу.

Все притихли. Растроганный Святослав Липецкий взял ответное слово:

— Я и не знаю, как вас, дорогие хозяева, отблагодарить! Думаю, с такими людьми, как Афанасий Михайлович, мой бирич Василий, его сын Демьян, дедушка Шумах, — с такими людьми, да с таким оружьем, — князь поднял над головой подарок, — мы сокрушим любого врага!..

И сел. Молчание было недолгим. Снова зазвенели весёлые бубенцы, заиграли душевные гусли. Снова поднялся гвалт. Люди опоражнивали кубки серебряные и кружки глиняные с мёдом и вином. Заедали уже тем, что попадалось под руку, без разбору. Опивались, объедались, пели, плясали и снова пили, пока не устало солнышко смотреть на всё это и не спряталось за вершинами деревьев, а затем и вовсе убежало за горизонт.

В дорогу Рвач собирался в глубокой тайне, время отъезда не сообщил даже самым близким родственникам. Только в последний момент был оповещён, и то глубокой ночью, зять Дорофей. Посланец Рвача разбудил его, и, не поняв ещё толком, в чём дело, Дорофей уже мчал на коне с десятком всадников мимо крепости Воронеж, правым берегом реки. Потом, под утро, отряд свильнул от берега и пошёл намётом в сторону Воргольского княжества. Дорофей пытался выведать у тестя цель поездки, но бесполезно. Рвач, как воды в рот набрав, молчал.

Смешанный дубовый и берёзовый лес постепенно редел, иногда появлялись большие поляны. Разноголосый гомон птиц скрашивал усталость путников. Пора бы и потрапезничать, но Рвач был неумолим.

— Приедем на место, там и откушаем, — повторял одно и то же.

«Если тестюшка так говорит, значит, путь будет недолог», — подумал Дорофей и отстал от своего не очень любимого родственничка.

Не успело солнце коснуться верхушки небосвода, как всадники достигли известного боярака[53], который, всё углубляясь, тянулся к левому берегу Дона. Однако, не доехав полпоприща до реки, Рвач резко свернул вправо, и, проскакав ещё некоторое время на север, путники оказались на крутом берегу Дона, в устье Репеца. Речка журчала, как бы разговаривая сама с собой, не таясь и не обращая никакого внимания на суетившихся вокруг людей.

— Так, привал! — тяжело слезая с коня, молвил Рвач. — Тута и обоснуемся.

— Донщина, — сказал Дорофей, подходя к тестю. — А что мы тут будем делать?

— Дюже любопытен ты, зятёк. Много будешь знать — скоро состаришься. Дочь моя, не натешившись, вдовой может остаться, — сурово глянул на Дорофея Рвач. — Хотя ладно, теперь таиться не стоит. Так слушай, зять: тута мы будем для нового баскака Ахмата слободу ставить.

— Сло-бо-дууу?! — удивился Дорофей. — Да это ж земля князя Святослава. — Несмотря на предупреждение отца проявлять осторожность в разговорах с Рвачом, молодой человек не сдержался: — Как же можно?

— Нам всё можно! — небрежно бросил Рвач. — Были земли липецкие — стали татарские.

— Так баскакам ещё хан Батый запретил ставить на Руси слободы!

— То был хан Батый, а сейчас хан Ногай.

— Как Ногай? — изумился Дорофей. — В Сарай-Беркае, по-моему, ханом сидит Туды-Мунгал.

— Не Туды-Мунгал, а Тудан-Менгу, — поправил Рвач.

— Какая разница...

— А такая! Ай, зятёк, какой же ты несообразительный, — махнул плёткой по траве Рвач. — Вас с отцом не поймёшь. То, по-вашему, в Сарае сидит не хан, а шут гороховый, и всем управляет темник Ногай, а то вам Тудан-Менгу подавай! Да перестань перечить! Совсем запутал, чёрт кудлатый! Чем тебе Ногай не хорош?

— Да мне всё равно, — сердито буркнул Дорофей. — Только зачем же татарскую слободу ставить в русском княжестве?

Рвач сверкнул крысиными глазками. Дорофея как обожгло, и он осёкся. Чтобы загладить оплошность и остаться в свите тестя, начал оправдываться:

— А вообще-то нам что татары, что князь — один хрен, обдиралы. Кому дань ни платить, всё одно.

Дорофей повернулся на каблуках. В душе его кипело негодование, в голове бушевала мысль: «Мой тесть — негодяй и предатель! По его разумению, кому ни служить, лишь бы калита[54] полна была. Готов за деньги татарину зад лизать, иуда! Погоди же, ещё пожалеешь о своём предательстве. Выгоду ищешь, сволочь поганая!..»

Рвач заметил волнение зятя:

— Что, осуждаешь меня?

— Да что ты, батя! — очнулся Дорофей. — Я думаю, как лучше устроить слободу, — быстро нашёлся.

— Чтобы потом легче было разрушить её таким, как ты? — напрямую рубанул Рвач.

— Ты что, отец? — сделал изумлённый вид парень. — Я помогать приехал. Может, и мне что-нибудь перепадёт?

— Перепадёт, перепадёт, ежели ладно служить Ахмату будешь, — снова сверкнули в узких глазницах Рвача блестящие злые угольки.

— А мне кому ни служить, лишь бы навар был, — смело, даже нагло, заявил Дорофей, а про себя подумал: «Проверяет, сука! О Господи, прости мою душу грешную! На отца жены так говорить!..»

Пройдя немного вдоль берега Дона, Рвач повертел головой, остановился и окликнул подтягивающего подпругу коня сына:

— Антип, а Антип!

— Что, батя?

— Что-что! Чего стоишь на отшибе, как сбоку припёка? Обмозговать надо, что дальше делать.

— А я думал, вы с зятьком уже всё обмозговали, — опустил глаза Антип.— Думаю, чё ж мешать?