Но татарин не заметил ничего подозрительного, потоптался и ушёл. Немного погодя бородач начал перерезать путы у товарищей по несчастью. Первым освободил он тщедушного мужика, который сразу же предложил план действий.
— Вот что, односельчане, пока сидеть смирно, а когда стемнеет, мы с Артёмом пойдём выручать князя. Как освободим, я прокричу кукушкой — и сразу все в лес.
Солнце уже клонилось к закату, как неожиданно небо стало заволакивать сплошной чёрной пеленой. Хлынул осенний проливной дождь с порывистым ветром, сразу промочивший насквозь полунагих полонянников. Татары попрятались в юрты. Строители, возводившие терем для баскака, тоже укрылись под навес. Оставили свои посты и охранники. Скоро земля покрылась мраком, и даже сидевшие рядом люди не могли различить друг друга. Поджарый толкнул соседа:
— Пора, Артём?
— Пора, Влас!
Больше не проронили ни слова. Тихо, на цыпочках пробрались к тому месту, где лежал связанный.
Махмуд был крепко-накрепко перепоясан кожаными ремнями. Всё тело мучительно ныло: ремни больно врезались в мышцы, конечности затекли и зудели. Но Махмуд стойко переносил страдания и не издал ни звука. Он был сейчас совершенно безразличен ко всему, хотя и знал, что Ахмат готовит ему казнь необычную. Но мысли пленника были далеко от предстоящих мучений, и только сознание собственного бессилия волновало его.
«Ну что такое для Руси десяток татар убитых? — мелькало в голове Махмуда. — Вот если б я целое войско разбил — дело другое...» Но как вырваться? Нет, не от казни он хочет бежать! Мучило сознание неисполненного долга.
Небо хлестало по лицу и обнажённому телу дождём, заливало глаза, ветер пронизывал насквозь. И вдруг что-то зашуршало рядом, и...
— Князь, князь!.. — шептал кто-то. — Мы щас...
В одно мгновение ремни были перерезаны. Махмуд резко поднялся — голова пошла кругом.
— Бежим, князь! — услышал он сквозь шум дождя. — Бежим!..
Махмуд не понял своих освободителей, которые, прокричав несколько раз кукушкой, тут же скрылись в темноте, полагая, что пленник последует за ними. Но Махмуд не привык бегать от опасности, да и некуда ему было бежать.
Он подошёл к шатру Ахмата, столкнул лбами двух стоявших у дверей нукеров и тихо опустил бесчувственные тела на землю. Потом прислушался к разговору в шатре.
— Я думаю, пусть сгорит на костре! — Это Антип.
Другие предлагали колесование, кол, но ни один из этих способов казни не устраивал Ахмата.
— Отец мой слишком высоко вознёс дерзкого... кыпчака! — задумчиво промолвил он. — Слишком высоко — и Махмуд возомнил себя сыном достойного Темира. Но не бывать тому! За одну только жизнь моего любезного друга Хасара я должен отнять у него несколько жизней. Нет, не то вы говорите, не такую смерть предлагаете для Махмуда. Он заслуживает казни, от которой и дух Чингисхана содрогнётся в небесах. Я знаю, что должна быть такая, но не могу её придумать...
— А чево тут придумывать? — хмыкнул Рвач. — Когда ханом Золотой Орды был, царствие ему небесное, — перекрестился, — Менгу-Темир, казнили молодого рязанского князя Романа. Я был при том. Уффф! Какая казнь была-а!.. Всем казням казнь! Романа резали по суставам, кожу с головы снимали, аж глаза выскочили...
— Вот так и будем казнить Махмуда! — торжественно объявил Ахмат, и...
И в это время в юрту вошёл Махмуд. В каждой руке он держал по сабле, взятой у оглушённых нукеров.
— Рано казнить меня собрался, Ахмат, — усмехнулся Махмуд. — Я ещё, как видишь, свободен!
Рвач испуганно завизжал и кинулся в угол юрты, начал рвать её полы, пытаясь выбраться наружу. Кувыркнувшись с подушки, юркнул следом и Ахмат. На Махмуда набросились несколько нукеров, и началась короткая ожесточённая схватка.
Увы, после стольких испытаний Махмуд был уже не тот, силы оставляли тело. А ему пришлось сражаться почти с десятком татар и двумя русскими, Антипом и его слугой. Ловко орудуя саблями, Махмуд уложил троих татар, но в юрте было тесно. Антип изловчился и сзади ударил противника по правой ноге. Махмуд упал как сноп: Антип перебил ему коленный сустав. Но и лёжа Махмуд пронзил каждой саблей ещё по врагу, одного задушил голыми руками, однако остальные гурьбой накинулись на него с путами, и скоро Махмуд был снова связан.
Ахмат верещал:
— Режьте ему сухожилия, чтоб не встал! Режьте!
Палачи развернули беззащитного Махмуда лицом к земле и саблей рассекли сухожилия на ногах. И только теперь Ахмат опомнился.
— Кто его развязал? — неистово завопил он. — Кто его охранял? Немедля переломать сторожам хребты!
Скоро выяснили и как всё случилось, и что в слободе не осталось ни одного полонянника. Нашли и прятавшихся от дождя шестерых охранников, стороживших пленных и Махмуда. Они всё время повторяли «урус», пытаясь сообщить о разговоре Дорофея со смердами, но их никто не слушал, и приговор Ахмата был приведён в исполнение: всем шестерым ударом головой о землю сломали позвоночник. Сначала несчастные просили пощады, а потом, уже с перебитыми хребтами, молили о смерти. Но она пришла не скоро. Взяв за руки и за ноги, их пошвыряли с обрыва на каменистый берег Дона, где они в страшных муках медленно умирали.
Казнь же Махмуда превратилась в особенно изуверский ритуал. Ахмат уселся на возвышенном месте, на специальном деревянном настиле, покрытом красивыми персидскими коврами и обложенном подушками, и полулёжа смаковал предстоящее зрелище. Иногда с его губ срывалось:
— Резать его! Резать! Шкуру сдирать!..
В свите баскака были Рвач, Антип, и поодаль стоял Дорофей. В отличие от родственников, он чувствовал себя очень скверно. Бледнея от одной мысли о казни, он пытался отвернуться от жертвы и спрятаться за спинами зрителей, крестился и шептал:
— Господи, спаси и сохрани, спаси и помилуй! Господи!..
Зато Рвач был напряжённо-внимателен. В ожидании казни он нетерпеливо приподнимался с места и всем телом подавался вперёд. Как и Ахмат, повторял:
— Резать! Резать! Резать!..
Антип же казался окаменелым. Он тоже был жесток, но на такой казни находился впервые и потому испытывал растерянность. Нет-нет, не жалость, не сострадание, а просто растерянность от встречи с неведомым и жутким.
Всё было готово, Махмуд лежал на траве. Ахмат подал знак. Махмуда подняли и привязали к специально вкопанному в землю столбу. Приговорённый был в полузабытьи и не обращал внимания на палачей. Он был погружен в собственные, не имеющие никакого отношения к предстоящему мысли. Махмуд снова увидел мать и отца. Мать в глубокой печали стояла рядом и что-то говорила. Отец тоже что-то шептал. Резкая боль в суставах пальцев вывела Махмуда из забытья. Это мучители надрезали верхнюю часть указательного пальца правой руки, а потом сломали фалангу по суставу. Махмуд сказал:
— Больно... — но так тихо, что не услышали даже палачи.
А они продолжали своё кровавое дело. Сломали весь палец, а затем по частям начали резать и ломать остальные. Когда дошли до кисти руки, то от жгучей боли Махмуд очнулся и увидел лица извергов. Шепнул:
— Не дождётесь...
— Что?! — удивился палач.
— Ничего! Делай своё дело, пока цел!
Услышав такие слова от уже изувеченного человека, палач испугался. Он заторопился и сломал руку Махмуду в локте. Из горла страдальца едва не вырвался стон, но Махмуд сдержал его. Когда выламывали руку в плече, он начал терять сознание. Зрители недовольно зароптали.
— Почему он молчит? — орал Ахмат. — Ты жалеешь его, палач!
— Ты мягко с ним обращаешься! — поддержал Ахмата весь красный как бурак Рвач. — Заменить тебя надо!
А палач только того и ждал. Он бросил орудия казни и отбежал. Пока меняли палача, к Махмуду снова пришли мать и отец.
«Терпи, сынок, терпи! Ты погибаешь за святое дело, за свой народ!..»
Новый палач вырвал Махмуда из забвения, вылив ему на голову кадку ледяной воды. Махмуд очнулся. Увидя его взгляд, первый палач в ужасе бросился в лес, и даже Ахмату стало не по себе. Но Махмуд был спокоен, хотя не было у него уже правой руки. Когда мучители принялись за левую, Махмуд снова провалился в какую-то тёмную яму.
