Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Вульгата: триумф Иеронима

Кроме того, Иероним достиг заметной научной победы: наряду с огромным числом библейских комментариев он создал настолько впечатляющий по своей научности и четкости перевод Библии на латынь, что тот более тысячи лет занимал неоспоримое место в центре западной культуры. Эта версия, именуемая Вульгатой (от латинского vulgata, что означает «общая» или «общеизвестная»), была таким же великим достижением, каким за полтора столетия до того – труд Оригена по выработке единого греческого текста (см. с. 171–172). Несомненно, Иеронимова Вульгата стала произведением латинской литературы – до зарождения христианства в латинской литературе не было ничего, похожего на нее. Это было проблемой для Дамаса и его нового племени христиан из влиятельных кругов. Они хотели приумножить славу Древнего Рима, но время богов, вокруг которых сияла та слава, уже прошло. На протяжении всего IV века кипели споры между аристократами-традиционалистами и императорами-христианами, между епископами и правительственными чиновниками об участи древней статуи Победы, стоявшей вместе с ее алтарем в здании Сената в римском Форуме. Императорским указом 382 года и статуя, и алтарь были вынесены, а десятилетием позже во время кратковременной узурпации власти Евгением ненадолго была возвращена одна лишь статуя. Этот конфликт был во всех смыслах символическим, и его разрешение в пользу христиан совпало с приданием христианству статуса монополии после свержения Евгения. Как только статуя Победы покинула собрание сенаторов, те поняли намек: с поразительной поспешностью почти все они присоединились к Церкви.

Религия для благородных людей (300–400)

Христианство, подходящее для римской аристократии, теперь достигло согласия с аристократическими ценностями, хотя и модифицировало их, насколько ощущало это необходимым. Знатный римлянин ценил «высокопоставленность» или «благородство» – а в Песни Богородице сильные ни много ни мало низложены с престолов. Римская элита также оценивала богатство положительно, в отличие от странника Иисуса, сказавшего нищим, что они блаженны, а богатому человеку – чтобы он продал все имущество. Церковники урегулировали это несоответствие, увещевая богатых щедро делиться своим благополучием с бедными, ибо благотворительность была созвучна их собственным приоритетам: епископы сознавали, какую пользу для них самих и для престижа Церкви в целом можно было извлечь из распределения щедрой благотворительной помощи бедным. Августин Гиппонский, в лице которого мы встретим первого богослова этой новой эры Западной церкви, обратил к аристократической психологии изящный призыв в одной из своих проповедей, сказав, что облагодетельствованные бедняки могут стать небесными носильщиками для богатых, с благодарностью доставляя духовные богатства для своих благотворителей в грядущую жизнь.[591] Другие проповедники и комментаторы Библии по-своему толковали или обогащали ее тексты, в чем выходили за рамки подобной социально обусловленной риторики в область, более проблематичную для высшей знати. Христианский разговор о милостыне зачастую изображал бедняков, получавших благотворительную помощь, не просто как носильщиков, но и как куда более близких: как детей или друзей подателей, друзей – служителей Того Верховного Хозяина на Небесах – Самого Бога, или даже как Самого смиренного Христа. Проповедники также нередко демонстрировали свою осведомленность о словах святого Павла, что кто не работает, тот пусть и не ест, но они деликатно противоречили апостолу, приводя массу альтернативных текстов или объясняя, что трезвое замечание Павла касалось тех бедняков, которые были достаточно здоровыми, чтобы работать.[592]

Церковь решает судьбу античной культуры

Церкви предстояло также решить, что́ ей сохранить из письменной культуры, столь ценимой богатыми и высокопоставленными римлянами. Имела место предсказуемая враждебность к литературе такого рода, как непристойные романы Петрония или Апулея, но христиане не могли расстаться с такой иконой римской литературы со времени первого императора, как поэзия Вергилия. Помимо прочего, его поэзия была самым сильным связующим звеном между Римом и Грецией, поскольку монументальная эпическая поэма Вергилия рассказывала о странствиях Энея, который был и беженцем после осады греками Трои, и предком основателей Рима. Элитарная культура была без этого немыслима. К счастью великого поэта эпохи Августа можно было представить предсказателем пришествия Христа: в одной из его эклог говорилось о рождении девой мальчика, с которым придет золотой век. Константин I (или его секретарь) уже отмечал это в одной из своих первых речей к христианам после его обращения в христианскую веру. Это оказалось для Вергилия пропуском на центральное место в средневековой западнохристианской литературе, символом чего стала его роль проводника Данте через преисподнюю в великой поэме XIV века Ад.[593] Почитанию Вергилия со стороны Данте предшествовало в IV веке его почитание одной добросовестной христианкой, дочерью сенатора. Ее явно аристократическое имя – Фальтония Бетиция Проба – сообщало о происхождении из древнего рода, но кроме того, она была хорошо образована и гордилась прошлым Рима. Как труд любви она взяла на себя работу по соединению отдельных фрагментов из поэзии Вергилия в своего рода литературную компиляцию (cento согласно римской терминологии), используя эти цитаты для пересказа библейских историй о сотворении мира и о жизни Христа. Строгий библейский пурист Иероним не был этим впечатлен, а вот другие – возможно подражая ей, – играли в эту литературную игру в интересах христианства.[594]

Если труд Пробы был весьма своеобразным, то о лирической поэзии Пруденция (348 – около 413) можно сказать, что это первые выдающиеся латинские стихи, написанные в христианской традиции, хотя и не предназначенные для церковного богослужения; некоторые из них, однако, были включены в него как песнопения. Многим известно величественное прославление Пруденцием Воплощения Христа, ставшее в английском переложении гимном Of the Father’s heart begotten, ere the world from chaos rose [ «Из недра Отчего рожденный, прежде чем мир поднялся из хаоса»].[595] Таким прославлением Иисуса Христа как «Альфы и Омеги» является также прославление Христа в Никейском символе веры как единосущного Отцу. Пруденций, подобно советнику Константина епископу Осию, папе Дамасу и императору Феодосию, был испанцем. Испания (Hispania) оставалась бастионом сопротивления нападкам на решения Никейского собора, и латиноязычная испанская элита имела давнюю традицию гордиться римскими установлениями и историей, восходящей к великому император-уиспанцу II века Траяну, и еще дальше.

Эта гордость просматривается в поэзии Пруденция, явленной им в одном-единственном сборнике в самом конце его успешной карьеры, вершиной которой стала должность правителя провинции. Он вступил в спор о сенатской статуе Победы и убеждал Рим праздновать свои военные успехи, принося в здание Сената трофеи, но «крушить мерзкие украшения, представляющие богов, которых ты выбросил», – так славная история империи не уродовалась, а украшалась посредством избавления от ложности древних богов. Вместе с тем Пруденций восхищенно писал о великом враге христианства императоре Юлиане (см. с. 240), щедро воздавая должное своим детским воспоминаниям о «храбром военачальнике, законодателе, славном словом и делом, заботившемся о благополучии страны, но не о сохранении истинной религии».[596] Самым пространным трудом Пруденция стал его Peristephanon – перечень христианских мучеников, воспевающий их страшные смерти и те места, где теперь паломники могут их почтить. Стихотворные творения Дамаса о римской и христианской истории отныне померкли. Во всей поэзии Пруденция, чья латынь отличается звонкой ясностью великой монументальной надписи на одном из древних зданий Рима, нет ни единого упоминания нового Рима – Константинополя.

вернуться

591

M.R.Salzman, The Making of a Christian Aristocracy: Social and Religious Change in the Western Roman Empire (Cambridge, MA, 2002), 208.

вернуться

592

R.Finn, Almsgiving in the Later Roman Empire: Christian Promotion and Practice 313–450 (Oxford, 2006), особенно с. 165–166, 184–188.

вернуться

593

E.Bourne, “The Messianic Prophecy in Vergil’s Fourth Eclogue”, Classical Journal, 11 (1916), 390–400.

вернуться

594

S.McGill, Virgil Recomposed: The Mythological and Secular Centos in Antiquity (Oxford, 2005), XV, 155 n. 17, 162 n. 3.

вернуться

595

Ср., например: New English Hymnal, 613; фрагменты из “Da puer plectrum, choreis ut canam fidelibus”, Cathemerinon IX: H.J.Thomson (ed.), Prudentius with an English Translation (2 vols., Loeb edn, London and Cambridge, MA, 1949), I, 76 [ll. 10ff., etc.].

вернуться

596

Там же, II, 10–14; I, 154–155 [Contra orationem Symmachi II, 62–64; Apotheosis, ll. 449–454; слегка изменено].

88
{"b":"626834","o":1}